У нас в саду жулики (сборник)

И Юрка Вишняков еще похохмил:

– А вот и Месхи!..

И за исключением меня все засмеялись.

Им бы все ржать, а у меня сегодня траур – из сборной СССР по футболу убрали Анатолия Ильина!

3

Когда осыпаются иглы, то елку снимают с креста. И это очень обидно. И у Булата Окуджавы даже есть такая песня.

Но обиднее всего, когда еще совсем не осыпался, а на тебе уже поставили крест.

4

– Ну что, Сундук, – предлагает мне, нахмурившись, Анисим, – идем к Качалину… – и рикошетом от урны вколачивает консервную банку в угол подворотни. Освобождая пищевод, набирает слюну и пускает вдогонку увесистую харкотину.

Это его реакция на отлучение от сборной Бориса Татушина.

Для Анисима Борис Татушин все равно что для меня – Анатолий Ильин. А Метревели – все равно что для меня Месхи. И если Славу Метревели поменять на слово культура, то Анисим напоминает мне Геринга. (Услышав слово «культура», Геринг сразу же хватался за кобуру.) И тут меня вдруг осеняет.

Анатолий Ильин – он и в Армении Анатолий Ильин. И если его поставить на левом фланге вместе с Михаилом Месхи, такая дружба народов не приснилась бы и Татушину с Исаевым.

Помню, в Тарасовке отрабатывали тактический прием. Исаев неожиданно встает на колено – как будто у него развязалась бутса… и Огоньков пробегает мимо. А бутса даже и не думала развязываться. Огоньков уже пробежал, и тут Исаев, как на блюдечке, получает от Татушина пас и выходит один на один с Тучкусом. Которого за дырявость болельщики прозвали Штучкус.

А где-то еще в 54-м все бегали с Анисимом от контролеров, и Анисим залез по лесенке на крышу, а я от Лосиноостровской до самых Мытищ провисел между вагонами. Хотели с ним выяснить, как нам устроиться в «подносилы».

А еще в третьем классе один придурок из дома 16/10 все выдавал себя за Игоря Нетто. И за то, что нам «постукает», снимал с нас за каждый удар по десять копеек.

Но Игорь Александрович нас огорчил.

– Вы, – улыбается, – уже слишком старые!

Такой с виду нескладный и немного похож на жирафа. А ноги, если засучить рукава, то, как поет Клавдия Шульженко, точно «две большие птицы». Загреб – и давай плести кружева. И болельщики прозвали его Гусь. А когда отрабатывают «квадрат», иногда так отрывисто покрякивает. Все-таки капитан. Но никогда не шипит.

И, говорят, Алексей Парамонов еще в сороковых с этого и начинал. С того, что на стадионе «Динамо» вместе с другими пацанами подносил основному составу снаряды. И потом его взяли в дубль.

– …Пускай играет вместо Метревели… – разрешает мне Анисим. И возле расписания на Ярославском вокзале я назначаю ему встречу.

Все-таки его убедил. Что, прежде чем брать за грудки Качалина, надо сначала спросить у самого Ильина, на кого он больше согласен: на Славу Метревели или на «танец с саблями»? И я прождал, наверно, часа два или три. Но Анисим так и не появился.

И тогда я поехал один. Но, прометавшись из тамбура в тамбур, доехал только до Перловки. И все сомневался, говорить мне одному или не говорить? Не то чтобы сдрейфил. А так. Все сидел на скамейке и думал. И от волнения даже купил до Москвы обратный билет.

А до Тарасовки так и не доехал. А если бы доехал, то я бы тогда предал своего товарища. Ведь это Анисим кинул идею выдвинуть Качалину ультиматум. И на несколько месяцев потом пропал.

Оказывается, все тоже сомневался. И после мучительных раздумий ринулся в бой в одиночку. Но только не в Тарасовку, а на расширенное заседание футбольной федерации. Анисим вообще-то упорный. И в качестве кандидатуры на пост главного тренера сборной СССР предложил свои услуги.

Решил меня обскакать. А вдруг этот пост достанется мне? И в результате оказался в Клинике имени Ганнушкина.

5

Из Парижа транслируют репортаж. И хотя в заявке на участие в финале Ильина даже нет среди запасных, я все еще на что-то надеюсь. Но чуда не происходит, и, дослушав состав до конца, я выключаю приемник.

