Личное дело игрока Рубашова

Надя закрыла глаза, не в силах более глядеть на эти ошеломляющие превращения, а когда открыла, посетитель снова был во фраке с цилиндром, а на столе перед ним лежал портфель, битком набитый купюрами по сто германских марок. Он взял себя за правое ухо и слегка его повернул, отчего в цилиндре открылся небольшой люк. Оттуда вылетела колода карт и растянулась в длинную цветную ленту. Проделав в воздухе несколько замысловатых фигур, карты вновь собрались в колоду, сами собою ловко перетасовались и медленно опустилась на стол, покачиваясь, как сухие листья. Она снова закрыла глаза, боясь потерять сознание. Потом, робея, решилась посмотреть, что же там происходит, и увидела, как посетитель приветливо помахал ей рукой и приподнял свой цилиндр, в результате чего обнаружилось, что на голове его, густо поросшей клевером, пасется розовый кролик. Я сплю, подумала она и, успокоенная этой мыслью, потеряла сознание.

Но Вайда не упал вместе с ней. Пользуюсь своей небывалой, свойственной только привидениям эластичностью, он пролез в дырочку, оставив Надю приходить в себя на полу холодного чулана… Он, может быть, и не хотел бы этого, но этой ночью словно бы тайный приказ был дан всем призракам этого дома — собраться в дальней комнате.

В неверном свете новогодней фейерверкерии комнату заполнили все, кто когда-либо тут жил: двое шведов, взятых в плен в битве у Свенсксунда и потом помилованных, забытый поэт-романтик в парике с косичкой; майорша Орлова, сидя на книжной полке, болтала прозрачными ногами и читала выдержки из кассовой книги за 1899 год, когда Николай Рубашов все еще не заплатил за квартиру за три месяца. Из самоварной трубы выглядывал танцор в яркой поддевке, с кем Вайда в первые годы своей жизни в Петербурге делил комнату, а под кроватью помощник адвоката Цвайг все еще никак не мог найти свой ночной горшок. У окна стоял старший лейтенант НКВД, отравленный своим приятелем, а в шезлонге у печки, в пеньюаре из утренней дымки, лежала с рюмкой ликера в руке Зина Некрасова, окруженная толпой безымянных поклонников… она сделал знак Вайде приблизиться.

Мечта его исполнилась — он, не встретив сопротивления, поцеловал ей руку. Какая странная ночь, ласково шепнула она, все наши пропащие годы, все наши мечты… все здесь, в этой комнате… может быть, настал час воскресения, как ты думаешь, Вайда?

Вайда зарылся головой в ее лоно, радуясь, что она его не гонит, и ему внезапно привиделись бескрайние топи, тысячелетиями простиравшиеся на том самом месте, где теперь раскинулся великий Петербург, и простирались бы и сегодня, если бы Петр, не слезая с коня, не указал на эти болота серебряным жезлом и не вымолвил: «Отсель будем править мы Балтикой!» Призрак Вайды вспорхнул и поцеловал ледяной лоб белошвейки, уже зная, что этой ночью он понял все, без слов понял все тайны жизни и смерти, все загадки времени и любви… непостижимость и благосты-ня вечности — все это открылось ему в некоей абсолютной, хотя и неслышимой музыке. Он чувствовал, как потоки ее струятся по комнате, устремляясь в бескрайнюю Вселенную, и ясно понимал, что весь мир слышит эту музыку… и так же, без слов, он осознал, что все это означает для старика, сидящего за чайным столом напротив странного посетителя. Секунды бегут к новому тысячелетию, сказал внутри него все тот же голос, хотя как будто бы и другой… нет, кажется, тот же… и ты, конечно, прав: Николай Рубашов видит эту комнату совсем по-иному, чем ты, поскольку смерть еще не одарила его своей непревзойденной мудростью, он не видит ни тебя, ни старуху Орлову с кассовой книгой, не видит и ее мужа, майора Орлова, тот так и застыл навсегда в петле, ты ведь и не знал, что он повесился в 1864 году, когда его уличили в банальном мошенничестве… Он даже не знает, что Надежда лежит в обмороке в чулане… даже этого он не знает, глухой, слепой и слабоумный старик.

