Гравитация (СИ)

— Спасибо, — улыбаюсь я, почти продолжив предложение «но я не смогу».

А не смогу я потому, что в выходные просил встретиться Габриил.

Я допустила паузу в тысячную долю секунды, но не могла не заметить как изменилась линия губ Гаспара. Длинные очертания рта стали чуть четче, словно мышцы напряглись в ответ на какие-то эмоции хозяина. Он услышал то, что не успело прозвучать, но повисло в воздухе. И его явно не устраивает тот факт, что я хочу отказать ему. С каких пор он хочет, чтобы моим ответом ему было только «да»? И почему я ощущаю себя так, словно мне становится стыдно перед Гаспаром за то, что я собираюсь встретиться со своим бывшим?

Пряча неловкость во внезапном интересе к готовке ужина, я неудачно повернула нож, которым нарезала овощи, и острый край легко вошел в толщу кожи пальца, разделяя ее на два лепестка, медленно алеющих от выступающей крови. Всегда удивлялась, как кровь торопится наружу, стоит ей найти повреждение. Я еще не успела осознать происшедшее, а она уже окрашивала мой палец, разделочную доску. Очевидно, порез наточенным ножом оказался гораздо глубже, чем я думала.

Человеческая кровь имеет способность завораживать взгляд, словно заключает в себе нечто невероятно прекрасное и трудно объяснимое. Душа, заключенная в алые капли, сливающиеся в тонкий ручеек, словно приказывает наконец-то обратить на себя внимание того, кто так беспечно и бездумно носит в себе несколько литров драгоценной жидкости.

Пальцы Гаспара накрывают руку, медленно сплетаясь с моими пальцами и завладевая тем самым ножом. На тысячную долю секунды они замирают так, словно наши пальцы скреплены поверх черной рукоятки. Вторая его рука осторожно и бережно держит мою раненную руку за запястье так, чтобы пальцы надавливали на тонкие полоски вен и останавливали кровь. Гаспар стоит за моей спиной, и его сердце бьется прямо напротив моего, словно сквозь наши сердца протянута одна нить импульса, в такт которой грохочет ритм пульса. Одна его рука управляет течением моей крови, вторая сплетена вокруг холодной и бесстрастной стали. Одна рука распоряжается жизнью, вторая удерживает смерть.

Гаспар забирает нож и отодвигает его подальше. Кажется, прошло не менее десяти минут, но когда он включает холодную воду, подтолкнув меня к раковине, я понимаю, что все это заняло от силы минуту или ещё меньше. Гаспар опускает мою руку под холодную струю, и я от неожиданности дергаюсь назад, прижимаясь к нему.

Ощущение от прикосновения теплого, сильного тела было похоже на хороший удар током. Словно по всем нервным окончаниям пробежали электрические искры.

Проходит несколько секунд прежде, чем он чуть отстраняется, словно ничего не произошло. И я рада, что он не видит сейчас моего лица.

— Как себя чувствуешь? — Голос его звучит с тонкими нотами беспокойства. Обходит меня, приближаясь к раковине и рассматривая порез, который оказывается очень большим. Однозначно, останется шрам.

— Голова закружилась, — объясняю я, глядя на то, как, которым он заматывает мою пострадавшую руку небольшим полотенцем, сдернутым с миниатюрной вешалки. Его большие ладони бережно придерживают мои пальцы, превращенные в кокон. И я снова ощущаю, что пока он рядом, мне нечего опасаться. Такая привычка становится постепенно необходимостью.

Когда Гаспар уже уходит, как обычно — почти в ночь, окутывающую город своими тайнами, я останавливаю его, окликнув. Он оборачивается, ожидая, и я, стараясь выглядеть спокойно и обыкновенно, заявляю:

— Если не передумаешь насчет выходных, то я удовольствием составлю тебе компанию.

Гаспар улыбается. И в этой улыбке проскальзывает отблеск удовлетворения. Кажется, что-то в наших отношениях начинает меняться. Не знаю — радоваться этому или же опасаться.

Мир вокруг, тем временем, бурлит и волнуется. Мимо дома по-прежнему проезжают патрульные машины, сверкая огнями в ночи. Люди с долей страха возвращаются домой, и их страх умело подогревается газетенками, которые снова и снова мусолят происшедшее. Но что-то подсказывает, что скоро все успокоится и затихнет, беспечно забыв жуткие убийства.

