Жизненная сила

Наверное, все мы с самого начала были кукушатами в чужих гнездах — вот почему в конце концов очутились в старинном яблоневом саду, словно продолжая поиски, пытаясь разобраться в происходящем. Для всех нас Брамли-Террас была новым окружением, шагом в ту сторону, где, как нам казалось, находится наш настоящий дом. Вспомнив про Лесли Бека, можно сказать, что, обосновавшись на новом месте, мы сразу принялись производить новых кукушат — столько, сколько допускалось брачными узами и правилами приличия. В конце концов, кукушатам живется неплохо. Поначалу им неуютно в чужом гнезде, но потом они быстро и безжалостно принимаются поглощать все необходимое, пока не повзрослеют и не улетят. Они вырастают алчными и неблагодарными.

Розали родом из Шотландии, ее отец был булочником. В Англию она приехала на велосипеде, за спиной друга, с томиком Теннисона в сумке. Она бросила прежнего друга, поступила на курсы секретарей, частично избавилась от акцента уроженки Глазго, переспала с торговцем антиквариатом, изучила историю мебели, бросила антиквара, закрутила роман с продавцом книг, выучилась языку и взглядам богемной прослойки среднего класса, возле телестудии познакомилась с Уоллесом и вышла за него замуж. (Оказалось, что ее букинист женат.) Уоллес был рослым, привлекательным, неуживчивым и отчужденным. Но этот брак оказался не таким неудачным, каким мог быть. Розали восхищалась мужем, на некоторое время и ее увлекла мистика гор. Однажды она призналась мне, что способна наслаждаться сексом с кем угодно. Значит, ей крупно повезло.

По-моему, к сексу с Розали Уоллес относился как к горам, воспринимал его как то, что следует покорять энергично, но не слишком часто, взбираться на вершину, завершать подъем, под привычные аплодисменты устанавливать флаг, а потом наслаждаться длительным отдыхом. Он казался угловатым, как горные пики, его колени были костлявыми, адамово яблоко выпирало. Стоило ему понять, в чем суть затруднения, и он становился энергичным, практичным и предусмотрительным, но сам процесс разъяснения требовал чудовищных усилий. Порой молчаливые страдания кажутся наилучшим выходом, и, полагаю, вместе с ними приходит предрасположенность к секретам. Розали выглядела цветущей, ее пышные темные волосы наполовину скрывали бледное личико и росли так быстро, что казалось, ей требуется немало сил, чтобы укрощать их, и это впечатление не было обманчивым. В молодости благодаря длинной прямой спине и узким бедрам ей шли брюки, но Розали об этом так и не узнала, а если и узнала, то не стала беречь фигуру после того, как пропал Уоллес. Когда Розали открывает дверь, сразу становится ясно: она не намерена ни судить гостя, ни обижаться. Если ты ее друг, ты — неотъемлемая часть ее жизни, вот и все. Она щедра — в отличие от Уоллеса. Розали следит за тем, чтобы холодильник всегда был полон. Уоллес предпочитал видеть его пустым. Когда Розали наполняла бокалы вином до краев, Уоллес морщился.

Поскольку семейными доходами распоряжался Уоллес, Розали было нечего и мечтать угнаться за Беками, устраивая шикарные званые ужины, впрочем, к этому она и не стремилась. Супругам Бек нравилось подавать к обеду шампанское и начинать трапезу копченым лососем, за которым следовало что-нибудь вроде тушеного мяса «беф-веллингтон», скверно приготовленного Джослин, первой женой Лесли. Излюбленным десертом Лесли были бисквиты, пропитанные коньяком и облитые взбитыми сливками. Лесли производил впечатление богатого и щедрого человека, и ему нравилось, что о нем думают именно так. Мы со Сьюзен штудировали «Средиземноморскую кухню» Элизабет Дэвид, полагаясь скорее на умелую стряпню и упорную работу, нежели на изысканные ингредиенты. Розали же просто подавала тушеную говядину с клецками, а Уоллес восклицал: «Видите? Чтобы отлично питаться, незачем быть богатым». И только он один не замечал, как Джослин заталкивает ногами под кухонный стол Розали разбросанные детские игрушки, разыгрывая аристократку, случайно попавшую в низшее общество. Лесли же просто с аппетитом ел и веселился.

