Час ноль

— Но у меня нет никаких документов, — сказал Хаупт.

Старый Цандер рассмеялся.

— Мы знали, что вы это скажете, — мягко заметил натер Окс.

— Будьте благоразумны, — настаивал Олаф Цандер. — Кому нужно рыться в прошлом. Что прошло, то прошло.

— Но у меня и в самом деле нет документов, — сказал Хаупт.

— Вам же не выдержать, — бросил Мундт.

Хаупт вдруг откинулся назад. Он улыбнулся. А что, если дать понять этим господам, будто документы действительно у него? Разве не интересно будет понаблюдать, что произойдет дальше?

Хаупт улыбнулся.

— Но у него их и в самом деле нет, — буркнул старый Цандер.

— Откуда ты знаешь? — раздраженно спросил Олаф Цандер.

— Так сразу же видно, — ответил Фриц Цандер.

— Полагаю, теперь я могу откланяться, — сказал Хаупт.

А через день возле хауптовского дома остановился газогенераторный грузовик. Фриц Цандер прислал ему пять мешков брикетов. Вскоре явился и он сам.

— Да у вас тут холодно, как в погребе! — воскликнул он, растирая руки. — Прежде всего помешаем как следует в печке.

Старый Цандер кочергой разворошил едва тлеющие брикеты, переполненный зольник вытащил и велел Хаупту вынести, скомкал старую газету, развел огонь, добавил брикетов, и скоро печка загудела, а ее верхняя часть начала медленно накаляться.

Цандер еще раз потер руки. Он все еще был в пальто.

— Сейчас станет уютно, — сказал он и пододвинул свой стул к печке. — До чего же они были смешны вчера вечером, — продолжал он. — Каково это, иметь такого сына? Кстати — на документы мне наплевать. Что в наше время бумажка?

Хаупт рассмеялся. Старик ему нравился.

— Вид у вас вчера вечером был довольно запуганный, — сказал Цандер. — Но не беспокойтесь. Если они начнут наседать на вас, скажите мне, хоть среди ночи. Можете приходить в любое время.

Через час он ушел.

— А у вас было хорошо, — сказал он на прощанье. У старика было, видимо, больше времени, нежели он бы хотел. Сын явно прибирал к рукам весь дом.

Мебельная фабрика Цандера была основана в тысяча восемьсот семидесятом — большое событие в то время. Ворочать надо крупными делами, а не заниматься мелкой пачкотней, сказал тогда Никлас Цандер, дед Фрица Цандера. Вернувшись из Америки, он взял решительный курс на крупные дела. Двадцать три года назад, в восемьсот сорок седьмом, он был всего лишь мелким плотником, имевшим крошечный приусадебный участок. Первый ребенок уже родился, жена была беременна вторым, и они не знали сегодня, будут ли есть завтра.

В сорок втором, сорок пятом и сорок шестом годах случились жестокие неурожаи. Неведомая зараза поражала картофель, по-прежнему свирепствовало заболевание крупного рогатого скота, которое они называли «мягкой костью». В деревнях царило запустение. Крытые соломой или мхом крыши разваливались. Коровы, впряженные в повозки, были кожа да кости, крестьяне обносились, и все чаще встречались небольшие группы на пути к кладбищу, во главе с отцом, несущим детский гробик.

Плотник Никлас Цандер считался в те времена еще набожным человеком. Уже год, как он был женат. Он жил на окраине деревни, близко к лесу. Как-то ночью его разбудил странный шум, и, взглянув в окно, он увидел, как стадо кабанов обрабатывает его грядки с капустой. А два дня назад он посадил там еще картофель и на покупку семенных клубней израсходовал последние деньги. Никлас Цандер прокрался в хлев, в котором были только две козы, схватил навозные вилы и с криком, в котором, как рассказывала позже его жена, не было уже ничего человеческого, бросился в сад и всадил навозные вилы в куст крыжовника.

В Трире начали уклоняться от уплаты налогов. Для офицеров тридцатого пехотного полка увольнения в город стали сущей мукой. Религиозные процессии тут же превращались в манифестации против прусского правительства. Политическим, находящимся под предварительным следствием, земельный суд разрешил выступать на улицах. Пивные были переполнены.

