Клоун Шалимар

Их черные накидки-пхираны хлопали на ветру, как крылья ночных птиц.

— Возблагодари Всевышнего, что ты мужчина, а не женщина-мать, — ответила она, — потому что сейчас ты бы порадовался, что твои рассорившиеся сыновья готовы помириться, но тут же и ужаснулся бы при мысли, что обоих твоих детей, возможно, ждет смерть, и эта смесь радости и ужаса невыносимо тяжела.

— Возблагодари Всевышнего, что ты не мужчина, — отозвался он, — потому что когда мужчина просыпается, он видит, что вокруг него — одни враги. Одни прикидываются, что нас защищают, но на самом деле это — винтовки, форма цвета хаки, алчность и смерть; другие прикидываются, что хотят избавить нас от ига во имя нашего общего с ними Бога, но и они из того же самого теста; а есть еще и третьи — эти живут среди нас, у них изуверские имена, они совращают нас, а потом предают, и смерть для таких — слишком мягкое наказание. Самые же страшные — это те, кого мы не видим, те, которые дергают нас, словно кукол, за невидимые нитки. Вот с этим невидимым врагом, который сидит незнамо где у себя в дальней стране, я и хочу встретиться лицом к лицу, и если для этого мне придется прорубать себе дорогу через всех остальных, то я готов.

Фирдоус хотелось просить и умолять, чтобы он выкинул из головы чудовищ своих дневных кошмаров, позабыл об исчезнувшем америкашке, простил жену, принял бы ее обратно и жил бы с ней в радости и согласии, как прежде, но она понимала, что тогда он и ее зачислит в сонм злейших врагов, а этого она никак не желала, поэтому просьбу Шалимара выполнить согласилась. На следующий день к вечеру, проработав много часов во фруктовом саду, она снова отправилась в Ширмал. На этот раз, когда подошло время новостей, она встала и последовала за Хасиной Ямбарзал. Фирдоус дернула ее за конец шали, давая понять, что хочет поговорить с ней с глазу на глаз. Поначалу, когда Фирдоус изложила ей свою просьбу, та изобразила полное непонимание, но жена сарпанча властно приподняла ладонь, давать понять, что запирательство ни к чему не приведет.

— Извини меня, Харуд, — сказала она, — прекрати молоть чепуху. Может, я и не знаю тебя так хорошо, как следовало бы, но даже сейчас я знаю тебя лучше, чем твой муж, которому застит глаза любовь. Я читаю во взгляде твоем боль, потому что и у меня о том же болит сердце. Так что будь добра, скажи своим тихоням-электрикам, когда они увидятся с моим сыном-резчиком, мастером на все руки, что его брат хочет с ним помириться.

Собравшиеся вокруг жаровни с углями женщины стали с любопытством посматривать в их сторону, и обе они принялись громко и весело пересмеиваться, словно их разговор касался интимных сторон супружеской жизни. Но глаза Хасины не смеялись.

— Сопротивление — это тебе не клуб по интересам, — проговорила она, хихикая, всплескивая руками и округляя хитрые глазки, словно услышала о чем-то сверхнепристойном.

— Не держи меня за дуру, мадам, — со смехом на устах и металлом в голосе отозвалась Фирдоус. — Анис поймет, о чем идет речь на самом деле.

Ее глаз с ленивым веком пылал решимостью. Хасина почла за благо умолкнуть и скрылась в палатке.

На следующее утро Фирдоус настояла, чтобы Абдулла сопроводил ее на шафрановое поле, где когда-то она изливала душу молоденькой Пампуш Каул. Там, вдали от ушей любопытствующих, она поведала ему о том, что в дальнем, скованном льдом краю у линии контроля в их сына Шалимара вселился демон.

— Он хочет убивать всех подряд, — говорила она Абдулле. — Ладно бы только жену — тут его еще можно понять, но теперь он жаждет смерти этого распутного посла, всех что ни на есть армейских и не знаю кого еще. Так что либо злой дух овладел им только теперь, либо с самого рождения сидел в нем, как джинн в бутылке, и дожидался, пока его кто-нибудь выпустит. Не знаю, выпустила ли этого джинна Бунньи своим возвращением или что-то приключилось с нашим сыном там, вдали от дома. Хаи, хаи! — жалобно запричитала Фирдоус. — Чем мог так прогневить небеса мой сыночек, что им завладели демоны?

