Газыри

Но я сперва расстался с московским атаманством, а после со всеми остальными обязанностями, столь же мифическими, вообще «развелся» с «батькой Мартыновым» и перестал ходить на заседания редакционной коллегии «Энциклопедии» — ну, трудно для меня это было по многим причинам, трудно… Верил к тому же, что дело попало в надежные руки — там были не только «черные полковники», тоже отставники, но и генералы-историки, и такие светлые головы, как доктор философии Ричард Косолапов… Зря на всех на них понадеялся?

Не только зря, может — преступно, как говорится?

Потому что глянул потом в «Энциклопедию» — нету там ни Андрея Губина, ни Толи Преловского…

Но Толя жив, дай ему Бог здоровья, а вот Андрей…

Все вспоминал, как пришел он однажды в «Советский писатель» со своим «Молоком волчицы», как хорошо мы с ним, землячки, поговорили. Обменялись книжками, и на своей он написал: «Московскому атаману от атамана терского, тоже в походах дерзкого — по ресторанам и кабакам Пятигорья…»

Конечно же, из жизни он ушел очень рано, потом погибла его жена, начавшая было издавать собрание сочинений Андрея: рассказывали потом, что его томами в Пятигорске забиты были подвалы…

И вот: как бы даже и памяти не осталось!

Но на днях увидал изданную в Карачаевске в 2001 году книжечку с очень длинными заголовками-подзаголовками: «Языки и литература народов Кавказа. Проблемы изучения и перспективы развития. Материалы региональной научной конференции»…

Перечитал сейчас опубликованную в ней статью И. Н. Юсуповой из Пятигорского государственного технологического университета — «Особенности художественного стиля А. Губина» — и понял, что придется перепечатывать ее целиком. Вот она:

«Индивидуальный поэтический стиль — это то, что яснее всего ощущается, но труднее всего поддается определению», — это утверждение языковеда И. Подгаецкой помогает понять, что подчас не столько сюжет или тема, не столько слова, сколько стоящее за ними художественное видение, присутствующее в тексте, создает индивидуальный стиль того или иного писателя. Яркая выразительность и образность рождены в глубинных поэтических возможностях авторского языка, в необычайно точном, одухотворенно-поэтическом чувстве, вызванном наблюдаемой картиной. В конечном счете, совершенствование писателя как мастера определяется глубиной проникновения в поэтическую сокровищницу родного языка, оно невозможно без неустанной, трудной работы над словом.

Внимательное, ответственное отношение к слову помогало А. Губину создавать картины редкой, трепетной красоты, одухотворенные любовью писателя к родным местам. Слово для А. Губина — это тот строительный материал, который он умело укладывал в созидаемое произведение.

Особенностью губинской поэтики является обилие фольклорного материала, лирических отступлений, чаще в поэтической форме, живописных пейзажных зарисовок, создающих особый авторский стиль, то есть своеобразие речевых изобразительных средств произведения. Именно они свидетельствуют о высоком профессионализме писателя, владении литературной технологией и художественным мастерством, о его новаторстве, которое, как известно, представляет собой совокупный результат таланта, жизненного опыта, заинтересованного отношения к запросам времени, высокой культуры и, конечно, профессионального мастерства, основанного на знании художественных образцов.

О характере своего дарования А. Губин писал в своем дневнике: «Все думают, что я писатель, а я — поэт». Это глубоко верно. Поэтический ритм глубоко пронизывает все творчество А. Губина и, прежде всего, его роман «Молоко волчицы». Первоначально роман был написан в стихах, фрагменты которого затем вошли лирическими вставками в прозаический текст. Так родился особый стиль романа, в котором тесно сплавились элементы эпики, драмы и лирики.

В этих творческих исканиях, в том, как и о чем повествует писатель, в характере поэтической образности проявляется личность художника, его индивидуальность. А. Губин пришел в литературу с тем могучим поэтическим ощущением первозданной красоты, которое одухотворяет творчество крупных писателей, для которых человек и его окружающий мир неразрывно связаны едиными законами бытия.