Весь день после своей безуспешной охоты на кабанов Никлас Цандер занимался тем, что точил садовый нож, которым срезают кору с деревьев, превращал его в нож мясника. Он достал топоры, ножи и веревки. В спальню он приволок пятидесятикилограммовый точильный камень и водрузил его на подоконник. Под окном он рассыпал остатки кормовой свеклы, оставшиеся от околевшей две недели назад коровы. Спать он лег, когда взошло солнце. Конечно же, дикие свиньи больше не показывались.

Деревенскому полицейскому бросилось в глаза, что Цандер с ним не здоровается. В пивных уже среди бела дня сидели спорящие крестьяне и ремесленники. И вместе с ними частенько священники. Платили священникам из средств общины, и свои участки они обрабатывали сами, а потому голодали так же, как и крестьяне. Административные чиновники почти все без исключения были пруссаки. Теперь им вслед смотрели иначе. Уже не с тупой, бессильной злобой, но словно что-то подкарауливая.

Через два дня после безуспешной ночной вахты Никлас Цандер нагрянул в лагерь Фетцеров, который расположился у каменной изгороди, — они будто бы украли у него белье. Люди клана Фетцеров давно уже привыкли к тому, что их подозревают в воровстве. Они не обращали на это внимания. Но Никлас Цандер не успокаивался, он ворвался в жилой вагончик, начал рыться в вещах, выкрикивая при этом, что если он найдет ружье, так не знает, что с ними сделает.

— Вот найду ружье, — крикнул он, — так берегитесь!

А ничего не найдя, выскочил из вагончика и исчез. Они недоуменно смотрели ему вслед. Одна из женщин вошла в вагончик. Выйдя, она сказала, что он искал совсем не белье. Он искал ружье.

И тут Мюлак сообразил.

Ему нужна винтовка.

Мюлак означало на их языке «больной». Эго слово происходило от «мюло» — «мертвый». Мюлак так и выглядел.

Люди Фетцеров позабыли случай с плотником, который явно рехнулся. Но когда проходили через Бёрфинк, где жил бывший легионер иностранного легиона, Мюлак вспомнил о нем и два дня спустя постучался в дом Цандера.

— Хвала господу нашему, богатый человек, и долгих вам лет жизни. Недавно вы искали ружье.

— Что я искал, кривоногий пес? — крикнул Никлас Цандер и повел его за дом.

— Мне кажется, я знаю, где вы найдете ружье, — сказал Мюлак.

Но прошло почти две недели, прежде чем Никлас Цандер отправился в путь. Он помолился первым долгом деве Марии и еще тому, кто ведал этими делами — святому Хубертусу [56]. Он хотел иметь эту штуку, как она там называется, просто иметь эту берданку в доме. Он поставит ее наверху, в спальне, у окна, вот и все, на случай, если кабаны снова пожалуют в сад. Тогда он сделает предупредительный выстрел, попугает их. Ведь собственное имущество пока защищать разрешается. Может, он даже подпалит одной из этих тварей задницу.

Плохо только, что нужно тащиться в Бёрфинк, в глухой закоулок, к обитателям лесных хижин. Он, ремесленник, крестьянин, коренной житель этих мест, должен обращаться к людям с лесных выселок, вдобавок еще к Пильгерам, а ведь они уж самые отбросы.

Легионер сидел на лавочке у хижины, что существенно облегчило Никласу Цандеру задачу. Он остановился невзначай, будто вообще-то направлялся в другое место.

— Жаркий денек, — сказал Никлас Цандер.

Легионер поднялся и понимающе мотнул головой.

Цандер пошел следом за ним. Оба исчезли в свинарнике.

Теперь наконец у Никласа Цандера было ружье, однако кабаны заставляли себя ждать. И вот, сидя у окна, готовый в любую минуту к обороне, Никлас Цандер подумал, что, может, стоит пройти им малость навстречу. Впрочем, не велика ли будет эта малость. Такое создавалось впечатление, что все кабаны за одну ночь вымерли.

Но однажды легионер подошел к его забору. Насмешливо ухмыляясь.

— Не так-то все просто, — сказал он. — Для этого нужно не только ружье. Ну ладно. Завтра утром пойдешь со мной. Сбор в четыре утра у нас за домом. Только смотри, чтоб тебя никто не видал.