Пока мы едем по широкому шоссе, уводящему автомобили вверх, из города, я смотрю на проносящиеся мимо зеленые кустарники с мелкими розовыми цветами. Гаспар молчит, как всегда, и я не нарушаю тишину, позволяя только ветерку шелестеть в приоткрытое окно.

Гаспар словно стал неотъемлемой частью моей жизни, моего дома, моих вечеров. Моей тишины. У меня складывается ощущение, что нет моментов его приходов потому, что он и не покидает дом. Если спросить — помню ли я, как он приходит или уходит, я увижу лишь нечеткие, смазанные образы. Потому, что он занял свое место, и оно никогда не пустует. Он разделил мою жизнь, мои вечера, мои маленькие трудности и мои волнения вместе со мной, не выказывая при этом громкого сочувствия или не давая «дружеских» советов. И я слишком привыкла к нему, настолько, что не могу сама объяснить себе — как получилось так, что случайный знакомый стал мне настолько близким человеком.

Наверно родственные, близкие друг другу люди, это те, кто может и не разделяет друг с другом абсолютно каждый момент, каждые вещи, но при этом с ними ощущаешь себя так, будто ты — дома. И ничто не может помешать этому.

Тем временем машина уверенно уносит нас из города. Позади остается огромный муравейник домов и улиц, а дорога по-прежнему уходит вверх, куда-то дальше от побережья. На мой вопрос — как далеко мы едем? — Гаспар загадочно улыбается и лишь заверяет меня, что это уже совсем не далеко. Мне остается только поверить ему и смотреть на то, как вокруг расстилаются каменные уступы, ограничивающие повороты дороги.

Обещание не заставляет себя долго ждать. Еще через десять минут машина резко поворачивает, поднимая клубы пыли. Когда она оседает так, чтобы хоть немного освободить видимость вокруг машины, я вижу, что мы оказались внутри огромной каменной чаши, расположенной посреди цепи скалистых гор. В самом ее центре клубится пыль, создавая облако ядерного гриба. Поодаль на солнце сверкает металл машин, настолько ослепительно, что глаза болят. Их достаточно много, но даже по сравнению с размерами этой каменной арены машин ничтожно мало.

Вот, что создает не рассевающийся столб. Десяток машин, а может и больше, разогреваются перед заездом.

Пока я с интересом разглядываю открывающийся передо мной пейзаж из лучших картин симбиоза техники и природы, Гаспар медленно съезжает вниз, в чашу, и направляет машину к ее железным собратьям, которые стоят в клубах пыли. Теперь я понимаю разумность его предложения захватить какой-нибудь тонкий шарф. Когда почти рядом с нами проносится серебристая машина с громкими тяжелыми звуками музыки, словно ритмом ее сердца, пыль и песок взметываются следом за ее колесами и обрушиваются на нас. Я прячу лицо в шарф, повязанный на шее, и надеюсь, что не потеряла Гаспара.

Но вопреки моему беспокойству он рядом. Мы проходим мимо стоящих машин, разнообразных личностей, являющихся как пассажирами, так и водителями. Я ощущаю себя посетителем загадочного шоу, на котором я — единственный неосведомленный зритель.

Гаспар уверенно и неторопливо продолжает идти, пока, наконец, не достигает группы человек, явно занятых оживленной беседой. При виде него они замолкают, пропуская вперед невысокого полнеющего мужчину, чей острый и достаточно неприятный взгляд явно не внушает мне доверия. Но все его внимание полностью сосредоточено на Гаспаре, и, когда он почти радушно улыбается ему, глаза его продолжают оценивать в нём абсолютно все. От слегка растрепавшихся волос до белой футболки, которая делает его фигуру еще выше и придает ему вид постороннего человека в этом месте.

Пока я наблюдаю за всем, мужчина обращается к Гаспару на французском, и я почему-то совсем не удивляюсь, когда глуховатый голос отвечает ему тоже на французском языке. Гаспар знает, что я всё слышу, и он доволен тем, что я удивлена его знаниями.

Их разговор продолжается пару минут, а затем Гаспар поворачивается ко мне, обращаясь уже так же обыденно, как если бы мы были на кухне моего дома, а не стояли бы посреди техногенного аттракциона: