Совьетика

– Тебе хорошо! Ты такую хорошую работу можешь здесь найти!- уверял меня Жан.

Хорошую работу? Я? На Кюрасао? Это какую же?

– Тебя с твоими языками в любое казино возьмут!- уже не скрывая легкой зависти, пояснил он.

И это – хорошая работа?!…

Жан не знал, откуда я родом. Он был неграмотным. Я попыталась показать ему свою страну на карте, но это ни о чем ему не говорило. Я попыталась объяснить словами.

– Советский Союз. L'Union Sovietique. Sovjet Unie. Россия, Russie, Rusland?

Он только застенчиво улыбался и пожимал плечами. Я совсем отчаялась – ну, как ему объяснить?

– Коммунисты, – сказала я. При этом слове он оживился. Он его знал.

– Коммунисты – это плохо. Ils sont tres mauvais,- убежденно сказал Жан, никогда не видевший нашей страны и даже не знавший, как она называется и где она находится.

– Est-ce que tu veux dire que je suis mauvaise?- По-твоему, я плохая? – спросила я его напрямик.

– Нет, ты добрая. Ты хорошая. Таких, как ты, здесь больше нет. А вот коммунисты – плохие, -повторил он.

– Ну так вот, Жан, я – коммунист. Задумайся над этим, пожалуйста!

Он выглядел очень удивленным и обещал задуматься. Когда я познакомилась c Жаном, жизнь на Кюрасао не была такой безрадостной и бесперспективной, как сегодня. Тогда там еще вполне можно было жить. Но МВФ и Всемирный Банк добрались и туда и зажали этот прекрасный остров в такие тиски, что сейчас каждый 8-ой его житель подумывает об эмиграции. Туда, где он тоже станет всего лишь «Жаном». Туда, где с ним будут обращаться так, как обращался с Жаном дядя Патрик…

… По ночам Виллемстад наводняли чоллеры .В то время, много лет назад, они не были агрессивными. Они только искали возможности заработать на кусок хлеба. У меня сердце кровью обливалось, когда Сонни вывозил меня вечером в город на дядиной машине, и не успевали мы выйти из нее, как откуда-то из темноты появлялись несколько человек с заготовленными уже ведрами и тряпками, которые наперебой просили нас дать им помыть нашу машину. Сонни величаво разрешал это кому-нибудь из них, но мне было жалко всех. Я привезла с собой на Кюрасао 900 гульденов на 3 месяца и готова была раздать их все.

Чоллеры были честные: Сонни давал им деньги наперед, мы уходили, и я, если честно, ожидала, что когда мы вернемся, машина по-прежнему будет грязная, но она сверкала как новенькая.

…Только не надо думать, что Голландия в этом плане как-то принципиально от Антил отличается. До того, как я оказалась в «цивилизованном мире», я никогда вообще не видела нищих. Милостыню у нас в Советском Союзе просили только цыгане, у которых это было более или менее профессиональное занятие, поэтому на них особого внимания никто не обращал.

В СССР мы были начисто лишены свободы быть бездомными и безработными.

Какое безобразие! Какое вопиющее нарушение прав и свобод человека!

Первое, что меня поразило в Голландии, было именно вопиющее равнодушие, с которым окружающие к бездомным относились. Казалось, никто просто не воспринимал их как живых людей. В Роттердаме почти все они обитали вокруг вокзала. С тех пор, как я начала каждый день ездить в университет из Роттердама на поезде, все городские бездомные стали мне как бы знакомыми.

Как-то раз я ехала в поезде, где просил милостыню молодой человек, которого я уже запомнила в лицо. От него неприятно пахло. Одежда его была явно ему не по размеру.

– Если я не наберу 7 гульденов 50 центов, меня сегодня вечером не пустят в ночлежку!- пожаловался он. Я порылась у себя в сумке. Лишних 7,50 у меня не было, но я дала ему какую-то мелочь и, чувствуя себя виноватой, что не могу предложить большего, протянула ему начатую уже мной коробку конфет. Я сделала это автоматически и тут же испугалась: ой, что же это я делаю, он же обидится, кто же предлагает людям начатые коробки? Но бомж, к моему удивлению, остановился как громом пораженный.

– Класс! – воскликнул в восхищении он – Я конфет уже сто лет не пробовал!