Если бы Николай Дмитриевич Рубашов тоже слышал этот голос, он непременно согласился бы — он и в самом деле ничего не видел, кроме обычной комнаты в старом доме в центре Петербурга, где когда-то решилась его судьба, и эта же судьба вновь привела сюда и его; еще видел он странного гостя, так решительно изменившего направление стрелы его жизни, и был уверен, что они снова наедине; он понятия не имел, что их окружает самое странное общество, которое только можно вообразить, — общество привидений. Он просто безразлично наблюдал за своим гостем; тот еще раз перемешал колоду и сказал обычным голосом, разве что хрипловатым от беспрерывного курения:

— У вас только один шанс, Йозеф-Николай Дмитриевич. Играем всего одну сдачу… впрочем, для соблюдения формальностей надобно сделать ставки. Пусть эти деньги символизируют понятие азарта… в нашем с вами случае азарт — это возможность выиграть все или проиграть все, что для вас, если я не ошибаюсь, означает весьма и весьма немало… забудем про эвфемизмы, для вас это означает все…

Николай Дмитриевич слабо удивился, что не испытывает никаких чувств по отношению к сидящему напротив него созданию — ни ненависти, ни брезгливости. Он даже не удивлялся, с чего это гость предложил ему отыграться. Он вообще ничего не чувствовал, кроме невероятной усталости и бесплодного желания уснуть — в эти последние минуты старого тысячелетия.

— Правила просты, — сказал гость, улыбаясь, — чтобы открыть партнера, нужно иметь по крайней мере пару в валетах; это придаст игре остроту. Разрешаются две смены, снесенные карты кладутся по левую руку, дабы потом их можно было проверить. Я, разумеется, уверен, что ни вы, ни я жульничать не собираемся.

Он замолк, достал карманные часы и удивленно приподнял бровь.

— Через тридцать секунд начнется новая эра… Позвольте мне, Коля, немножко отодвинуть это мгновение… в такую ночь часы не имеют ровно никакого значения… Давайте вот еще что, сегодня же все можно, давайте условимся: флеш в четырех бьет две пары… Да вы меня не слушаете!

Николай Дмитриевич был, по-видимому, уверен, что все происходящее сон; он тоже смутно улавливал эту беззвучную музыку, непостижимым манером объясняющую все до единой загадки Вселенной, но понять ее покамест был не в состоянии. Тактика и стратегия покера, изрядно подзабытые за последние сто лет, начали медленно проясняться в его памяти. Он вспомнил, что не следует повышать слишком сильно, чтобы партнер остался в игре, хотя по теории вероятности его карта должна быть сильнее. Он вспомнил правило: тот, кто ставит слишком высоко, рискует быть открытым чересчур рано, когда в банке еще не успела скопиться достойная сумма… Но какое значение имеют все правила в эту ночь, подумал он… гость его явился без предупреждения, как будто все его поиски длиною в столетие не имели ровным счетом никакого значения. Деньги в портфеле — они всего лишь символизируют судьбоносность предстоящей партии — все или ничего, пан или пропал… и ведь предстоит всего одна сдача, две смены, и ставка-то — все та же, что и сто лет назад — опостылевшее ему бессмертие или наконец желанная смерть… Гость подвинул ему колоду.

— Итак, Коля, — сказал гость, аккуратно пристроив сигарку в пепельнице, — на этот раз бессмысленно предлагать вам одуматься… Проигрывать вам фактически нечего, вы даже можете пойти углом… я же не в состоянии удвоить вашу вечную жизнь, она и без того вечная… Я уже снял, вам сдавать. У меня еще несколько встреч сегодня. Мир, я уже говорил вам когда-то, мир — это зал ожидания человеческих душ.

Под все нарастающий гул толпы на улице, покуда привидения, захваченные серьезностью момента, собирались вокруг стола в квартире на Садовой, Николай Дмитриевич начал сдавать карты.

— Молитесь, Коля, — сказал его противник, принимая первую карту, — другого шанса у вас не будет.

Стоя за спиной Николая Рубашова, призрак Вайды с надеждой разглядывал его карты — пара в дамах и еще всяческий разнобой.

Нижняя граница пройдена, прошептала рядом с ним Зина Некрасова; все они поняли, какова ставка в этой игре, и следили за развитием событий с возрастающим интересом, уже можно торговаться, они же договорились о паре в валетах. Помолимся, Вайда, чтобы все было хорошо.