Размышляя над судьбами казаков, А. Губин в самом слове «казак» слышал мысль «о вольном скитании, движении, бродяжничестве».

Обращение А. Губина к теме казачества — поступок смелый и, как писала критик Т. Батурина, «оставляет ощущение творческой дерзости. Писать о казачестве двухтомный роман-хронику, охватывающий по времени большую часть нынешнего века, писать после Шолохова — от одной мысли об этом дух захватывает».

Обращаясь к теме судьбы казачества, делясь раздумьями по этому поводу, А. Губин фактически вышел на уровень своего предназначенья, который нашел отражение в этом уникальном по форме и по содержанию, масштабности, многогранности проблематики романе. С учетом этого и следует анализировать эпическое наследие писателя А. Губина, в центре которого, несомненно, находится роман «Молоко волчицы». Именно этот аспект дает возможность выявить не только эпическую природу дарования талантливого романиста, но и увидеть творческую индивидуальность автора.

Вот такая, значит, статья. Можно читать и перечитывать.

Но знаком ли был Андрей с этой самой рецензией Т. Батуриной?

Не потому ли и написал в дарственной надписи о своей «дерзости»: как всякий нормальный, не любящий и не умеющий надуваться человек — в шутливой форме…

Кавказская дуэль

Прочитал, наконец, «Дубовый листок» Ирины Корженевской, за который брался несколько раз перед этим. Очень любопытно и обо всем сразу: Кавказская война в первой трети девятнадцатого века, Прочный Окоп с Зассом, Пушкин с Лермонтовым на Кавказе, декабристы и ссыльные поляки — прекрасный «сентиментальный роман». Потом взял в библиотеке книжечку Михаила (Юрьевича) Лохвицкого «Громовый гул», изданную грузинами в «Мерани» в 1977 году. Перед текстом стоит посвящение — «Памяти моего деда З. П. Лохвицкого (Аджук-Гирея)» — и очень жаль, что нигде нет объяснения, кто такие Аджук-Гиреи, тем более, что и сам автор в скобках за фамилией тоже назван Аджук-Гиреем.

Тоже очень любопытная книжечка, тоже co своими вполне объяснимыми с точки зрения исторической правды издержками: избежать их не удалось даже такому опытному «пловцу» в этом во все века бурном море, как Юрий Давыдов, написавшему послесловие к книге, правда в нем-то — вполне понятное по тем временам приятие компромисса.

В послесловии, кстати, Давыдов пишет о прочитанных им дневниках Ф. Ф. Матюшкина — «Федернельке», которые, судя по всему, очень интересны, о его переписке с Владимиром Вольховским, «тоже лицеистом пушкинского круга и тоже участником Кавказской войны».

Но я о том, что узнал нового для себя: оказывается, среди русских офицеров в то время имела хождение так называемая «кавказская дуэль».

«Кавказская дуэль заключалась в том, что вызвавшие друг друга офицеры, когда начинался обстрел со стороны горцев, вставали во весь рост и вместе рядом, шли навстречу пулям, отдаваясь на волю судьбы.»

Ниже такая дуэль описана:

«Через полчаса я волок его тело к нашей позиции. Горцы выстрелили всего лишь раз, вероятно, они целились по георгиевским крестам на груди поручика.»

Выходит, условия дуэли в этом смысле неравны: наверняка убьют того, кто выше чином либо отмечен наградами?.. А то и того, кого хорошо знают в лицо — такая тогда была война…

Почему казаки не ходят в церковь, или Газырь от отца Геннадия

Имеется в виду — современные казаки, нынешние…

В машине Владыки Пантелеймона ехали в Свято-Михайловский монастырь, кроме нас с Владыкой и водителя был еще настоятель Троицкого храма отец Геннадий, мы с ним сидели позади.

Шло первое — посредством разговора обо всем сразу, и о главном, и вроде бы ни о чем — знакомство, и я сказал, что в каком-то смысле стоял у истока казачьего движения, был первым московским атаманом, но когда движение «ушло в газыри» (а журнал «Родная Кубань» с моими «Газырями» я только что Владыке вручил), постепенно мне пришлось отдалиться от него.