Царь-дерево

В тот день он подал в штаб полка рапорт о демобилизации.

Снегопад с небольшими перерывами продолжался уже семь дней. Небо словно вознамерилось задержать его отъезд. Из демобилизационного пособия, выданного ему по окончании всех формальностей, он выделил триста юаней и отправил с Цзюйцзюй в тыловой отдел штаба полка, чтобы передать их родным комбата Го. После этого денег осталось всего ничего. Он скрупулезно подсчитывал, какие дорожные расходы предстоят им с Цзюйцзюй на поездку в Дунбэй. Переезд в Дунбэй — путь к спасению, которым пользовались многие поколения жителей провинции Шаньдун, — был ему хорошо знаком и вместе с тем пугающе неизвестен. Они с Цзюйцзюй бесповоротно решили переехать, однако невозможно было предугадать, какая судьба им там уготована.

Вдруг он вспомнил, что должен сорок юаней Инь Сюйшэну. И хотя тот послал эти деньги родным Пэн Шукуя безвозмездно, находясь под влиянием очередной политической кампании, однако… За вычетом расходов на дорогу у него осталось только тридцать юаней. Сколько он ни прикидывал, ему пришлось снова распаковывать уже уложенный мешок. Как и положено, он уже сдал свое военное пальто и матрас. Старенькое военное одеяло да небольшой узел, в обычное время служивший вместо подушки, — вот и все пожитки, которые накопились у него за девять лет службы. В узле лежали три пары военного обмундирования, из них только одна была неношеной. Вынув эту новенькую пару, он отложил ее в сторону и снова упаковал вещи. Затем сел за стол и стал писать письмо Инь Сюйшэну. Оно получилось короткое, но заняло много времени. Запечатав его вместе с тридцатью юанями в конверт и прихватив отложенную пару обмундирования, он отнес все это на командный пункт роты и наказал вестовому передать все политруку Иню.

Вернулась Цзюйцзюй. Глаза ее опухли от слез. Пэн Шукуй предвидел это. Сам он не решился идти на встречу с родными комбата. Хотя это была последняя возможность проститься с ними, у него не хватило духу. Его сердце не выдержало бы этой горестной встречи. Забросив за спину мешок с пожитками, он взял Цзюйцзюй за уцелевшую руку и сказал:

— Пошли, пока не пришли провожающие…

Медленными шагами они поднялись на обрыв Лунтоу попрощаться с погибшими боевыми друзьями. Снег превратил надгробия в сооружения, словно бы выложенные из нефрита. Снегопад продолжался, хотя и не очень сильный. Снежные хлопья, похожие на разлохмаченные шелковичные коконы, легко кружась, падали на землю, закрывая неровности, словно дотошный художник, завершивший картину, теперь мазок за мазком поправлял обнаруженные огрехи. Но не всё на Луншаньских горах снег смог застелить и скрыть от глаз. В отдалении, как широко открытое око, с укором смотревшее на окрестный белый мир, зиял вход в первую штольню. Окружившие его времянки и дощатые строения не выдержат тяжести снега и завалятся. А скрытые под снежным покровом кафель и мраморные плиты засверкают лишь после того, как сойдет снег.

Пэн Шукуй стоял перед могилами. Удары волн внизу, под обрывом, отдавались в его душе, словно удары в грудь. Все пошло прахом, все средства, пот и кровь. Пошли прахом и те скромные чаяния и надежды, которые таились в душе бойцов. Он медленно приблизился к безымянному надгробию и так же медленно опустился перед ним на колени. Рядом опустилась на колени Цзюйцзюй. Он снял ватную шапку, на которой уже не было красной пятиконечной звезды, и вместе с Цзюйцзюй отвесил перед могилой три поклона. Они не плакали. Они выполняли принятый в их краях обычай — поклониться старшим при своем бракосочетании. Поднявшись, Пэн Шукуй бросил на могилу комбата несколько пригоршней снега. Они постояли молча перед каждой могилой. Когда они подошли к могиле Лю Циньцинь, Цзюйцзюй склонилась над ней и стала гладить рукой холодный камень надгробия. Она гладила его так, как будто под рукой у нее было живое тело.

— Циньцинь, сестренка! — не сдержавшись, зарыдала она. — Прояви свои чары на том свете, спаси Чэнь Юя!..

Выждав некоторое время, Пэн Шукуй поднял Цзюйцзюй. Бросил последний взгляд на стройку, на могилы. Ушло, все ушло в прошлое: гром взрывных работ, стук отбойных молотков, грохот обвалов. Погибшие на стройке боевые друзья спят вечным сном. А им с Цзюйцзюй, оставшимся в живых, еще нести по жизни тяжелый крест, пройти до конца путь, отмеренный им судьбой.