— В нем не дьявол говорит, а мужское достоинство, — сухо ответствовал ей сарпанч Абдулла. — Он еще молод, полон энергии и думает, что способен изменить ход истории. Это я постепенно свыкаюсь с мыслью о своей никчемности, а когда мужчина чувствует, что он бесполезен для общества, он уже не мужчина. Так что если наш сын горит желанием принести пользу, не стоит гасить в нем этот огонь. Может, пришло время, когда нужны убийцы. Может, будь у меня прежняя сила в руках, я бы и сам придушил пару-другую солдат-паразитов.

Разлад явился в Пачхигам и уходить, похоже, не собирался. Абдулла Номан не стал говорить жене о том, что отношения его и Шалимара в последнее время оставляли желать лучшего — отчасти из-за того, что отца неприятно поразила готовность, с которой Шалимар принял его предложение возглавить труппу. Главная же причина была куда серьезней: у Абдуллы временами возникало тяжелое чувство, будто Шалимар ждет не дождется смерти его и Пьярелала, с тем чтобы стать свободным от клятвы. Последнее время двое состарившихся друзей перестали вести задушевные беседы. Абдулла теперь часто рассуждал об азади — свободе по мусульманскому образцу, однако ж для Пьярелала это слово звучало пугающе, и уже одно это делало их общение затруднительным. Каждый занимался своим делом, каждый думал про себя свои невеселые думы. Правда, они регулярно встречались на собраниях панчаята, но после них Пьярелал Каул брел к своему дому на другом конце деревни и проводил одинокие вечера, задумчиво глядя, как пылают в очаге сосновые шишки. Абдулла знал, о чем думает пандит в вечерние часы: как и ему самому, Пьярелалу не давал покоя холодный, настойчивый взгляд Шалимара. Так следят за смертельными судорогами добычи стервятники и вороны-падальщики. Это был взгляд самой Смерти. Может, даже к лучшему, что Шалимар собрался уйти в горы вместе с Анисом и его приятелями по «Фронту освобождения». Пусть себе делает что считает нужным, даже если этот «Фронт освобождения» всего лишь горстка дурашливых мальчишек, которые из кожи вон лезут, чтобы доказать, что не зря их движение носит подобное название.

Спустя две недели клоун Шалимар отправился в Ширмал смотреть телевизор. Когда начались новости, то во время перекура он, стоя возле жаровни с углями спиной к тихоням-электрикам, получил от них необходимые указания. Хатим и Хашим переговаривались меж собою, громко восхищались красотами соснового леса у перевала Трагбал на высоте пятисот метров над уровнем моря, откуда, мол, открывается потрясающий вид на озеро Вулар, и сошлись во мнении, что следует пойти полюбоваться на эту красоту завтра около полуночи. Шалимар молча вернулся в палатку в самый разгар громкого скандала. Хасина Ямбарзал объявила зрителям, что начиная с нынешнего дня за телепоказ будет взиматься некая плата, право же, совсем ничтожная, но обязательная для каждого, потому что, в конце-то концов, в жизни за все надо платить. Должны же люди понимать, на какие расходы пришлось пойти семье Ямбарзала, чтобы доставить удовольствие всем жителям! Пускай эта ничтожная плата и станет свидетельством их уважения. После ее заявления народ поднял шум, который никак не походил на выражение благодарности. Тогда сия весьма находчивая и практичная особа спокойненько наклонилась и выдернула вилку кабеля. Изображение с экрана исчезло. Крики смолкли мгновенно, будто вместе с телевизором отключили и голоса. Тут появились ее не менее практичные сыновья с жестяными плошками и принялись за сбор мелкой монеты. Клоун Шалимар уже заплатил, но когда на экране снова появились лица героев очередного сериала, он незаметно вышел, так и не поинтересовавшись, что случилось с плачущей героиней, оказавшейся в полной власти своего коварного дядюшки. С рыдающими красотками было покончено. Завтра его ожидала дорога к озеру Вулар и настоящая, мужская работа.

Наутро клоун оставил родной Пачхигам. Он ушел в чем был, без багажа, с кинжалом за поясом, и в следующий раз появился в деревне лишь через пятнадцать лет. Будущее ожидало его на пустынном, усеянном валунами взгорке, над искрящейся серебром гладью озера Вулар, чуть ниже Трагбалского перевала. Будущее предстало перед ним в виде двух человек в низко надвинутых на глаза шерстяных шапках и в шарфах, скрывающих нижнюю часть лица. Один из них вытачивал из дерева птичку: вторым оказался пасынок Бомбура Ямбарзала, Хашим Карим. Был еще и третий. Он прятался за валуном и был самым главным.