Это был голландец, еще совсем молодой парень, но когда он открыл рот и улыбнулся, я увидела, что все зубы у него уже практически сгнили… И мне стало еще стыднее.

Когда моя университетская подруга Фемке говорила мне, как удивляет ее, что бездомных в Голландии, кажется, становится все больше и больше, я поражалась ее наивности. Чему же тут удивляться? Карла Маркса надо было читать. У него все это очень хорошо описано….

****

… У меня сложились непростые отношения с антильским солнцем. Загорать я начала сидя на стуле около дома, в первый же понедельник, когда Сонни вышел на работу. Чтобы не терять зря времени. Я представляла себе антильское солнце примерно равным по силе нашему черноморскому. Ну, или хотя бы средиземноморскому французскому. Но антильское солнце начисто сжигало твою кожу уже минут за 20, а если остаться под его лучами на час, то оно совершенно тебя нокаутировало. За эти три месяца кожа успела сползти с меня целиком – даже под бровями и на веках!- раз пять. И один раз со мной случился солнечный удар: когда Сонни оставил меня одну на пляже в Сиаквариуме , а я заснула. Помню, как люди бросали на меня удивленные взгляды, когда мы шли оттуда домой, но я списала это на собственную неотразимость в бикини. Когда же мы до дома добрались, и я пошла в душ, то там я свалилась без сознания. Я была действительно неотразима: красная как вареный рак!

Сонни здорово было перепугался, когда мне стало плохо, и повез меня в ботику. Ботика – это вовсе не бутик (boutique), а нечто вроде аптеки, хотя там продают не только лекарства, но и например, крем для загара. И целую полку, как правило, занимают разноцветные бутылочки, на которых – на полном серьезе!- написано «эликсир от несчастной любви», «средство для сдачи экзамена» или даже «приворотное зелье»! В ботике нам выдали крем от солнечных ожогов и посоветовали мне несколько дней не выходить из дома.

Мы тогда как раз только что временно поселились у родителей Марины в Домингиту онни в песочек на берегу, налепливая на него сверху различные дополнительные песочные части тела. Им это казалось очень забавным. Что ж, каждый развлекается как может…

Когда у Сонни была возможность, он старался показать мне остров. Постепенно мы объехали все его уголки, даже крайне восточное побережье, где почти никто не живет, кроме нескольких рыбацких семей, а в некоторых местах даже не проведено электричество. Там все буквально заросло деревьями дивидиви, а еще тихо пасутся стада латиноамериканских коров. Когда я впервые увидела латиноамериканского быка, он показался мне больше похожим на слона! К слову, видели мы на Кюрасао и обыкновенных голландских, черно-белых коров. Одна из них уныло сидела на красной земле в Тере Коре и изнывала от жары. Вокруг нее не было ни травинки. Она напомнила мне северного оленя в разгаре лета в стокгольмском зоопарке…

Гораздо больше по душе мне было побережье западное! Сонни возил меня туда, когда на пляжах не было ни души! И на дорогах тоже – он даже предлагал поучить меня водить машину, но я позорно струсила. (Сейчас бы не струсила, но уже поздно….) Дело было неподалеку от развалин, которые считались пристанищем привидения. «Распутин»- к моему великому удивлению, было написано на их стенах. Машина летела по воздуху, а я, к удовольствию Сонни, визжала как недорезанный поросенок! Но не только из-за пляжей нравилось мне западное побережье: оно было более уютное, домашнее и не переполненное бледнолицыми, как юг острова.

Периодически ко мне начали возвращаться на Кюрасао мои голландские фрустрации, особенно если, не дай бог, кто-то принимал меня за голландку! Дошло до того, что я начала притворяться, что по-голландски совершенно не понимаю, ибо признать, что понимаю, автоматически означало бы риск быть за голландку принятой. Не было для меня ничего обиднее, чем это. Когда жена одного из Сонниных дядей заикнулась мне было во время нашего пикника на пляже Барбара, что я могу здесь загорать как хочу, «даже топлесс», я чуть не перегрызла ей за такое предложение горло! «Ik ben geen Nederlandse, hoor! Geen prostituee ". Бедняжка, она, наверно, просто считала, что европейцы все одинаковые…