КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

Отлично припоминаю, что отнюдь не выглядел несчастным и корабельная жизнь, равно как и перспектива разворачивавшегося впереди будущего, приятно будоражила меня. Конечно, порой я скучал по родителям, но убеждал себя, что всегда найдутся другие взрослые, которых я полюблю и которым буду доверять. Среди пассажиров было несколько дам, которые, услышав о том, что со мной стряслось, суетились вокруг меня с сочувственным видом, и, помню, раздражали они меня так же, как полковник своими воспоминаниями в тот вечер в «Дорчестере». Надо сказать, я вовсе не был столь опечален, как думали окружавшие меня взрослые. За все долгое время путешествия был только один случай, когда меня действительно можно было назвать «распустившим нюни постреленком», да и он имел место лишь в первый день пути.

Небо в то утро было затянуто тучами, вода казалась грязной. Я стоял на палубе парохода, глядя на удаляющуюся гавань, на берег реки, усеянный лодками, сходнями, маленькими домиками, темными деревянными пирсами, а за всем этим возвышались величественные здания шанхайской набережной, очертания которых были расплывчатыми и нечеткими.

– Ну как, малыш? – услышал я рядом голос полковника. – Думаешь, когда-нибудь ты сюда вернешься?

– Да, сэр. Надеюсь вернуться.

– Посмотрим. Вероятнее всего, как только ты обоснуешься в Англии, все это скоро забудется. Шанхай – неплохое место, но восьми лет, проведенных здесь, мне вполне хватило. Полагаю, и тебе достаточно того времени, что ты здесь прожил. Еще немного – и ты превратился бы в китайца.

– Да, сэр.

– Послушай, старина, тебе действительно нужно взбодриться. В конце концов, ты ведь едешь в Англию, домой.

Именно его последние слова о том, что я «еду домой», вызвали во мне всплеск эмоций в первый и, уверен, последний раз. Но даже тогда мои слезы означали скорее гнев, чем печаль. Слова полковника были мне крайне неприятны. Я осознал, что отныне буду привязан к чужой земле, где не знал ни души, между тем как в городе, таявшем теперь в дымке, осталось все, что было мне дорого. И прежде всего – мои родители, они были где-то там, за гаванью, за грандиозным контуром набережной. Я вытер глаза, в последний раз посмотрел на берег – не увижу ли там хоть мельком маму, а может, и отца, бегущих вдоль берега, машущих руками и зовущих меня вернуться. Но даже тогда я отдавал себе отчет в том, что это лишь детские фантазии. Понаблюдав, как город, бывший для меня родным, все более удалялся, я повернулся к полковнику, бодро взглянул на него и спросил:

– Скоро мы уже будем в открытом море, не правда ли, сэр?

Надеюсь, мне удалось в тот вечер скрыть от полковника свое раздражение. Садясь в такси на Саут-Одли-стрит и прощаясь со мной, он, несомненно, пребывал в прекрасном расположении духа. И лишь через год после той встречи, узнав о его смерти, я почувствовал себя немного виноватым в том, что не был с ним более сердечен тогда, в «Дорчестере». В конце концов, некогда он оказал мне добрую услугу и, судя по всему, что я о нем знал, был очень порядочным человеком. Но полагаю, из-за той роли, которую он сыграл в моей судьбе, из-за того, что был так тесно связан с роковыми событиями моей жизни, в памяти у меня он навсегда останется фигурой противоречивой, двойственной.

Года три, а то и четыре после происшествия в отеле «Уолдорф» мы с Сарой Хеммингз почти не сталкивались. Помню, что лишь однажды заметил ее на коктейле в доме на Мейфер [4]. Народу там было полно, но я мало кого знал и решил уйти пораньше. Пробираясь к выходу, я увидел Сару Хеммингз – она разговаривала с человеком, стоявшим прямо у меня на пути. Первым моим побуждением было обойти их, но тогда я был весьма известен в связи с успешным раскрытием убийства Роджера Паркера, и мне пришло в голову проверить, посмеет ли теперь мисс Хеммингз вести себя со мной так же надменно, как тогда, в отеле «Уолдорф». Поэтому я продолжил свой путь так, чтобы оказаться непосредственно перед ней. Проходя мимо, я заметил, как ее взгляд остановился на моем лице и в нем появилось напряжение: она мучительно старалась вспомнить, кто я такой. Потом я увидел, что она меня узнала, но, не улыбнувшись и не кивнув, снова перевела взгляд на своего собеседника.

