Мерфи (другой перевод)

Селия затворила дверь, но ее рука по-прежнему лежала на ручке.

— Сядь на кровать, — сказал Мерфи.

— Нет, — сказала Селия.

— Я не могу говорить в пространство, — сказал Мерфи, — моя четвертая главная черта — молчание. Сядь на кровать.

Тон был такой, какой избирают эксгибиционисты для своего последнего слова на земле. Селия села на кровать. Он открыл глаза, холодные и неподвижные, как у чайки, и великой магической силой погрузил их лучи в ее глаза, более зеленые, чем он когда-либо их видел, и более беспомощные, чем он когда-либо видел у кого бы то ни было.

— Что я имею теперь? — сказал он. — Определяю. Тебя, мое тело и мой разум. — Он остановился, чтобы эта чудовищная предпосылка была допущена. Селия оставалась неколебимой; возможно, у нее больше никогда не будет случая допустить что-то с его стороны. — В геенне меркантилизма, — сказал он, — куда влекут меня твои слова, пропадет одно из них, или два, или все. Если ты, то только ты; если мое тело — тогда ты тоже; если мой разум — тогда все. Что теперь?

Она беспомощно смотрела на него. Он, казалось, говорил серьезно. Но он, казалось, говорил серьезно, и когда сказал, что наденет свои бриллианты, и про лимонный цвет и про — и так далее. Она чувствовала себя, как часто чувствовала себя с Мерфи, облитой словами, омертвевавшими, как только они произносились: каждое слово зачеркивалось следующим прежде, чем успевало сложиться в какой-то смысл, так что в конце концов она не знала, что было сказано. Это походило на трудную музыку, которую слышишь впервые.

— Ты все перевертываешь, — сказала она. — Работа ничего этого не значит. Совсем не обязательно.

— Тогда все остается без изменений? — сказал Мерфи. — Или я делаю то, что ты хочешь, или ты уходишь. Так, что ли?

Она попыталась встать, он прижал ее запястья.

— Отпусти меня, — сказала Селия.

— Так? — сказал Мерфи.

— Отпусти меня, — сказала Селия.

Он отпустил. Она встала и пошла к окну. Небо, холодное, ясное, исполненное движения, было бальзамом для ее глаз, так как напомнило об Ирландии.

— Да или нет? — сказал Мерфи. — Вечная тавтология.

— Да, — сказала Селия. — Теперь ты ненавидишь меня.

— Нет, — сказал Мерфи. — Посмотри, есть ли там чистая рубашка.

4

Неделю спустя в Дублине — это будет 19 сентября — Нири, занятый созерцанием сзади статуи Кухулина на Главном Почтамте, был, за вычетом бакенбард, опознан одним из его бывших учеников по имени Уайли. Нири обнажил голову, как будто для него что-то значила эта священная земля. Внезапно он отшвырнул шляпу прочь, бросился вперед, обхватил умирающего героя за ляжки и принялся биться головой о его ягодицы, какие они ни на есть. Страж порядка на своем посту в здании почты, пробужденный от сладких грез звуком ударов, неспешно оценил положение, выпростал свою дубинку и двинулся размеренным шагом, полагая, что поймал вандала с поличным. По счастью, реакции Уайли, поднаторевшего в качестве уличной букмекерской конторы, были стремительнее зебры — обхватив Нири за талию, он оторвал и оттащил его назад от жертвенника и уже проделал с ним полпути к выходу.

— Стой н-месть, вы-тм, — сказал С. П.

Уайли обернулся, постучал по лбу и сказал, как один человек в здравом уме другому:

— Блаженный. Безобидный — на все сто процентов.

— Подойди сьда, в-чм-дело, — сказал С. П.

Уайли, крошечный человечек, был в растерянности. Нири, почти такой же громадный, как С. П., хотя, конечно, не столь благородных пропорций, блаженно качался на руке своего спасителя. Бросаться словами было не в натуре С. П., не входило оное также ни в какой раздел его подготовки. Он возобновил свое упорное наступление.

— Из Стиллоргана, — сказал Уайли. — Не из Дандрама [9].

С. П. опустил свою чудовищную пятерню на левую руку Уайли и сильно потянул по траектории, прочерченной им в уме. Все вместе они двинулись в желаемом направлении. Нири в подковах из кожуры апельсина.

