Осажденная крепость

Когда багаж был уложен, Чжао вспомнил, что не написал заявления Гао Сунняню:

— Что же мне у него просить — отпуск или освобождение от должности? Пожалуй, лучше напишу «долгосрочный отпуск».

Положив заявление в конверт, он попросил Фана передать его ректору. Хунцзянь позвал коридорного вынести багаж, проводил приятеля до гостиницы и никак не решался уйти. Синьмэй грустно улыбнулся.

— Расставаться — так уж расставаться. На будущий год жду тебя в Чунцине. А сейчас иди домой спать. Да, еще: если в каникулы поедешь домой, забери с собой и Сунь — конечно, если ей захочется вернуться в Шанхай.

По дороге домой Фану казалось, что тьма вокруг стоит кромешная. Коридорный поинтересовался, почему это господин Чжао так скоропалительно выехал. Фан сказал, что у него в семье кто-то заболел. Не мать ли? — продолжал допытываться коридорный. Фан вспомнил, что мать Чжао жива, и, не желая накликать на нее беду, ответил:

— Нет, дедушка.

На следующее утро Фан проснулся поздно. Он еще умывался, когда за ним прислали от ректора. Сперва он отправил с посыльным заявление Чжао, а через некоторое время и сам явился в дом ректора. Гао Суннянь постарался придать своему лицу серьезное, но благожелательное выражение:

— Скажите, когда уехал Синьмэй? Он с вами о чем-нибудь говорил?

— Он сказал лишь, что уезжает, и сегодня на рассвете покинул городок.

— Мы думаем послать вас вдогонку, чтобы уговорить его вернуться.

— У него было твердое намерение уехать. Даже вам вряд ли удалось бы переубедить его.

— А вам известна причина его отъезда?

— Более или менее известна.

Ректор покраснел, как брошенный в кипяток рак.

— Тогда прошу вас хранить это в тайне. Разглашение было бы не в его интересах… и не в интересах университета.

Фан поклонился в знак согласия и вышел, презрительно присвистнув при этом. Это не укрылось от внимания Гао, особенно обостренного после вчерашних событий. Ректор не осквернил уст своих бранными словами, однако выражение его лица достаточно ясно говорило о том, что он подумал.

Каникулы продолжались и потому официального объявления об уходе Чжао в длительный отпуск сделано не было. Но коллеги, прослышав об этом, приставали с вопросами к Хунцзяню. Тот всем отвечал, что приятель получил срочную телеграмму о болезни кого-то из близких. Только к вечеру он выбрал время, чтобы известить о происшедшем Сунь. Девушка встретилась ему на полдороге — она сама шла к нему узнать, что случилось с дядей Чжао.

— Значит, вы уже знаете? Недаром военная разведка так любит использовать женщин!

— Я ничего не разведывала. Эту новость принесла мне Фань. Она сказала также, что госпожа Ван имеет отношение к отъезду дяди Чжао.

— Откуда она это взяла? — Фан в гневе топнул ногой.

— Она пошла забрать свои книги, переданные дядей Чжао госпоже Ван, и как будто бы поссорилась с ней, сказала, что больше не будет к ней ходить. А в полдень господин Ван прислал записку — мол, жена заболела и просит ее прийти. Фань, как только вернулась от них, тут же принялась ругать дядю Чжао. Сказала, что он приставал к госпоже Ван, довел ее до нервного расстройства. И что она, Фань, сама поняла, что дядя Чжао — нехороший человек, и решила не обращать на него внимания.

— Хорошо еще, что ваш дядя Чжао не называл ее «моей ненаглядной»! Вы знаете, откуда я это цитирую?

Фан рассказал о надписях на книгах Фань. Сунь задумалась:

— Боюсь, что это писала она сама. Не так давно она спрашивала меня, как правильно написать по-английски слово «автор».

— Вот бесстыдница! — сплюнул Фан.

Через несколько шагов Сунь робко произнесла:

— После отъезда дяди Чжао мы с вами остались вдвоем…

— Уезжая, он наказал мне взять вас с собой в Шанхай, — промолвил Фан нерешительно. — Только вы же знаете, в дороге от меня мало проку.

— Спасибо вам, господин Фан, — еле слышно сказала Сунь, опустив голову. — Но я боюсь быть вам в тягость.

— Ну, что вы!

— И люди станут еще больше сплетничать, — продолжала Сунь.

