Путешествие во времени Михаила и Юрия в древнюю Грецию (СИ)

Нет, спокойнее нам вернуться к старым, хорошо знакомым божествам.

Пусть они не всегда справедливы, пусть распаляются порой неправедным гневом, а другой раз и нечестивою похотью даже к женам смертных.

Но не с ними ли жили наши предки в спокойствии души, не с их ли помощью совершали славные подвиги?

А теперь образы олимпийцев померкли, и старая добродетель расшатана.

Что же будет дальше, и не должно ли одним ударом положить конец нечестивой мудрости?"

Так говорили друг другу афинские граждане, расходясь с площади под покровом синего вечера.

Они решили убить беспокойного овода, в надежде на то, что после этого лица богов опять просветлеют.

Правда, в умах граждан порой вставал кроткий образ чудака-философа; порой они вспоминали, как мужественно делил он с ними при Потидее труды и опасности;

- как он один защищал их самих от позора несправедливой казни военачальников после аргинузской победы;

- как один он против тиранов, убивших полторы тысячи граждан, осмелился возвысить голос, спрашивая на площадях о пастырях и овцах.

"Не тот ли пастырь,- говорил он, может назваться добрым, который приумножает и бережет свое стадо?

Или, напротив, добрые пастыри призваны уменьшать количество овец и разгонять их, а добрые правители - делать то же с гражданами? Исследуем, афиняне, этот вопрос!"

И от вопроса одинокого, безоружного философа лица тиранов бледнели, а глаза юношей загорались огнем негодования и честного гнева...

Когда афиняне, расходясь с площади после приговора, вспоминали все это, тогда их сердца сжимало смутное сомнение: "Уж не совершили ли мы над сыном Софрониска жестокую неправду?"

Но тогда добрые афиняне смотрели в гавань и на море.

При свете угасавшей зари на синем понте еще мелькали вдали пурпуровые паруса острогрудого корабля делосских празднеств.

Корабль ушел из гавани в этот день и вернется лишь через месяц, а до тех пор в Афинах не может пролиться кровь ни виновного, ни невинного.

В месяце же много дней, а часов еще больше. Кто помешает сыну Софрониска, если уж он осужден невинно, убежать из тюрьмы, а многочисленные друзья наверное даже помогут?

Разве так трудно богатому Платону, Эсхину и другим подкупить тюремную стражу?

Тогда беспокойный овод улетит из Афин к фессалийским варварам или в Пелопоннес, или еще дальше, в Египет...

Афины не услышат более его назойливых речей, а на совести добрых граждан не будет этой смерти.

И все, таким образом, обойдется ко всеобщему благополучию...

Так многие рассуждали про себя в этот вечер, восхваляя мудрость демоса и гелиастов, а втайне питая надежду, что беспокойный философ уберется из Афин, убежит от цикуты к варварам, освобождая сограждан в одно время и от себя, и от угрызений совести за невинную смерть.

Тридцать два раза с тех пор солнце выходило из-за океана и опять погружалось в него, а до того дня, когда афиняне решили воздвигнуть Сократу памятник,- осталось тридцатью двумя днями меньше.

Как видишь, Михаил, корабль из Делоса вернулся и, точно стыдясь за родной город, стоит в гавани с печально упавшими парусами.

На небе нет луны, море колыхается под тяжелым туманом, и огни на холмах мерцают сквозь мглу, точно прижмуренные очи людей, одержимых стыдом.

Упрямый Сократ не пожалел совести добрых афинян.

"Простимся! Вы идите к своим очагам, а я пойду умирать,- сказал он судьям после приговора.- Не знаю, друзья, кто из нас выбирает себе лучший жребий".

Когда срок возвращения корабля стал приближаться, многие из сограждан почувствовали беспокойство. Неужели же этот упрямец в самом деле умрет?

И они принялись стыдить Эсхина, Федона и других учеников и друзей Сократа, подстрекая их усердие.

"Неужто, говорили они с едкой укоризной,- вы допустите, чтоб ваш учитель умер? Или вам жаль несколько мин на подкуп сторожей?"

Напрасно Критон упрашивал Сократа согласиться на побег и горько жаловался, что общая молва упрекает их в недостатке дружбы и в скупости,- упрямый философ не пожелал сделать удовольствие ни своим ученикам, ни доброму афинскому народу.

"Исследуем этот вопрос,- говорил он.- Если окажется, что мне надо бежать,- я убегу; а если нужно умереть, то умру.

Припомним: не говорили ли мы раньше, что не смерть должна страшить разумного человека, а неправда?

Справедливо ли соблюдать нами же установленные законы, пока они нам лично приятны, а неприятные нарушать?

Кажется, память мне не изменила: ведь мы действительно что-то говорили об этих предметах?"

- Да, говорили,- ответил Критон.

- И кажется, все были в этом вопросе согласны?

- Да.

- Но, может быть, правда есть правда для других, а не для нас?

- Нет, правда одинакова для всех, и для нас тоже.

- Но, может быть, когда нам, а не другим приходится умирать, то и правда превращается в неправду?

- Нет, Сократ, правда остается правдой при всех обстоятельствах.

Когда таким образом, ученик Сократа Критон последовательно согласился со всеми посылками Сократа, философ, улыбаясь, перешел к умозаключению:

- Но если так, друг мой, то не следует ли, пожалуй, мне умереть?

Или уж моя голова так ослабела, что я не в состоянии сделать верного заключения?..

Тогда поправь меня, добрый друг, и укажи правильный путь моей заблудившейся мысли.

Ученик закрыл лицо плащом и отвернулся.

- Да,- сказал он,- я вижу теперь, что ты непременно умрешь...

И в этот темный вечер, когда море мерцает и глухо шумит под туманом, а изменчивый ветер шевелил паруса кораблей с тихим и грустным недоумением; когда на улицах Афин граждане, встречаясь, спрашивали друг друга: "Он умер?" - и голоса их звучали робкою надеждой, что это неправда; когда первое дыхание проснувшейся совести, как первый предвестник бури, уже шевельнуло сердце афинского народа и даже, казалось, лица домашних богов устыдились и потемнели,

- в этот вечер, с закатом солнца, упрямец выпил чашу смерти...

Ветер крепчал, сильнее закутывая город пеленой морских туманов, и начинал с яростью трепать паруса, запоздавшие в гавань.

И Эронии заводили свои мрачные песни в сердцах граждан, возбуждая в них грозу, от которой впоследствии погибли обвинители Сократа...

Но в этот час эти первые порывы раскаяния мечутся еще смутно и неясно.

Граждане еще более сердятся на Сократа, зачем он не доставил им облегчения своим побегом в Фессалию; злились на учеников его, которые ходили в последние дни печальные, мрачные, как живые упреки; злились на судей, у которых не было ни благоразумия, ни мужества, чтобы воспротивиться слепой ярости возбужденного народа; злились на самых богов.

"Вам, боги, принесли мы эту жертву,- говорили многие,- радуйтесь, ненасытные!"

"Не знаю, кто из нас берет лучший жребий!" - вспоминались слова Сократа, последние слова его к судьям и к народу, собранному на площади.