Лицо порока (СИ)

Мы с Амвросием поднялись и медленно побрели в парк.

— Ну, как он тебе? — полюбопытствовал демон.

— Мудрый! — ответил я, протягивая ему сигарету. — Очень мудрый. Жаль, что расспросил его так мало!

— Все, что касается тебя самого, ты всегда можешь спросить у себя же, — загадочно обронил Амвросий.

Не сговариваясь, мы пошли через парк к мосту. По нему — к скале. Там ожидал нас лифт, чтобы поднять наверх.

Устина мы нашли на том же месте, где оставили, — у озера. Над лесом уже сгущались сумерки, и он развел костер и грелся, подставляя бока к огню и попыхивая трубкой. Кругом, сбившись в плотные тучки, противно жужжали комары. Лягушки вовсю пели дифирамбы догорающему дню. А с озера доносились тихие всплески.

— Ну вот, Устин, я показал и рассказал твоему товарищу все, что посчитал нужным, — обратился к старику Амвросий, опершись спиной о ствол уснувшей тревожным сном старухи-осины. Пламя костра окрасило его лицо, и оно приобрело жестокое и дикое выражение.

— Благодарю! — ответил Устин, чуть качнув головой. — Прощай, Амвросий!

— Прощайте!

Демон, медленно ступая, побрел к лозняку. А я начал стаскивать с себя одежду. Комары вмиг облепили мою обнаженную спину.

…Оказавшись в теплой хате старика, я выпил полстакана водки и почти мгновенно уснул.

Мне снилась Маша. Заплаканная, со всклоченными, запутавшимися волосами, она бежала ко мне по свежевспаханному полю и все время падала, спотыкаясь о черные комья земли. Я ждал ее на краю поля, широко раскинув руки. Маша старалась ускорить бег, но не могла — в грудь бил сильный ветер, развивая подол белого платья, и каждый метр давался ей с большим трудом. Расстояние между нами почти не сокращалось.

Не знаю, добежала бы Маша к краю поля или нет, — мой сон внезапно оборвался. В промокшей от пота рубахе, со скованным тревогой сердцем, я вскочил с топчана. Покурив и немного успокоившись, опять прилег. И опять уснул.

Но Маша мне больше не снилась.

Глава шестнадцатая

С утра в редакцию пришел Прохоров. Ввалился в кабинет, протянул мне свою короткопалую лапу и, плюхнувшись на стул, начал отвинчивать крышечку от фляги.

— Раскопали мои хлопцы для тебе весьма занятную вещицу, — он покосился на меня красным глазом и хлебнул с фляги.

— О чем ты, Юрий Петрович?

— Да о муже подружки твоей — директоре «Домостроя». Оказалось, что рыльце у него в пушку. Да еще в каком! На этом деле я бы, конечно, мог неплохо подзаработать, однако я, Иван Максимович, твой должник. Поэтому, — Юрий Петрович, развел руками, — отдаю в твои руки весь материалец.

— Изложи, ради Бога, суть дела ясно! — попросил я, закуривая.

Сыщик спрятал флягу в карман своего старого плаща, почесал за ухом.

— Ну, слушай! «Домострой» производит различную сантехнику и комплектующие к ней. Все это реализует через магазины торговых фирм. Но часть товара, неучтенную, как нам удалось доподлинно установить, отдает предпринимателям, имеющим торговые точки на рынках Запорожья и некоторых других городов. Вырученные от продаж деньги эти предприниматели отдают лично Верченко. Естественно, в кассу «Домостроя» они не поступают, а идут прямиком ему и его компаньонам в карман. А это ни что иное, как теневой бизнес. Мы установили «жучки» в кабинете директора, записали несколько его разговоров с предпринимателями. На видео также зафиксированы факты передачи денег и отправки товара «налево». Тебе скажу по секрету: действовали через уборщицу. Мы представились ей сотрудниками спецслужбы. Понятное дело, собранный незаконно компромат — это почти не компромат. Но прищучить директора, в принципе, нетрудно, стоит только взять его на испуг — расколется… Теперь, если он будет иметь к тебе претензии насчет жены, ты ему сможешь быстро заткнуть рот.

Юрий Петрович достал из кейса пластиковый пакет и положил мне на стол.

— Здесь весь материал. Владей!

