Экватор. Черный цвет & Белый цвет

Когда мы въехали в город, окраина все еще горела. Накануне закончился бой с войсками Тайлера. Солдаты в течение нескольких дней тщетно пытались восстановить контроль над границей. Боевики гибли сотнями, но позиций не сдавали. Худощавые парни знали, что прикрывали посадку самолета с оружием. Интересно, что бы они сделали с этим Симбой, если бы узнали, что «борт» везет тридцать тонн металлолома?

— Я хочу проверить взлетку, — сказал я Симбе. Рядом стоял знакомый мне «генерал» по прозвищу Крейзибулл. Симба кивнул ему, и «генерал» метнулся куда-то в сторону. Через минуту он появился за рулем разбитого пикапа. Над крышей машины возвышался пулемет Калашникова, а в кузове сидели двое мрачных бойцов. Крейзибулл дождался, пока я сел рядом, и, рванув с места, помчался на аэродром.

Ехать пришлось недолго. Городок, хоть и считался вторым по величине в Либерии, все же был не больше районного центра в нашей глубинке. И выглядел не лучше, особенно после боя. Я вышел из машины возле главного входа в аэропорт. Если, конечно, этим красивым словом можно назвать то, что я увидел.

Между мной и взлетно-посадочной полосой стояло невысокое двухэтажное здание терминала. Оно было полностью опустошено. Бетонная коробка с темными провалами окон одиноко стояла на самом краю африканского города. Подул ветер. Разбитая дверь качнулась на одной петле. Изнутри повеяло запахом гари и гнилости. Заходить внутрь не хотелось. Я обошел терминал стороной. Это было нетрудно. Забор, которым первоначально был обнесен аэродром, отсутствовал в нескольких местах.

Я шел медленно. Я словно боялся увидеть, что полоса не готова принимать тяжелый самолет, и тогда моя участь была бы незавидной. Но я хотел жить, и с каждым шагом молил Всевышнего на всех языках о том, чтобы лучилось чудо. Шуршал гравий. Камень терся о камень. Каждый щелчок под ногой, каждый шорох, бил по вискам так, как, должно быть, щелкает барабан револьвера в русской рулетке. Шаг. И барабан провернулся. Щелчок. И патрон на полсантиметра ближе к бойку. Еще щелчок! Но выстрела нет. Это треснул осколок стекла, на который я случайно наступил. И вот передо мной открылось поле. Пространство, созданное для самолетов, но на котором уже давно не было ни одной машины. Я взглянул на него. Сделал несколько шагов вперед. Парни с автоматами подумали, наверное, что я сумасшедший. Потому что в следующее мгновение я снял с себя рубашку и рухнул на «взлетку». Совсем, как в полтавском беззаботном детстве. Меня снова спасло чудо.

Это чудо, никак не иначе! Именно оно застелило все пространство до самого горизонта ржавыми шестигранниками. Стальные плиты были так хорошо подогнаны друг к другу, что дикая трава лишь местами смогла преодолеть металлическое совершенство военной мысли и пробиться сквозь редкие щели. Я хорошо знал эти плиты. Американцы все делали на славу. И у нас под Полтавой, и здесь, на границе с Гвинеей. Металл был таким жарким и родным. Мне хотелось целовать его. Хотя, конечно, глупо было бы слизывать с покрытия ржавчину. Мой эскорт явно не приемлет подобной сентиментальности.

С минуту я лежал на шестигранных плитах, уткнув лицо в скрещенные руки. Металл был немного горячее, чем тогда, в моем детском сентябре. Африка, как-никак. Но запах был таким же пронзительным. Кто говорит, что металл не имеет запаха? Десятки лет о него стирали резину сотни шасси. Они полировали плиты и вместе с тем оставляли на них частички оплавившейся массы. Кто-то другой, возможно, и не чувствует этот запах. Но я-то его слышу. Я закрываю глаза, и тогда мое тело принимает вибрацию полосы. Это тяжелый Ту-16 коснулся шестигранных плит. Потом немного подскочил. И снова коснулся, теперь уже замедляя ход. Передняя стойка плавно опускается вниз. И вот уже самолет выруливает на стоянку за капониром.

Я переворачиваюсь на спину и гляжу в небо.