Джослин сервировала ужин на полированном столе красного дерева, уставленном фамильным серебром среди салфеток с надписью «Охота в Редхене». Редхен — название поместья ее дяди. Лесли неизменно обращал наше внимание на эти салфетки. Он сделал удачную партию и хотел, чтобы об этом знали все. Лесли выучился на землемера, компетентность и уверенность помогли ему занять видное положение в старой фирме, некогда называвшейся «Эджи и Роулендс», а ныне — «Эджи, Бек и Роулендс». Втиснуться между Эджи и Роулендсом и стать одним из директоров он ухитрился, вероятно, потому, что восьмидесятилетний Чес Роулендс, выпускник Итона, не видел необходимости работать, а Лесли Бек был молод, полон сил, предлагал клиентам шампанское вместо чая и имел в министерстве общественных работ друзей, которые, подобно ему, после школы поступили в Кембридж.

Отец Джослин был сельским врачом и кузеном графа; Джослин выезжала на охоту с гончими и имела представление о том, как держаться в высшем обществе и как должны вести себя другие люди. О своем прошлом Лесли рассказывал туманно — его отец был служащим в Ланкастере. Что это значило? Что он был машинистом поезда? Налоговым инспектором? Но как бы там ни было Джослин, не обладая ни красотой, ни состоянием, благодаря происхождению помогла Лесли Беку не только поселиться в доме номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс, но и развлекаться, чувствовать себя своим среди банкиров, биржевых маклеров, государственных чиновников — всех, кто мог оказать услугу деловому человеку. У Лесли и Джослин Бек родились две дочери, Хоуп и Серена — крепкие и коренастые, как Лесли, унаследовавшие крупный материнский нос и близко поставленные глаза. Рыжие вьющиеся и буйные волосы тоже не были отцовскими. Такое сочетание черт, доставшихся от родителей, выглядело не слишком удачно, но Розали и Нора, подруги Джослин, утверждали, что, повзрослев, девочки расцветут. Такое иногда случается.

К тому времени как Лесли сменил Джослин на Аниту, Сьюзен и Винни уже жили на Брамли-Кресент, улице, очень похожей на Брамли-Террас, только изогнутой — вероятно, повторяющей изгиб берега реки, ранее протекавшей вдоль границы сада, а теперь загнанной под землю, под фундаменты больших домов на Брамли-сквер. Сырость в подвалах понижала рыночную стоимость домов по меньшей мере на треть, и такое положение вещей сохранялось несколько десятилетий, пока жилищный бум восьмидесятых не сделал такой недостаток, как возможное оседание фундамента, несущественным. Цены домов на Брамли-Кресент всегда превышали цены домов на Брамли-Террас на двадцать процентов; при домах на первой из улиц сохранились сады, а сами дома были построены десятью годами раньше, поэтому им присуще немало подлинных георгианских особенностей — к примеру, балконы с узорчатыми решетками, лепные розы на потолках, мраморные камины, весьма претенциозные для особняков такого размера во времена их постройки и, я бы сказала, необычные, но чрезвычайно ценные спустя сто пятьдесят лет и пользующиеся спросом. Бывший дом Винни и Сьюзен на Брамли-Кресент оценивают в три четверти миллиона фунтов, наш с Эдом дом на Брамли-Террас — чуть ниже полумиллиона. Не знаю почему, но это обстоятельство вызывает у нас комплекс неполноценности. Из всех нас в этом районе продолжает жить только Лесли Бек. Здесь умерла Анита.