Я не придал этому эпизоду особого значения, поскольку был очень занят сразу несколькими сложными делами. И хотя это произошло не менее чем за год до того, как мое имя приобрело ту известность, какую оно имеет теперь, я уже тогда начал осознавать меру ответственности, падающую на любого сколько-нибудь успешного детектива. Разумеется, я всегда понимал, что искоренение зла в его самых изощренных проявлениях, зла, зачастую почти ускользающего от возмездия, – дело чрезвычайно важное и очень серьезное. Но только после расследования убийства Роджера Паркера мне стало по-настоящему ясно, как много значит для людей – причем не только для тех, кто имеет к делу непосредственное отношение, а для большинства людей вообще – возможность избавить общество от наступающего на него порока. И тогда мной еще больше овладела решимость не тратить времени и сил на ложные приоритеты лондонской жизни.

Вероятно, именно тогда я стал понимать, почему мои родители смогли занять то положение, которое они занимали. В любом случае люди, подобные Саре Хеммингз, в то время мало меня занимали, и, вполне вероятно, я забыл бы о ее существовании, если бы однажды не встретился в Кенсингтон-Гарденз с Джозефом Тернером.

В то время я расследовал одно дело в Норфолке и вернулся на несколько дней в Лондон, чтобы спокойно подумать над своими многочисленными записями. Однажды серым пасмурным утром, бродя по аллеям Кенсингтон-Гарденз и обдумывая кое-какие странные подробности исчезновения жертвы, я заметил, как некий человек издали машет мне рукой, и сразу же узнал Тернера – с ним я был шапочно знаком по каким-то светским раутам. Он поспешил мне навстречу и, поинтересовавшись, почему меня в последнее время совсем не видно, пригласил на ужин, который они с другом давали в тот вечер в ресторане. На мой вежливый отказ под предлогом, что новое дело поглощает все мое время и внимание, он ответил:

– Жаль. Там должна быть Сара Хеммингз, а она мечтает с вами поболтать.

– Мисс Хеммингз?

– Да, вы ведь помните ее? Она-то вас точно помнит, говорила, будто вы познакомились несколько лет назад, и сокрушалась по поводу того, что вас так трудно теперь встретить.

Подавив желание сделать саркастическое замечание в этой связи, я просто ответил:

– Ну что ж, передайте ей мои самые добрые пожелания.

После этого я поспешно распрощался с Тернером, но, признаюсь, вернувшись к письменному столу, был несколько рассеян: рассказ о том, что мисс Хеммингз ищет встречи со мной, меня удивил. В конце концов я решил, что Тернер что-то напутал или, во всяком случае, сильно преувеличил, желая завлечь меня на свой ужин. Но в течение последовавших за нашей встречей месяцев мне не раз передавали, будто Сара Хеммингз выражала сожаление по поводу того, что, несмотря на нашу с ней давнюю дружбу, я стал для нее почти недосягаем. Более того, из разных источников до меня доходили слухи, будто она грозит «выкурить меня из норы». И, наконец, на прошлой неделе, когда я расследовал дело Стадли Грейнджа в местечке Шэктон, в Оксфордшире, мисс Хеммингз объявилась собственной персоной с явным намерением привести угрозу в исполнение.

Из нижней части усадьбы, в огороженном каменной стеной саду с прудом, где было найдено тело Чарлза Эмери, я спустился по четырем каменным ступенькам на прямоугольную лужайку и оказался в месте, настолько надежно защищенном от солнца, что даже в ясное утро тут все тонуло в густой тени. Стены были сплошь увиты плющом, и создавалось странное впечатление, будто находишься в тюремной камере без потолка.

Пруд был довольно большим. Хотя от многих я слышал, что в нем есть золотые рыбки, я не видел здесь никаких признаков жизни, да и вообще трудно было представить, что в заросшей ряской воде кто-то способен выжить, – это было вполне подходящее место для обнаружения трупа. Пруд обрамляла кладка из утопленных в жидкой глинистой почве квадратных глыб, покрытых мхом. Минут двадцать, припав грудью к одной из глыб, выступавших над водой, я рассматривал ее через лупу, когда почувствовал: за мной наблюдают. Поначалу я подумал, что снова кто-то из членов семьи пришел докучать вопросами. Поскольку я и раньше настойчиво просил не отвлекать меня во время работы, то теперь решил, даже рискуя показаться грубым, притвориться, что ничего не замечаю.