Но это не помогает: из репродуктора, что висит над входом в отделение милиции, жизнерадостный Озеров набирает на всю страну обороты…

Я закрываю форточку, но и это мне тоже не помогает: Озеров просачивается из-за стены.

Тогда я затыкаю уши и лезу под кровать, но благородный порыв оперного вокалиста накрывает меня и там.

– Удар, – «проводит мне апперкот» неистовый рупор отчизны, – еще удар… г-о-о-о-л!!!

И с этим победным воплем рушится последняя надежда на исполнение моего заветного желания. Что без Анатолия Ильина сборная обязательно должна проиграть.

И в результате, на радость болельщикам и мне назло, точно подслащивая для меня ядовитую пилюлю, сборная СССР по футболу становится первым обладателем Кубка Европы.

6

Не знаю, кого больше, но я люблю и кенаря, и кошку. Но если их поместить в одну клетку, то кенарь никогда не будет петь.

А кошка, сколько ее ни дрессируй, сразу же кенаря слопает.

7

И тогда я надумал поддержать своего любимого футболиста на дому, и в киоске «Мосгорсправка» мне выписали такую квитанцию: Ильин Анатолий Михайлович, 1931-го года рождения. Место рождения – город Москва. Проживает по улице Горького в доме № 6. Номер квартиры я, правда, уже позабыл.

Я вошел в подъезд и даже не обнаружил лифтерши. А теперь, вооружившись пулеметом, наверно, сидит целый отряд специального назначения. Ведь шуточное ли дело – улица Горького, дом № 6. В пяти минутах от самой Красной площади!

Мне открыла его жена, и я ее сразу же узнал. Галина Шамрай, чемпионка Олимпийских игр по гимнастике. Как будто спланировала со своих разновысоких брусьев…

У двух олимпийских чемпионов теперь бы в каждом углу коридора замаскировались по личному телохранителю и, в поисках бомбы, сразу же кинулись бы меня обезвреживать. А вместо этого из комнаты выглянула малышка. Не помню, были у нее бантики или нет. И мне сразу же представилась Олечка, которой родиться еще через два года.

Я сказал:

– Здравствуйте, а Анатолий Михайлович дома?

Галина Шамрай приветливо улыбнулась:

– Вы знаете, Толя уехал в Тарасовку. Может, ему что-нибудь передать?

Малышка все продолжала из комнаты выглядывать.

Она спросила:

– Мама, это кто?

И мама ответила:

– Это к папе. Да вы, проходите, не стесняйтесь… – и, повернувшись ко мне, снова заулыбалась…

И я представил их, папу и маму, вместе. Вот это, я понимаю, пара!

На месте тогдашнего Сундука сейчас я бы их сравнил с ВЫСОЦКИМ и МАРИНОЙ ВЛАДИ и на месте Галины Яковлевны даже попробовал написать воспоминания и назвал бы их АНАТОЛИЙ, или ПОЛЕТ С ПОДРЕЗАННЫМИ КРЫЛЬЯМИ. Но тогда я еще даже и не подозревал, что Высоцкий уже существует и что его Жар-птица ему еще только снится; зато КОЛДУНЬЯ, обойдя все экраны Советского Союза, уже давно успела заворожить и меня, и Владимира Семеновича.

И я ей тоже в ответ улыбнулся:

– Да я и не стесняюсь… Просто я хотел сказать… вы, наверно, уже получили… письмо… но это все не то…

– Да, да… – она еще раз внимательно меня осмотрела и, точно признав, наконец, во мне автора, опять заулыбалась, – мы с Толей читали…

И было не совсем понятно, согласна она со мной или не согласна. Что там, в этом моем письме, все совсем не то.

Но теперь уже ничего не попишешь. Тем более что, может, еще где-нибудь и пылится. В какой-нибудь коробке из-под шляпы. Вместе с другими письмами. Наверно, я ему писал не один.

И как свалилась гора с плеч, что я его не застал. Ведь окажись Анатолий Михайлович дома, что бы я ему тогда сказал? Стоял бы и, уставясь в половицу, думал. Как на платформе станции Перловка.

Другое дело Иосиф Бродский, к которому я тоже потом приду. Через тринадцать лет.

На слова Иосифа Бродского у меня сложилась песня. А для Анатолия Ильина нужно еще подобрать мелодию.

Как написал мой старший товарищ Володя Корнилов:

Вдруг на конус пошли —