Прощайте, Ван Шичжун, Сунь Дачжуан! Прощайте, Лю Циньцинь, Усач! Прощайте, любимый комбат, уснувшие навек боевые друзья!

Поддерживая за руку Цзюйцзюй, Пэн Шукуй направился на север, тяжело ступая по глубокому снегу. Жгучий северо-западный ветер трепал пустой рукав Цзюйцзюй. А снег все кружился, кружился, постепенно занося ровные цепочки их следов.

Инь Сюйшэн вернулся из госпиталя в расположение части специально для того, чтобы проститься с Пэн Шукуем. За пять месяцев, в течение которых они вместе находились в госпитале, в одном и том же хирургическом отделении, Пэн Шукуй ни разу не зашел к нему в палату, так же, как и Инь ни разу не зашел к Пэн Шукую. Он не решался. Он не смел видеться ни с кем из их роты. Сердце его горело, не переставая ни днем, ни ночью, как в пекле. Он всегда был уверен в правильности избранной им жизненной линии. Однако после бедствия на Луншаньской стройке от этой уверенности не осталось и следа. Он не мог понять, почему, ради чего мог появиться на месте бедствия в критический момент брошенный в тюрьму Го Цзиньтай. Он не мог понять, откуда у разжалованного комбата была такая мощная притягательная сила. Он не мог понять, почему в тот роковой момент, когда они оба находились между жизнью и смертью, Го Цзиньтай оставил себе смерть, а шанс выжить отдал человеку, который так жестоко его притеснял. Исходя из своего жизненного кредо, он и не должен был понять. Ему нужно было все осмысливать заново.

Когда он только-только вступил в армию, в душе у него жили наивные идеалы и представления. Он мечтал добиться успеха, выдвинуться. В этом, вообще говоря, не было ничего предосудительного. Но в определенный период героем считали того, кто отличался в военном мастерстве. Тут Инь Сюйшэн почти никакого преимущества перед другими не имел и только хлопал глазами, видя, какие чудеса физической подготовки показывает его земляк Пэн Шукуй, в одно время с ним вступивший в армию. Когда же «подули другие ветры» и на первый план стала выдвигаться политика, он почувствовал, что настал черед и ему показать, на что он способен. Он был грамотен, смекалист, и отличиться ему было нетрудно, был бы нужный настрой в голове, была бы живость в глазах. Не жалея труда и сил, он по выходным дням ходил в ближний городок и собирал там арбузные корки для откорма свиней. Цель его была в том, чтобы осуществить задуманное дело, а вовсе не в стремлении совершить потрясающий подвиг. Когда в газетах было опубликовано сообщение о его делах, когда его пригласили выступить с докладом об этом, он поначалу заикался и краснел. Но когда за этим пришли слава и положение, он, потрясенный и ошеломленный, воспрял духом.

После того как он занял положение заметно более высокое, чем Пэн Шукуй, его временами стало охватывать чувство беспокойства. Однако жизнь в конце концов шепнула ему на ухо один «секрет»: «судьба выбирает достойного». И он успокоился. Исходя из такого жизненного кредо, он постепенно запрятал свои чувства, свою совесть в самые потаенные закоулки души. Чтобы угодить начальству, он использовал в качестве приманки обещание повысить в должности и заставил Пэн Шукуя выступить с разоблачением Го Цзиньтая. Чтобы убрать препятствие на пути своего продвижения по службе, он торопился загнать в смертельный тупик Го Цзиньтая. Ради достижения политического успеха он путем поощрения заставил тяжелобольного бойца положить свою жизнь, выполняя непосильную работу, и изваял таким жестоким образом «классический пример» человека, который «не боится трудностей, не боится смерти».

Пинок, который дал ему Го Цзиньтай, не только спас ему жизнь, но и посадил его на скамью суда собственной совести. Заржавевший замок открылся. Он с трудом выносил муки нечистой совести. Он жаждал искупить вину, сбросить с себя этот груз, жаждал пощады, жаждал той легкости, которая наступает после искупления вины. И сюда он спешил проводить Пэн Шукуя в надежде, что ему представится такая возможность. Он думал, что Пэн Шукуй будет ругать его на чем свет стоит. Он надеялся на это. Он даже надеялся, что тот станет бить его, задаст ему хорошую трепку. И тогда, может быть, придет его душе облегчение. Но этой надежде не суждено было сбыться. Он опоздал. Пельмени, приготовленные в роте по случаю проводов, остались нетронутыми. Пэн Шукуй и Цзюйцзюй ушли из расположения части потихоньку.