КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

– Он бродит один часами. Едва ли мальчику его возраста полезно для здоровья вот так погружаться в свой внутренний мир. Ему нужно привыкать смотреть вперед.

– Но его поведение естественно, – отвечал ей кто-то. – После всего, что с ним произошло…

– Однако самокопание ничего ему не даст, – возражала тетя. – Он хорошо обеспечен, в этом смысле ему, можно сказать, повезло. Пора подумать о будущем. Я хочу сказать, что настало время кончать со всем этим самоанализом.

С того самого дня я прекратил ходить на выгон и принял меры, чтобы больше никто не заподозрил меня в занятиях «самоанализом». Но я был еще довольно мал и по ночам, лежа в своей мансарде, прислушиваясь к скрипу половиц под ногами тетушки, которая, бродя по дому, заводила часы и инспектировала своих кошек, часто снова начинал мыс ленно проигрывать наши старые детективные пьесы так, как бывало делали мы с Акирой.

Однако вернусь к тому летнему дню, когда Осборн забрел в мою кенсингтонскую квартиру. Не хочу сказать, что его замечание о том, будто в школе я был «таким чудным», занимало меня долго. На самом деле я в прекрасном расположении духа вышел из дома вскоре после ухода Осборна и спустя некоторое время оказался в Сснт-Джеймс-парке, где, бродя меж цветочных клумб, со все возрастающим волнением предвкушал предстоящую вечеринку.

Мысленно возвращаясь к тому дню, я поражаюсь, что не испытывал никакой нервозности, хотя имел на то все основания, но глупая самонадеянность вообще была свойственна мне в те первые недели лондонской жизни. Безусловно, я отдавал себе отчет в том, что предстоящая вечеринка по своему уровню будет отличаться от всех тех, на которых мне довелось побывать в университетские годы. Более того, я понимал, что там могу столкнуться с неведомыми мне условностями и правила ми. Но я не сомневался: привычная осмотрительность позволит мне избежать подобных неприятностей и я не попаду в неловкое положение. Пока я бродил по парку, заботило меня совсем иное. Когда Осборн намекнул, что, там будут «люди со связями», я мгновенно подумал о том, что среди них наверняка может оказаться кто-нибудь из известных сыщиков. И большую часть времени потратил на то, что бы такое придумать и сказать, чтобы меня представили Мэтлоку Стивенсону или, возможно, даже профессору Чарлсвиллу. Я снова и снова прокручивал в уме, как скромно, но с безупречным достоинством раскрываю перед ними свои амбициозные устремления и как один из них проявляет ко мне отеческий интерес, дает всевозможные советы и настойчиво предлагает свое покровительство.

Разумеется, вечер обернулся сплошным разочарованием, несмотря на то что в другом отношении, как вскоре стало ясно, он оказался весьма знаменательным. О чем я совершенно не догадывался вначале, так это о том, что английские сыщики не склонны участвовать в общественных сборищах. И дело не в недостатке приглашений, мой собственный опыт свидетельствует, что в высших кругах всегда проявляют повышенный интерес к знаменитым детективам. Дело в том, что люди эти почти всегда бывают личностями чрезвычайно серьезными, порой склонными к затворничеству, они полностью посвящают себя работе и не расположены встречаться даже друг с другом, не говоря уж об «обществе» в более широком смысле слова.

Как уже сказал, это было мне неизвестно, когда в тот вечер я прибыл в клуб «Чарингуорт» и, следуя примеру Осборна, бодро поприветствовал стоявшего у входа величественного швейцара. Но стоило оказаться в переполненном гостями зале на втором этаже, как я утратил всякие иллюзии. Не берусь объяснить, каким образом это случилось, – поскольку не успел еще узнать, кто есть кто в этом собрании, – но интуиция сразу же подсказала: приподнятое настроение, владевшее мной в предвкушении вечера, было полнейшей глупостью. Я вдруг осознал, насколько наивным было ожидание увидеть Мэтлока Стивенсона или профессора Чарлсвилла, чокающимися с окружавшими меня, как я понял, финансистами и правительственными министрами. Я был настолько ошеломлен несоответствием между действом, на которое попал, и тем, которое представлял себе весь день, что утратил, во всяком случае, на какое-то время, все самообладание и примерно полчаса, к собственному раздражению, не мог решиться отойти от Осборна.

