Личное дело игрока Рубашова

— Я стояла лицом к окну, когда это случилось, Вайда… проволока на шее чувствовалась одновременно как огонь и как лед… и одна мысль: это происходит не со мной, это не я, это одна из моих несчастных сестер по профессии, принимающих своих клиентов в каморках, снимаемых на час. Я ненавижу мужчин, Вайда! Всех! И тебя тоже.

Зная, что теперь уже никакие потери ему не грозят, коллежский регистратор дождался, пока она растворится в воздухе, и скользнул в телефонный провод. Вновь появившись из розетки, он с недоумением обнаружил себя все в той же комнате белошвейки. С улицы доносились праздничные крики толпы и карнавальные гудки автомобилей. Кто-то сидел у стола в углу и пил из чашки чай. Он пригляделся и увидел древнего старика с белой бородой, и потусторонний инстинкт подсказал ему, что старик не из их мира, он из мира живых. Он присел на корточки на столе и начал бесстыдно, пользуясь занавесом невидимости, разглядывать незнакомца. Господин Рубашов? — прошептал он, еще не зная, слышен ли живым его голос. — Неужели это вы?

Совершенно очевидно — не только смерть, но и жизнь полным-полна чудес. Он был уверен, что игрок давным-давно умер и похоронен; он же был стар, как Ной. Интересно, что привело его сюда, в квартиру его юности? Не квартирный же долг, долг, наверное, давным-давно списан. Его привело сюда просто случайное повторение, подумал он, когда человек достигает такого возраста, он чисто статистически не может не наступать на свои же следы.

Запах старости. Коллежский регистратор огляделся. Повсюду электрический свет, неудобная мебель. Но старый самовар на месте, так же как и старинная гравюра по металлу, изображающая трехмачтовый бриг. Он постарался вызвать в памяти образ молодого человека, когда-то жившего в этой комнате. Припомнил хорошо одетого юношу из купеческой семьи, одержимого бесом игры, с долгами выше головы, но все же сохранившего определенное достоинство. Он вспомнил, как молодой человек, выходя на утреннюю прогулку, вежливо приподнимал шляпу при встрече. Юноша очень любил кошек и искренне горевал, когда хозяйка запретила жильцам держать домашних животных. Он, вспомнил Вайда, ухаживал за красивой актрисой из французского театра. И еще — когда Вайда по причине затянувшейся болезни остался совершенно без денег, молодой господин Рубашов дал ему десять рублей, за что Вайда и сейчас был ему благодарен. Не сразу распознаешь того юношу в старике, сидящем за столом и пьющем чай, уставившись в одну точку в пространстве — впрочем, может быть, это и не он, точно не скажешь.

Коллежскому регистратору стало скучно, и он, не меняя позы, все так же на корточках поплыл по коридорам темной квартиры, где годы и эпохи слились в томительное болото бесконечности. В кухне майорши Орловой он обнаружил молодую женщину. Должно быть, родственница хозяйки, решил он — черты лица ее были очень похожи на старую фотографию майорши. Здесь стояли чемоданы, лежали стопки аккуратно сложенной одежды — по-видимому, она собиралась в далекое путешествие, если судить по странному блеску в ее глазах, выражавших скорбь и облегчение одновременно.

Он приблизил ухо к ее лбу и услышал странные потрескивающие звуки — это были ее мысли. Новый год… все празднуют, а почему я сижу дома? Потому что я уезжаю, потому что я покидаю этот проклятый город, и все эти угрозы, и Сашу, самое главное — Сашу…

— Кто вы, мадам? — прошептал Вайда. — И куда вы собрались?

— Она? — ему ответил совершенной незнакомый голос, он не мог понять, откуда он исходит. — Кто она? Это Наденька, Вайда, праправнучка офицерской вдовы, майорши Анны Орловой, урожденной Климовой, скончавшейся в 1918 году, той самой Климовой, или Орловой, у которой ты тридцать четыре года снимал свою жалкую комнатушку у черного входа. Девочку, кстати, назвали в честь героини одной из песен Окуджавы, тебе, разумеется, неизвестного, потому что он стал популярен через много лет после твоей смерти… и что тебе, кстати, за дело до живых? Иди и ляг, предайся своему вечному отдыху, твое время прошло сто лет назад!