Фан внутренне съежился, но решительно заявил:

— Пусть себе болтают. Лишь бы вас это не смущало, а я ничего не боюсь.

— Какой-то негодяй — я подозреваю, что Лу Цзысяо, — послал отцу анонимное письмо с разными выдумками про меня и… про вас. Отец написал мне…

Фан остановился и слушал с таким видом, будто на него обрушилась половина неба. Вдруг за его спиной раздались голоса, называющие его имя. Он обернулся — то были Ли Мэйтин и Лу Цзысяо. Сунь взвизгнула, как миниатюрная сирена «скорой помощи», и ухватилась за плечо Фана, словно ища у него защиты. Фан видел, что Ли и Лу так и впились взглядами в его плечо, но подумал: «А, черт с ними. Все равно, сплетни обо мне дошли даже до родителей Сунь…»

Учащенно дыша, Лу перевел глаза на девушку, а Ли ехидно ухмыльнулся:

— Вы были так поглощены беседой! Я несколько раз окликал вас, но вы не замечали. Мы хотели узнать, когда уехал господин Чжао. Мисс Сунь, простите, что мы прервали ваш нежный разговор!

Фан пошел ва-банк:

— А если знали, что нежный, зачем прерывали?

— Ха, вот как вы заговорили! Хороший же пример подаете вы студентам!

— Ну, что касается игривых похождений, нам за господином заведующим воспитательной частью не угнаться, — не уступил Фан.

Ли побелел, но был вынужден переменить тон:

— Вы известный шутник. Но давайте поговорим серьезно: когда нам ждать приглашения на свадьбу?

— Не беспокойтесь, вас пригласить не забудем.

— Может быть, мы скажем господину Ли… — неуверенно начала Сунь, но Ли и Лу наперебой закричали:

— О чем? О том, что вы помолвлены, да?

Сунь ничего не ответила, только крепче прижалась к Фану. А те продолжали кричать:

— Поздравляем, мисс Сунь, поздравляем! Только сегодня решили? Ну так зовите же в гости!

Они лезли с рукопожатиями, острили, а Фан стоял, как будто утратив над собой контроль. Ему жали руку, хлопали по плечу, он обещал созвать гостей… наконец те двое удалились. Тогда Сунь сказала извиняющимся тоном:

— Я как завидела их, настолько перепугалась, что перестала что-либо соображать. Простите меня, господин Фан, а все сказанное не будем принимать всерьез.

На Фана навалилась вдруг такая усталость, что хотелось одного — скорее покончить со всем этим. Он сжал руку Сунь и промолвил:

— Нет, я все говорил всерьез.

Сунь долго молчала, потом прошептала:

— Смотри, как бы не пришлось потом каяться, — и подставила губы для поцелуя. Фан не догадался поцеловать ее и только ответил:

— Как бы тебе самой не пришлось жалеть.

В последний день каникул все сослуживцы уже знали, что Фан и Сунь помолвлены и на следующей неделе зовут к себе в гости. В эти дни Ли Мэйтин, подобно Леонардо да Винчи, жалел о том, что язык порой нуждается в отдыхе. Он повсюду распространял весть о помолвке, добавляя при этом:

— Наверное, у них что-то получилось не так, как было задумано, а то стали бы они объявлять о помолвке! И зачем это нужно — отдельно помолвка, отдельно свадьба? Сходились бы и жили вместе. Впрочем, что нам за дело? Лишний раз погуляем за их счет. А из свадебных подарков самым практичным, по-моему, будет детское приданое. Ха-ха-ха! Но только здесь следует уже вспомнить о моральном облике учебного заведения, и я в качестве ответственного за воспитательную работу обязан обратить на это внимание ректора. Ведь верно? Не могу же я думать только о своих приятельских отношениях с Фан Хунцзянем! Впрочем, еще когда мы сюда ехали, я почувствовал в нем что-то неприятное. А бедняга Лу Цзысяо остался с носом, ха-ха-ха!

Не удивительно, что во время вечеринки многие из гостей придирчиво разглядывали фигуру невесты, а некоторые женщины изо всех сил уговаривали ее есть побольше сладкого. Госпожа Хань даже провозгласила во всеуслышание: «Sweets for the sweet» [136].

Как водится, жениха и невесту просили рассказать о «развитии их романа». Они, естественно, не соглашались. Тогда подвыпивший Ли Мэйтин крикнул: