Гангстеры

Поднявшись, я почувствовал боль во всем теле и злобу вместо тоски. Я принял душ, побрился и надел чистую одежду: вчерашняя пропахла старой конторой. Я позвонил Густаву, но никто не ответил. Набрав номер во второй раз, я не услышал даже сигнала. Тогда я позвонил домой, чтобы сообщить жене, что произошло нечто странное — и, вероятно, еще будет происходить. Но дома тоже не взяли трубку. Я был полумертв — или едва жив, что, строго говоря, одно и то же. Спустившись к администратору, я спросил, не приходило ли сообщений на мое имя, хоть и видел, что ячейка с моим номером пуста.

В ресторане сидели лишь мужчины средних лет. За завтраком я просмотрел две утренние газеты. В первой обыск конторы Роджера называли «налоговой облавой», в другой — «рядовой проверкой», демонстрирующей возросшее за последнее время усердие контролирующих органов. В остальном сведения были довольно скудными. Опубликовали также высказывания одной из сотрудниц — той же, что давала интервью телевидению. Она называла произошедшее «унизительным преследованием». До самого Роджера Брауна журналисты, разумеется, не добрались.

Кроме того, газеты писали о взрыве на солнце — самом крупном за всю историю наблюдений. Эффект, который это явление оказало на землю, выразился в восьмиминутном шквале рентгеновского излучения, который, вероятно, закончился задолго до того, как я прочитал газету. Помимо этого, вспышка отчасти вывела из строя телекоммуникации. Это многое объясняло.

Позавтракал я быстро, и тут же вернулся в номер, чтобы снова позвонить Густаву. Связь все еще не восстановилась, и после недолгих размышлений и колебаний я набрал номер конторы Конни. У меня не было ни малейшего желания говорить спозаранку ни с ним, ни с его женой, и, поскольку трубку не взяли, я благополучно избег этой необходимости. Наверное, он по-прежнему спал под действием таблетки, а жене пришлось уйти на работу — впрочем, возможно, дело было в солнечном взрыве.

До самого обеда я время от времени звонил то одному, то другому, но безуспешно. В конце концов, я набрал номер Мод. Снова без ответа. Я стал злиться: похоже, что-то произошло, а я ничего об этом не знаю. Ведь они все-таки втянули меня в эту историю. Недостаток информации порой направляет фантазию в неверную сторону, и вот у тебя перед глазами события развиваются худшим из возможных образов, и ты видишь мертвую молодую женщину и ее отчаявшихся родственников. Сегодня, когда все осталось позади, я понимаю, что тем утром, как это ни странно, моя тревога была сильнее беспокойства всех остальных участников событий.

Около обеда я постучал в дверь конторы Конни. Все утро я названивал туда, не получая ответа, и чувствовал, как внутри растет обида. Спустя полминуты дверь распахнулась — вовсе не так боязливо, как накануне. Передо мной стоял Конни — с помятым, опухшим, землистым лицом и блестящими, почти слезящимися глазами. Я подозревал худшее, но не успел даже толком подумать об этом.

— Все в порядке, — произнес Конни хриплым голосом, — история окончена.

— Они ее нашли?

— Заходи… — Конни отступил в сторону, впустил меня и закрыл дверь, не запирая в этот раз на пять замков. — Тут кое-что произошло, — сказал он. — Камилла жива. У нее все хорошо.

И все же вид его говорил о том, что произошло нечто ужасное.

— Все хорошо? — переспросил я.

Он кивнул.

— По тебе не скажешь, — произнес я.

Конни прошаркал в кабинет со словами:

— Я чувствую себя убийцей.

Синий депрессант все еще действовал, но дело было не в этом.

— Ты сдал им понтифика?

Он кивнул.

— А что я мог сделать? Он ведь был почти мертв…

— Подонок был этот Форман, — сказал я, — однажды он мне угрожал.

Воздух в комнате застоялся. Я спросил, можно ли проветрить, и, не дождавшись ответа, открыл окно.

— В чем вообще дело?

Конни сел за рабочий стол и уставился на экран компьютера. Он тяжело дышал — это было шумное дыхание человека, отягощенного тревожными мыслями.

