Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)
Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) читать книгу онлайн
Роман известного грузинского прозаика Г. Дочанашвили — произведение многоплановое, его можно определить как социально-философский роман. Автор проводит своего молодого героя через три социальные формации: общество, где правит беспечное меньшинство, занятое лишь собственными удовольствиями; мрачное тоталитарное государство, напоминающее времена инквизиции, и, наконец, сообщество простых тружеников, отстаивающих свою свободу в героической борьбе. Однако пересказ сюжета, достаточно острого и умело выстроенного, не дает представления о романе, поднимающем важнейшие философские вопросы, заставляющие читателя размышлять о том, что есть счастье, что есть радость и какова цена человеческой жизни, и что питает творчество, и о многом-многом другом.
В конце 19 века в Бразилии произошла странная и трагическая история. Странствующий проповедник Антонио Консельейро решил, что с падением монархии и установлением республики в Бразилии наступило царство Антихриста, и вместе с несколькими сотнями нищих и полудиких адептов поселился в заброшенной деревне Канудос. Они создали своеобразный кооператив, обобществив средства производства: землю, хозяйственные постройки, скот.
За два года существования общины в Канудос были посланы три карательные экспедиции, одна мощнее другой. Повстанцы оборонялись примитивнейшим оружием — и оборонялись немыслимо долго. Лишь после полуторагодовой осады, которую вела восьмитысячная, хорошо вооруженная армия под командованием самого военного министра, Канудос пал и был стерт с лица земли, а все уцелевшие его защитники — зверски умерщвлены.
Этот сюжет стал основой замечательного романа Гурама Дочанашвили. "Дo рассвета продолжалась эта беспощадная, упрямая охота хмурых канудосцев на ошалевших каморрцев. В отчаянии искали укрытия непривычные к темноте солдаты, но за каждым деревом, стиснув зубы, вцепившись в мачете, стоял вакейро..." "Облачение первое" — это одновременно авантюрный роман, антиутопия и по-новому прочитанная притча о блудном сыне, одно из лучших произведений, созданных во второй половине XX века на территории СССР.
Герой его, Доменико, переживает горестные и радостные события, испытывает большую любовь, осознает силу добра и зла и в общении с восставшими против угнетателей пастухами-вакейро постигает великую истину — смысл жизни в борьбе за свободу и равенство людей.
Отличный роман великолепного писателя. Написан в стиле магического реализма и близок по духу к латиноамериканскому роману. Сплав утопии-антиутопии, а в целом — о поиске человеком места в этой жизни и что истинная цена свободы, увы, смерть. Очень своеобразен авторский стиль изложения, который переводчику удалось сохранить. Роман можно раздёргать на цитаты.
К сожалению, более поздние произведения Гурама Дочанашвили у нас так и не переведены.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Вот что заботило полковника, оказывается.
Сертанцы смотрели вслед уходившим. Сурово вел их вперед Мендес Масиэл, по пятам за ним шел Жоао Абадо, дальше — Грегорио Пачеко, Авелино, Рохас... Шли, увязая в песке... Потом серая каатинга преградила им путь и, казалось, поглотила — расплылись, слились с ней фигуры людей. Напряженно, не дыша смотрели сертанцы на далекие кусты: в одном месте, будто сквозь расселину, проглянула блеклая желтизна — раздвинулась каатинга, и открылась пустыня... Сжав кулаки, смотрели сертанцы вдаль, тучи затянули небо, свет померк; еще немного помедлив, стали разъезжаться по домам, поникнув на своих конях, и дождь хлестал их... «Ты свободен, Зе?» — слышалось Зе. «Я? Нет, нет, нет... — твердил он, промокший, дождь слезами стекал по скорбному лицу, — О-о, нет-нет...» — «А хочешь быть свободным?» — «Очень сильно, да, да, конечно, очень...» Семья была у вас, Зе Морейра, и семью вы любили сильно, не хотели подвергать опасности, риску... Однако свобода была вам дороже... Хотелось же быть свободным?» — «Очень сильно...»
Ушедших было двенадцать.
«Уступите его мне, мой полковник, обещали уступить, — упрашивал Сезара страшный Мичинио, и его свинцово-пепельные от края до края глаза угрожающе сверкали. — Обещал же, уступишь, когда надоест...» И дрожал в углу злосчастный скиталец. «Не надоел он, моя шуйца, славно забавлял меня... — задумчиво проговорил полковник. — Хотел бы знать, кто он...» — «Что значит — кто? — не понял Мичинио. О ком вы?» — «Может, знаешь, моя шуйца, есть ли в нашем городе какой-нибудь Васко?» — «Нет. Уступите мне, — лицо Мичинио злобно исказилось. — Продайте, если угодно, хале, жажду прикончить, подобного дурачка еще не доводилось убивать. В этом особая сладость». — «А-а... может, это ласкательная форма имени...» — «Какая, полковник?» — «Ва-аско...» — «Нет, так никого не называют... Продайте мне его, хале». — «Не могу, моя шуйца, не могу — решение великого маршала... Потерпят немного, посмотрят, не заведутся ли у него снова деньги, и... Потерпи, подстереги его где-нибудь и перережь глотку». — «Он успеет испортиться, разложиться и подыхать будет со злобой в глазах, а сейчас в руках у меня поникнет, хале, без ножа испустит дух, такого прирезать — особое удовольствие». — «А что, если вовсе нет такого имени, если придумано?» — «Какого, хале?» — «Васко, сказал же — Васко». — «Да... Возможно... А не попросить ли самого маршала?..» — «Что попросить?» — «Голову его, его хилую шейку». — «Не советую, хале. Не отменит он своего решения ради твоего удовольствия. Между прочим, если кто-нибудь перережет ему невзначай горло, тебя же заподозрят, попадешь в неловкое положение, хале...» — «Убедил. Ладно, хотя бы скажу ему несколько словечек, грандхалле», — и Мичинио двинулся к Доменико, отвернувшему голову, отводившему взгляд, и впился взглядом ему в глаза: «Не выдержишь, щенок, к девкам начнешь таскаться, горе вином глушить, а то прогуляться выйдешь лунной ночью, и я... Подними голову!»
Поднял голову, стоял покорно.
— В глотку всажу тебе нож!
В ту же самую ночь стража распахнула ворота Верхней Каморы — тридцать всадников во главе с долговязым сержантом по личному указанию маршала отправились на поимку двенадцати сертанцев...
В Городе ярмарок они передохнули и подкрепились — преломили хлеб алкавшие крови — и снова погнали коней.
Зе Морейра, великий вакейро, лежал на спине в своей продуваемой хижине и шептал Мариам, уставясь в потолок: «Давай уйдем...» — «А если погибнем?.. Сам знаешь, не пощадят...» — «И я не пощажу». — «Каморцев много». — «Пусть много, что с того...» — «Не пойду... детей с собой не возьму и оставить их, сам знаешь, не оставлю,— в отчаянии сказала женщина. — Отправляйся один, раз приспичило». — «Один... А вас на кого оставить, кто прокормит?..»
Петэ-доктор отпер входные двери и, поднимаясь с Доменико по лестнице, говорил, как бы извиняясь:
— Прежде не запирал дверей, но меня то и дело похищали. — Усмехнулся: — Нашли красотку!
— Похищали? Зачем?
— Деньги вымогали у тежелобольных, чтобы отпустить меня к ним.
Да-а, Камора...
— Постой минутку, я сейчас... — Доктор один вошел в комнату, у Доменико сердце оборвалось: «И он... и он ведь каморец — скрывает что-то!..»
Но Петэ-доктор быстро вернулся.
— Прошу, неприбрано было... по-холостяцки...
Отряд долговязого сержанта настиг наконец двенадцать сертанцев. Солдаты окружили их с дикими криками, свистом.