Я коснулся лопатками горячего металла. Небо надо мной такое же синее и пустое. Ту-16 никогда не садился на эту полосу. Он остался там, где довольным и усталым пилотам наливают квас, а, возможно, и кое-что покрепче, если выйти за ворота части и пройти чуть левее, до деревянных скамеек под густыми высокими деревьями. И, если прислушаться, то запах стершейся резины от этих плит едва уловим. Почти не слышен. А, скорее всего, я его сейчас нафантазировал. Потому что вытянул очередной счастливый билет. Шанс на жизнь. Но те, кто их укладывал, не думали о моем спасении. Они даже не знали о моем существовании. Много лет назад им нужен был здесь аэродром подскока. Так же, как и в Полтаве, они решали свои большие военные задачи, не думая о том, как причудливо разыграется на этой листовой стали драма отдельно взятого Мальчиша-Плохиша.

— Эй, маста Эндрю! С Вами все в порядке?

Крейзибулл заехал на взлетку с противоположной стороны терминала. Увидев меня лежащим на плитах, он ударил по тормозам. Двое охранников выскочили из кузова и, взяв автоматы наизготовку, огляделись по сторонам. Их командир побежал ко мне, срывая с плеча свой «калашников». Он не на шутку перепугался. Выстрелов не было слышно. Но я лежал перед его глазами и не двигался.

Мальчиш-Плохиш собрался с силами и поднял голый торс над разогретым металлом плит. Ностальгия выветрилась, даже не оставив послевкусия. Так выветривается из головы внезапное опьянение от бутылки пива, выпитой на голодный желудок. Только после пива клонит в сон. А меня, наоборот, охватила жажда действий и азарт ожидания новых событий.

— Эй, «генерал», а ну, скажи мне, эта полоса, она где кончается?

— Я, маста Эндрю, испугался! Вы лежите. А рядом никого.

— Такое бывает. Когда просишь у неба удачи. Транс называется.

Крейзибулл покосился на меня. Несомненно, он был необразован, суеверен и боялся всего неизвестного. Рэбел сделал шаг назад, с опаской, на всякий случай.

— Да ладно тебе, — махнул я рукой. — Это я шучу. Никакого транса. Понимаешь, кое-что вспомнил. Но это неважно. Так что там с полосой?

— Все нормально, — чуть смущенно ответил «генерал» Крейзибулл. — Там еще два километра этих плит.

Я с недоверием посмотрел на него. Невозможно, чтобы в этой глуши уцелело такое количество покрытия, которое всегда можно сдать на металлолом.

— Ну, правда, говорю Вам, маста Эндрю! Не меньше полутора, это точно.

Полтора километра качественной «взлетки» это хорошо. Это значит, что самолет вполне может приземлиться в Ганте. И, главное, взлететь. При условии, что обратно он пойдет пустым. Люди Симбы его быстро разгрузят. А там я обменяю свою жизнь на тридцать тонн никуда не годного оружия, как и было договорено с командиром Симбой. И можно попрощаться с этой страной. Бай, Лайберия!

— Иваныч, скажи, а зачем им металлолом? — начал Сергей мучительный допрос, когда вечером нас разместили в брошенном одноэтажном доме. Он неприятно походил на бунгало, в котором нас держали в Монровии. Те же голые стены без окон и квадратики вентиляционных отверстий в шахматном порядке под потолком. От дома-тюрьмы его отличал высокий каменный забор, которым был обнесен участок, и лужайка с кустами прямо перед входом в жилище. Не знаю, кто до нас здесь жил, мне это было неинтересно. Я решил не заходить внутрь, в отличие от Журавлева. Пока он шуршал внутри чужими бумагами и скрипел чужой мебелью, я искал во дворе что-нибудь похожее на кровать. Я знал, что в африканском доме всегда найдется пара плетеных кушеток для того, чтобы спать на улице. Мои поиски увенчались успехом. Вскоре я нашел за домом две пыльных раскладушки и поставил их перед крыльцом. Матрац мне не был нужен. А Журавлев пускай заботится о себе сам.

Ворота дома скрипнули и приоткрылись. В образовавшуюся щель пролезла черная рука с пистолетом. Я присел в ожидании выстрела. Но выстрела не последовало. Вместо него раздался голос Крейзибулла:

— Маста Эндрю, возьмите. Здесь неспокойно.

Я взял пистолет, ворчливо заметив, что, мол, лучше бы «генерал» принес что-нибудь от комаров. Москиты в Африке кусают чаще, чем обкуренные боевики попадают в цель, поэтому здесь значительно выше вероятность подхватить малярию, чем шальную пулю. Рука исчезла. Мне показалось, на безымянном пальце блеснуло золото. Странно. Я не замечал, что Крейзибулл носит украшения. Может быть, и впрямь показалось? Дверь закрылась.