— Вот это подарок! — я вскочил и обнял грузного Прохорова. Он даже не понимал, какую важную вещь дал в мои руки. Хотя я и сам еще не знал, что буду делать с этим добром.

— Да, вот еще что! — Юрий Петрович опять достал свою флягу и сделал внушительный глоток. Сразу же повеяло легким коньячным духом. — Верченко считается в городе меценатом. Помогает издавать книги начинающим поэтам, перечисляет деньги на счета богоугодных заведений. Представляешь, что значит для его репутации огласка темных делишек с «левой», неучтенной продукцией?

На радостях я потащил сыщика в бар и как следует накачал. Потом на такси отправил домой, в юридическую контору.

Вернувшись в редакцию, я позвонил в онкологию, чтобы справиться о самочувствии Маши. Дежурная медсестра сообщила, что ее прооперировали, но подробностей она не знала.

Я тут же помчался в больницу.

Елены Алексеевны в отделении не было, пришлось побеспокоить заместителя главврача. Тот сидел в кабинете.

— Юрий Сергеевич, Сташину прооперировали…

— Присядьте, Иван Максимович, — велел он хмуро. И когда я сел на стул, подошел ко мне и, помявшись, сказал: — Да, сегодня утром Сташина побывала в операционной. Ее разрезали…

— И что? — мои нервы были напряжены до предела. По тону заместителя я догадался, что дела плохи, и готовился услышать неутешительные вести.

— Посмотрели… И зашили…

— Как так? — я вытаращил на него глаза, ожидая разъяснений.

Юрий Сергеевич тяжело вздохнул и положил мне руку на плечо.

— Как и предполагала Елена Алексеевна, Сташиной уже ничем не поможешь… Мужайтесь, Иван Максимович…

Мои губы одеревенели.

— Господи! Господи! — прошептал я в ужасе, заламывая руки.

— Метастазы распространились по всей брюшной полости, задеты многие органы, особенно пострадала печень. Очень тяжелый случай…

Я закрыл лицо руками и заскулил.

Юрий Сергеевич отошел от меня, потом вернулся, поднес к моим губам стакан.

— Выпейте!

Я продолжал скулить, раскачиваясь на стуле из стороны в сторону. Тогда он отбросил мои руки с лица и насильно разжал мне губы.

— Это коньяк. Выпейте!

Непослушной рукой я взял стакан и проглотил содержимое.

— Значит, все? Надежды нет? — прошептал я, вглядываясь в карие глаза заместителя.

— Сами понимаете…

Я опустил голову и долго сидел неподвижно. Юрий Сергеевич терпеливо ждал, присев на краешек стола.

— Сколько еще Маша проживет? — спросил я заплетающимся языком, когда коньяк подействовал и я немного пришел в себя.

— Не знаю…

— Хоть приблизительно! — настаивал я.

— Может, несколько дней, может, недели полторы… — заместитель налил еще коньяка и протянул мне. Я послушно выпил.

— Что с ней теперь?

— Сейчас… — он обогнул стол и сел на свое место. Затем снял с телефонного аппарата трубку и начал нервно набирать номер. — Алло! Меня интересует состояние Сташиной… Да… Да… Понятно!

Я ожидал, тупо уставившись в угол кабинета. Юрий Сергеевич закончил разговор и, сложив свои большие волосатые руки перед собой, произнес:

— Сташина спит.

— Я…

— Нет, — воскликнул он решительно. — Разве вы не понимаете, что в таком состоянии вам незачем к ней идти?

Я зарыдал — безутешно и горько. Слезы текли по щекам и шее, безудержная дрожь колотила все мое тело. Юрий Сергеевич не успокаивал меня. Сидел, грустно смотрел и молчал.

— Как же так! — причитал я, сжимая кулаки в бессильной ярости. — Еще месяц назад Маша была бодрой и жизнерадостной. Ничто не предвещало беды!

— Все мы ходим под Богом! — откликнулся на эти слова заместитель. — Крепитесь, мужайтесь, Иван Максимович! Вы же взрослый человек, уже немало чего повидали на веку…

На работе оставшиеся полдня только и говорили, что о смертельном Машином недуге. Я не выходил из кабинета, курил и лакал водку. Меня никто не тревожил.

Вечером, когда я снова приехал в онкологию, Маша находилась без сознания. Она лежала на койке, желтее воска, и уже не казалась живой.

Я долго стоял у ее изголовья. Затем поцеловал в лоб и ушел.