— Из Иоанна Божия [10], — говорил Уайли. — Тихий, как ребенок.

Они дотащились до статуи, стали сзади нее. За ними собралась толпа. С. П. наклонился и тщательно осмотрел пьедестал и драпировки.

— Пушинка с него не упала, — сказал Уайли. — Ни крови, ни мозгов, ничего.

С. П. выпрямился и отпустил руку Уайли.

— Разойдись, — сказал он, обращаясь к толпе, — покуда вас не заставили разойтись.

Толпа подчинилась за единую систолу-диастолу, в чем и состоит все требование закона. Чувствуя себя сполна вознагражденным этим великолепным символом за хлопоты и риск, на которые он пошел в связи с отдачей приказа, С. П. направил внимание на Уайли и сказал подобревшим голосом:

— Послушайтесь моего совета, мистер… — Он запнулся. Сочинение слов совета требовало от него максимального напряжения способностей. Когда научится он не пускаться в лабиринты мнений, не имея ни малейшего понятия, как из них выбраться? Да еще перед враждебно настроенной публикой! Его замешательство — если это возможно — только возрастало из-за выражения напряженного внимания на лице Уайли, пригвожденного к месту обещанием совета.

— Да, сержант, — сказал Уайли и затаил дыхание.

— Мигом с ним обратно в Стиллорган, — сказал С. П. Сладил-таки!

Лицо Уайли рассыпалось в благодарностях в мелкую крошку.

— Не бойтесь, сержант, — сказал он, подталкивая Нири к выходу, — назад в камеру, температура нормальная, лучшая вещь на свете, не считая разве того, чтоб совсем не родиться [11], — никаких тебе героев, никаких финансов, никаких…

Нири все это время постепенно приходил в себя и тут так дернул Уайли за руку, что бедный маленький человечек едва устоял на ногах.

— Где я? — сказал Нири. — Если и когда?

Уайли выскочил с ним на улицу и вскочил в подошедший как раз трамвай, направлявшийся в Далки. Толпа разошлась, чтобы с тем же успехом собраться где-то в другом месте. С. П. выбросил весь этот мрачный эпизод из головы, чтобы предаться размышлениям на тему, очень близкую его сердцу.

— Это салун, — сказал Нири, — или стойка, где продают на вынос?

Уайли послюнил носовой платок и нежно приложил его к поврежденной поверхности, каковое проявление заботы было незамедлительно пресечено Нири, впервые узревшим своего спасителя. Пронзенный острыми маленькими чертами поддерживавшей его фурии, он разразился бурей рыданий и рухнул на острое маленькое плечо.

— Ну, ну, — сказал Уайли, похлопывая ходящую ходуном широкую спину. — Нидл рядом.

Нири сдержал рыдания, поднял лицо, очищенное от всякой страсти, схватил Уайли за плечи, подержал на расстоянии вытянутой руки и воскликнул:

— Уж не малыш ли Нидл Уайли это, мой ученик в прошлом? Что будешь пить?

— Как вы себя чувствуете? — сказал Уайли.

Нири осенило, что он находится не там, где полагал. Он встал.

— Что значит лучший трамвай в Европе, — сказал он, — для человека, снедаемого трезвостью?

Он достиг улицы собственными силами; Уайли не отставал от него.

— Но — печальная новость, — сказал Уайли, — по часам «Муни» сейчас два тридцать три.

Нири оперся о решетку Колонны и проклял сначала день, когда он родился, затем — отважным броском в прошлое — ночь, когда он был зачат.

— Полно, полно, — сказал Уайли. — Нидл святых часов не наблюдает.

Он взял курс на подпольное кафе неподалеку, завел Нири в нишу и попросил позвать Кэтлин. Явилась Кэтлин.

— Мой друг, профессор Нири, — сказал Уайли, — мой друг, мисс Кэтлин на Хеннесси.

— Приятно, — сказала Кэтлин.

— Какого ч—, — сказал Нири, — дают свет человеку, который идет тайными путями.

— Пардон, — сказала Кэтлин.

— Два больших кофе, — сказал Уайли. — Три звездочки.

Один глоток, и путь Нири обозначился яснее.

— А теперь рассказывайте обо всем, — сказал Уайли. — Ничего не утаивая.