Зе Морейра, великий вакейро, лежал на песке, подавленно смотрел на чужое небо, на чужие облака. Знал — многие из соседей уже готовились в путь, туда, за каатингу, укладывали свой скудный скарб, припасы, семена овощей. Мануэло избегал Зе, сердце тянуло его к каатинге, и, смущенный, растерянный, он неприкаянно слонялся поблизости. Не выдержал Зе, вернулся в хижину и — кто бы поверил! — опустился перед Мариам на колено:
— Пойдем... Уйдем... Прошу тебя, очень.
И услышал в который раз:
— А если перебьют нас?.. Сам знаешь, не пощадят.
— И я не пощажу их, жена.
— Каморцев много — больше, чем нас.
— Пусть больше, Мариам...
— Не могу взять детей... — Мучительно было ей смотреть на мужа, в отчаянии преклонившего колено. — Сам знаешь, детей не оставлю... Ступай один, раз так приспичило.
— На кого вас оставлю, кто прокормит?.. — тихо проронил Зе, бессильно опустивший плечи. — И с детьми ведь уходят... Разве другие не любят своих детей?
А далеко в Каморе скиталец собрался с духом, спросил:
— Вы... старший брат Александро? — и посмотрел так доверчиво, умоляюще, что смешался Петэ-доктор.
— Чей брат, Доменико?
— Александро...
— Нет, извини, но нет...
— Как же нет, вы старший брат Александро.
— Нет, Доменико, у меня только сестра была...
— А брата нет? Ни одного?
— Нет... Говорю же — нет, — Петэ-доктор казался недовольным.— Почему не веришь?
— Потому что он предупредил меня — не пытайся угадать, все равно не угадаешь.
— Кто предупредил? Не понимаю...
— Ваш брат Александро.
— Ты яяявно пууутаешь что-то...
— И он точно так же растягивал слова!
— Кто сынок, кто растягивал?
— Ваш брат.
Но тут Петэ-доктор таким тоном предложил: «Выпей-ка лучше этот порошок», что Доменико осознал: заблуждается, брат Александро — кто-то другой.
Маршал Эдмондо Бетанкур пытливо смотрел на сержанта, странно выпяченного, подходившего мелкими шажками, и недоумевал, что придало сержанту кичливо важный вид — уж не победа ли над десятком безвестных бродяг?! Но траурно-скорбным было лицо долговязого командира, и всякое видавший маршал дивился — потерпевшие поражение являлись к нему пришибленные, приниженные, а этот костлявый сержант выпятил впалый живот, расправил плечи, даже откинул их — дугой был выгнут вперед, весьма напоминая лук. И Бетанкура осенило — тело сержанта сохраняло положение, приданное отменным прощальным пинком...
Мариам шла к мужу — перед глазами стоял убитый безысходностью Зе, и, исстрадавшись, она пробиралась к стаду. Зе понуро сидел под деревом, и конь был рядом, а Мариам, легкая, босая, неслышно подошла к мужу сзади, постояла немного и, не выдержав, молвила: «Вставай, пойдем...»
А выгнутый пинком сержант докладывал:
— Мы их долго не могли настичь, грандиссимохалле, пытались обходить каатингу, а они, не знаю уж как, прямо через нее лезли...
— Подземного прохода не приметил?
— Нет, гранд...
— Дальше.
— А как нагнали, налетели мы на них, а они остановились и стояли, спокойно, непонятно почему, гранди...
— К делу! Без «грандиссимохалле»! По существу.
— Остановились они, стоят себе, опустили руки, смотрят на нас, ждут. Тогда я замахнулся ножом на одного, а он хоть бы что, и не шевельнулся. Обозлился я, всадил нож в глотку, а дальше толком не помню, гра... потом очнулся и вижу, сам я с петлей на шее, а мои люди валяются на песке — у всех в груди, а тех, сертанцев, по-прежнему одиннадцать.