Вне себя от удивления, призрак Вайды вспорхнул к потолку. Там, прижавшись спиной к лепной розетке, он услышал целый хор голосов, перебивавших друг друга; откуда исходили эти голоса, он так и не смог определить. Девочка родилась в семьдесят девятом, мы говорим не о восьмисотых годах, Вайда, а о девятисотых; и она понятия не имеет о том, что ты привык называть святой Русью… Сообрази наконец: она ничего не знает о твоей любви к белошвейке, о твоей тайной мечте попасть на бал в Зимнем, о бородатых митрополитах, тайных скопческих сектах, о монастырях и монахах, о юродивых, русско-японской войне. Она ничего не знает и о броненосце «Потемкин», где матросы взбунтовались из-за куска протухшего мяса. Поп Гапон и черная сотня? Ей это ничего не говорит. Распутин? Статья в воскресном приложении бульварной газеты, когда нечего больше писать. У вас нет ничего общего, кроме этой квартиры… хотя сегодня вечером, похоже, живым и мертвым придется примириться друг с другом… еще, правда, вы с ней случайно родились под знаком Скорпиона, и оба страдаете от последствий несчастной любви… Возьмись за ум, Вайда, уйди и ляг в ближайшую могилу!

Он повертел головой — никого, кроме девушки Нади и его самого, в комнате не было. Тут он заметил, что уже не парит под потолком, а превратился в конденсат между двойными рамами кухонного окна. Удивительно, подумал он, я все время меняю форму… а что будет, если похолодает? По-видимому, я превращусь в ледяные кристаллы… вполне реальную материю…

Сверкающие неоновые панно, рекламирующие заграничные прохладительные напитки, огни бесчисленных автомобилей выглядели из окна, как жемчужные четки, перебираемые огромной бархатной рукой ночи. Толпы людей шли в одном направлении — к Невскому. «Да здравствует президент! — доносились до него крики. — Да здравствует Российская Федерация!»

Принятый Вайдой образ заоконного конденсата позволил ему без труда пролить слезу над погибшей, как он теперь сообразил, Российской империей. Из-за слез яркие огни реклам, цветные вывески ресторанов, кафе и казино начали сливаться, как краски на палитре художника. В небе то и дело взрывались ракеты, и свойственным всем умершим всепроникающим зрением он увидел высоко над северной столицей огромную озоновую дыру… Вайда тут же вспомнил, как однажды, по ошибке забравшись в транзисторный приемник, он услышал серьезный голос диктора, рекомендовавшего летом не подвергать себя воздействию солнечных лучей более часа.

Он вернулся в кухню.

— Вайда? — произнес новый, еще не слышанный им голос. — ТЫ меня слышишь?

Вайда нежно погладил Наденьку по голове — по его мнению, она нуждалась в утешении.

— Слышу, слышу, — ответил он. — Продолжай, невидимка, научи всему, что знаешь о жизни после смерти.

— Ну что ж… Ты, так же как и это девочка, понятия не имеешь о великой роли России, как идеологической лаборатории за последние семьдесят-восемьдесят лет… Троцкий в бегах, Ленин, играющий в очко в пломбированном поезде в Стокгольм, падение империи, революция, гражданская война… Сталин, избиение кулаков, Великая Отечественная война, Сталинград, Гулаг, Хрущев с башмаком, Брежнев в шляпе, Андропов в шляпе, Горбачев без шляпы. Лысый Горбачев. Ну, положим, Горбачева-то она припомнит, если постарается, этот ведьмин знак на темени — мамаши пугали им детей; и коммунисты в Думе не переводятся… хотя в позапрошлом году Надя голосовала за либералов — ей как раз исполнилось восемнадцать… но несмотря на все это, слушай, Вайда, слушай, может быть, поймешь что-нибудь из того, чего никогда не понимал, пока числился в живых; несмотря на все это, у вас с девочкой, может быть, гораздо больше общего, чем ты можешь подумать. Ее Россия, что бы мы там раньше не говорили — повторение твоей, потому что, как говорят, история идет по кругу, и это почти правда… хотя лучше сказать, у истории не хватает фантазии, и она не может придумать ничего лучшего, просто повторяет раз за разом старые свои трюки… то, что ты видишь сейчас — несправедливость и беспримерная нищета; как и тогда, голодные беспризорники продают свое тело педофилам на Московском вокзале… человек мерзок, Вайда, и лучше за это время он не стал, можешь быть уверен. Петербург — по-прежнему город бездомных, не далее как вчера под его прекрасными, величественными мостами нашли четырнадцать — четырнадцать! — трупов замерзших, уже изгрызенных бродячими кошками; чиновники коррумпированы, проституция как никогда, мафия правит, даже не скрываясь, взятки — официальная статья расхода для предприятий, к тому же большая, чем, скажем, налоги или зарплата, люди голодают, мерзнут и пьянствуют точно так же, как и в твое время, Вайда… ничто не изменилось к лучшему… твоя Россия, Вайда, и Россия этой девочки неотличимы. Это страна хронической катастрофы.