Вспоминая тот вечер теперь, я уверен, что именно из-за возникшего смятения чувств многое представлялось мне тогда гротескным и неестественным. Например, когда я пытаюсь восстановить в памяти общий вид зала, мне кажется, что там было необычно темно, несмотря на обилие настенных светильников, свечей на столах и люстр над головами – все эти огни, как мне представлялось, не рассеивали доминировавшего мрака. Ковер был настолько толстым, что для того, чтобы двигаться по залу, приходилось буквально выдирать из него ноги. Седеющие мужчины в черных смокингах именно этим и занимались, порой они даже вынуждены были наклоняться вперед и слегка сутулиться, словно шли против ветра. Официантам с серебряными подносами в руках тоже приходилось сгибаться под самыми причудливыми углами. Женщин среди гостей почти не было, а те, что все же попадали в поле зрения, казалось, нарочито держались в тени и почти моментально исчезали из виду, растворяясь за стеной черных смокингов.

Как я уже сказал, впечатление это наверняка неадекватно, но именно таким этот вечер остался в моей памяти. Помню, как я стоял, скованный неловкостью, постоянно потягивая из стакана, который держал в руке, пока Осборн по-дружески болтал с тем или иным приглашенным, причем каждому из них было по крайней мере лет на тридцать больше, чем нам. Раз-другой я попытался вступить в беседу, но голос мой звучал предательски высоко, почти по-детски, да и большинство разговоров касалось людей и предметов, о которых я не имел ни малейшего представления.

Спустя какое-то время я рассердился – на себя, на Осборна, на все происходившее вокруг. Я почувствовал себя вправе презирать этих людей, потому что по большей части они были алчными и корыстными, лишенными какого бы то ни было идеализма и чувства общественного долга. Охваченный гневом, я нашел наконец в себе силы отойти от Осборна и, пробившись сквозь мрак, переместиться в другой конец зала.

Я очутился в углу, тускло освещенном настенным бра. Здесь толпа была не такой густой, и я заметил седовласого мужчину лет, наверное, семидесяти, который курил, стоя спиной к залу. Я не сразу сообразил, что он смотрит в зеркало, и мужчина успел заметить, как я наблюдаю за ним. Я был готов ретироваться, когда он, не оборачиваясь, спросил:

– Веселитесь?

– О да, – ответил я, усмехнувшись. – Благодарю вас. Да, это великолепная возможность повеселиться.

– Но чувствуете себя чуть-чуть потерянным, ведь так?

Поколебавшись, я снова усмехнулся:

– Ну, пожалуй, немного. Да, сэр.

Седовласый джентльмен повернулся и, внимательно осмотрев меня, сказал:

– Хотите, я расскажу вам, кто здесь кто? А потом, если окажется, что с кем-то из этих людей вам захочется поговорить, я вас представлю. Ну, что вы думаете?

– Это было бы очень любезно с вашей стороны. В самом деле очень любезно.

– Отлично.

Он подошел поближе и окинул взглядом часть зала, просматривавшуюся оттуда, где мы находились. Потом наклонился ко мне и стал указывать на попадавших в поле зрения гостей. Даже если имя было известным, он не забывал добавить несколько пояснительных слов – «финансист», «композитор» и так далее. О карьере менее популярных лиц говорил подробнее и сообщал, чем они знамениты. Кажется он как раз рассказывал мне о священнике, стоявшем неподалеку, когда, внезапно прервав фразу, заметил:

– Ага! Вы, кажется, отвлеклись.

– Мне очень неловко…

– Ничего неловкого здесь нет. Это совершенно естественно для такого молодого человека, как вы.

– Уверяю вас, сэр…

– Не надо извиняться. – Он хохотнул и подтолкнул меня в бок. – Находите ее привлекательной, а?

Я не знал, как ответить, бессмысленно было отрицать, что мое внимание действительно привлекла стоявшая в нескольких ярдах слева молодая женщина, беседовавшая с двумя муж чинами средних лет. Но когда я заметил ее, она вовсе не показалась мне хорошенькой. Вероятно даже, что по каким-то неуловимым признакам я при первом взгляде на нее угадал качества, которые, как оказалось впоследствии, действительно были ей присущи. Я увидел маленькую, эльфоподобную молодую женщину с темными волосами до плеч. Даже притом что в данный момент она явно старалась очаровать муж чин, с которыми разговаривала, было в ее улыбке нечто, способное в любой момент обернуться насмешкой. Слегка сведенные, как у хищной птицы, плечи придавали ей вид человека, склонного к интригам. Но более всего привлекало внимание выражение глаз – в них сквозила какая-то ожесточенность, нечто немилосердно решительное, – именно это, как я теперь понимаю, и заворожило меня в тот вечер.