Жара в Архангельске

Саня застегнул дорожную сумку и, подумав, положил паспорт и билеты в боковой отсек. Перекинув сумку через плечо, вышел из своей комнаты и, медленно ступая по ковровой дорожке, направился по коридору к лестнице.

"Вроде всё взял, ничего не забыл, – подумал он, спускаясь на первый этаж, – Ах да, питерская симка! Вот вечная моя рассеянность – так бы и уехал без неё…" Саня прошёл через холл и, поставив сумку в передней, направился в диванную. Там в шёлковом халате стояла мама, поправляя в большой старинной вазе только что принесённые цветы.

– Когда у тебя самолёт? – спросила она, задумчиво теребя орхидеи.

– В восемь часов; а Дима где?

– Наверху наверно… Я вот думаю: ты уедешь, мы с папой завтра утром тоже улетаем в Сан-Тропе; кто же будет присматривать за цветами и кормить вовремя рыб?

Дима такой безалаберный…

От диванной Саня опять вышел в холл и, подумав, поднялся на второй этаж и направился в комнату брата.

– У тебя питерская симка? – спросил Саня у Димы, – Она должна быть у тебя; я помню, я её тебе отдавал.

Дима выдвинул ящик стола и, достав оттуда небольшую шкатулку, высыпал из неё на стол несколько симок.

– Нет, этой здесь нет, – сказал Саня, – Где же она?

– Значит, она у Салтыкова, – ответил Дима, убирая симки обратно в ящик стола, – Точно у него: он у меня брал эту симку, когда в Питер к Майклу ездил.

– А где я его теперь найду? Они же щас вроде с Оливой на Медозере; а у меня самолёт через три часа.

– Да нет, я думаю, они уже вернулись. Но ты позвони ему на мобилу, уточни. …Свернув с улицы Тимме во двор, Саня с трудом нашёл дом 23-б и, поднявшись на девятый этаж, пошёл по тёмному смрадному коридору, отыскивая квартиру 87.

Остановился у обшарпанной деревянной двери, нажал кнопку звонка. "Кошмар, в каком свинарнике они тут живут, – подумал он, с отвращением осматривая облупившуюся краску на стене и прислушиваясь к гулу сквозняка в тёмном коридоре,

– Неужели люди ещё могут жить в таких жутких домах за этими облезлыми дверьми, ходят по этим вонючим и смрадным коридорам… Неужели они нормально себя чувствуют в такой обстановке?.." Между тем Салтыков открыл дверь. Лицо его было помято, волосы взлохмачены, глаза заспанны. Зевая, он пропустил Саню в прихожую.

– Вы спите, что ли? – спросил Саня.

– Ага, спим… – зевнул Салтыков, – Симка твоя у меня в телефоне, щас я её тебе отдам. Пошли в комнату.

Саня зашёл в комнату и тут же сконфузился. На постели, скинув с себя простыню, спала Олива, лёжа на спине и раскинув руки.

– Ой, что же это я зашёл… Она тут спит…

– Да ладно, я её щас разбужу!

– Зачем? Не надо, пусть спит, – сказал Саня, – Я сейчас уйду, только симку заберу.

– Куда такая спешка? В покер бы сыграли, – Салтыков достал симку из телефона.

– Некогда; у меня самолёт в восемь часов, а надо ещё регистрацию пройти в аэропорту…

– Яасно. Ну, бывай, Саня. Майклу привет! И Максу Копалину тоже.

Закрыв за ним дверь, Салтыков вернулся в комнату и принялся целовать спящую Оливу. Она проснулась и недовольно отстранилась.

– Зачем ты меня разбудил?

– Так время-то уже шесть часов вечера, – сказал Салтыков.

– Ну и что? Тебе не похуй, сколько времени? – она отвернулась от него к стенке,

– Сам не спишь, и другим не даёшь…

Оттого ли, что он разбудил её ото сна, или же от чего другого, настроение у Оливы испоганилось просто ниже плинтуса. Проснувшись, она снова вспомнила прошедший день, сцену на Медозере с вытряхиванием спящего Хрома из палатки, вымогательство Салтыковым денег у Хром Вайта за шашлык, за который Салтыков из своих денег не заплатил ни рубля; вспомнила, как они вернулись днём в Архангельск, и Салтыков, оставив тормозящую от усталости и бессонной ночи Оливу на скамейке во дворе, пошёл искать другую съёмную квартиру, ибо ту, которую он снимал на один день, они уже сдали хозяину. Олива не понимала, почему Салтыков снял ту квартиру только на день, если она приехала на неделю; поняла она это только тогда, когда после двухчасового ожидания на скамейке во дворе, к ней подошёл Салтыков и, сказав, что нашёл другую квартиру, спросил, есть ли у неё три тысячи рублей, хотя квартира на неделю стоила две пятьсот. Олива почувствовала внутри какую-то гадость, как будто проглотила горький, гнилой орех; однако она ничего не сказала, а, достав из сумки три тысячи, молча отдала их Салтыкову.

И теперь, проснувшись, Олива чувствовала, что ей противно присутствие рядом Салтыкова; она уже тысячу раз пожалела о том, что связалась с ним. Даже самой себе Олива была противна в эти минуты, она кляла себя за свою слабость и мягкотелость, за то, что она вещь, и позволяет обращаться с собой как с вещью.

– Маленькая моя, ну чего ты опять не в духе? – спросил Салтыков.

– Ничего. Просто меня всё бесит! – Олива выбежала на балкон.

На балконе было не так душно как в комнате, но тяжёлый осадок на душе преследовал Оливу даже здесь. Её уже подрывало на истерику, тряслись руки.

– Где сигареты?! – Олива пулей влетела в комнату.

– Зачем тебе? Ты же не куришь…

– Надо. Где? Где?!

– Оля, послушай…

– Нет! Тебе чё, жалко? Где сигареты, я тебя спрашиваю?!

– На балконе там лежат…

Олива выкурила сигарету и сразу успокоилась. И руки перестали трястись. "Ладно, что уж теперь, – подумала она, – Ну такой вот он, я-то сама, наверное, не подарок. Может, проще надо ко всему относиться…" На следующий день, когда Салтыков ушёл на работу, Олива закрыла за ним дверь и прилегла поспать. Разбудила её смска от Мими.

"Оленька, – писала она, – Ты уже в Архангельске, дорогая?" Олива терпеть не могла, когда её называли "Оленька" или "Оля"; и Мими она, кажется, давно дала понять, что зовут её не Оля и не Оленька, а Олива – но та упорно продолжала называть её Олей, и теперешняя смска от Мими со словами "Оленька" и "дорогая", взбесила Оливу как никогда. Ей очень захотелось написать Мими в ответ какую-нибудь гадость типа "Какая я тебе, к чёрту, Оленька?" или "Машенька, а не пошла бы ты нах?" Но сдержалась. "В конце концов, ничего плохого она мне не сделала, – подумала Олива про себя, – Просто она такой человек. Перфекционистка,