— Где Густав? Я звоню ему весь день…

Казалось, Конни знает, где Густав, и стыдится за то, что не отвечал.

— Он едет.

— Едет? Куда? — спросил я.

— Туда, — Конни кивнул на экран. — Это прислали утром, в шесть. Я спал. Анита проверила почту.

Я обошел стол и посмотрел на экран. Дата в углу изображения говорила о том, что снимок сделан четыре дня назад. Худой небритый молодой человек в оранжевом флисовом джемпере, молодая женщина с пятилетним мальчиком и еще одна — вероятно, дочь Конни. На голове у нее была шапка грубой вязки, но я все же узнал ее, благодаря школьной фотографии, стоящей тут же, у компьютера. Это был кадр из видеоролика, который и был одним из документов, присланных ночью. Конни включил видео. Кто-то спросил: «Как тебя зовут?» — «Камилла Ланг» — «Когда ты приехала сюда?» — «Вчера». — «Что ты делаешь здесь, на севере?» — «Я приехала за покоем, на пару дней… чтобы навестить добрых друзей… присмотреться…» — «Что ты думаешь о будущем здесь, на севере? Ты могла бы остаться?» — «Да, конечно…»

Конни остановил ролик, равнодушно глядя на экран.

— Это подделка. Все подделка.

— Ты о чем?

— Поддельный репортаж, — пояснил Конни. — Липовый документ, который состряпали ребята Посланника.

— Где?

— В это невозможно поверить…

— Ладно, — согласился я, потому что хотел понять. — Это Камилла. И она где-то в горах на севере?

Конни кивнул.

— Сэнкет. Не на всякой карте найдешь. Четыре километра от норвежской границы.

— И у нее там добрые друзья?

— Очевидно, да. Хотя никто никогда о них не слышал.

— Похоже, у нее все хорошо, — сказал я. — Ты не рад?

— Этот парень… — Конни указал на небритого во флисовом джемпере. — Это старый компьютерный фрик. — Конни назвал имя, которое ничего мне не говорило. — Он купил всю деревню. Все дома. И церковь тоже.

Конни промотал ролик до кадра, на котором была видна местность. Деревня состояла из пяти десятков домов в узкой низине, окруженной тремя крутыми снежными склонами и густым хвойным лесом.

— Вся деревня населена такими чокнутыми…

Ролик длился всего три минуты, и Конни, тщательно изучив его, легко находил любой кадр. Он показал мне людей на деревенской улице — одетых уже по-зимнему, в вязаные шерстяные вещи, никакого меха. Одежда была разнообразной, но на лицах было одно и то же выражение доверчивой радости. Все довольно махали в камеру. Странный это был ролик.

— Вид у них счастливый… — произнес я.

— Позже утром прислали новый материал, — ответил Конни. Он показал мне бумаги, которые, очевидно, должны были что-то прояснить. — Там одни чокнутые… — повторил он. — Долгосрочные больничные, неопределенные симптомы. Даже пособие им уже не платят. Фибромиалгики. Аллергики, не переносящие электричества. Слабонервные. Противники цивилизации. Анархисты. Парочка в розыске…

— И вот приезжает Посланник с камерой?..

— Очевидно.

— И что все это значит?

— У них какая-то утопия…

— Утопия?

— Сам прочитай… Густав узнал парня во флисовом джемпере. Он делал одну из первых интернет-страниц… для Роджера Брауна и «СХТМ». Но сейчас это неважно. Парень разбогател. Неприлично разбогател.

Конни протянул бумаги мне, чтобы я прочитал сам. У меня перед глазами оказалось досье на шесть страниц, комментирующее содержание ролика. Акт, вероятно, предшествовал ролику и был составлен, чтобы мотивировать серьезные и дорогостоящие съемки документального телефильма «из-под полы» с помощью инфильтрированного агента. Цель была очевидна — поставить под сомнение то, что происходило в этой богом забытой деревне, представить это как опасный для общества подрыв устоев.

Центральное место в документе занимал «предводитель», который, если не принимать во внимание дилетантско-психологические характеристики вроде «лабильный» и «сектеристичный», казался экстраординарным человеком, энергичным, предприимчивым, полным идей и способным заражать людей энтузиазмом — иными словами, стопроцентный антрепренер.