Избранное

Погожие дни стояли в ту зиму неделями кряду, ночью и утром холодина — дух захватывает, а среди дня в безоблачном небе солнце так и пылает. И однажды после такого дня поздно вечером с заднего крыльца постучали. Услыхал один Генри, отец с матерью собрались спать рано, они только что вышли, а Генри позволили остаться и читать, пока не догорит огонь в камине, только чтоб дров не подкладывал, да поосторожнее, не выпал бы горящий уголь на ковер, да не забыл бы потом погасить свет. Ну, может, он и подбросит полешко, там посмотрим, как бы отец утром не заметил… а пока ему тепло, он читает книжку, и вдруг постучали. Так поздно с заднего крыльца никогда еще никто не стучал, а ты здесь один и немножко пугаешься. Но ты уже большой, тебе вечно про это твердят, а большие мальчики не плаксы и никогда не лгут и вообще не ведут себя как маленькие. И вот Генри, уже большой, пошел в кухню, зажег свет и открыл дверь. И сразу же оказалось, никакой он не большой, потому что на веранде стоял бродяга, правда, не такой, как все, обыкновенно бродяги старые, а этот с виду почти мальчишка. Он сказал, у него нет ни гроша, нельзя ли ему где-нибудь тут переночевать, и Генри сказал — надо спросить отца.

Он оставил того человека за дверью, прошел по коридору и из-за двери спальни сказал — папа, там какой-то человек. Отец переспросил — что? А мама сказала — войди. Он вошел в спальню, отец в пижаме стоял на коленях и молился, а мама сидела в кровати и заплетала косы. Ну, и отец, все так же стоя на коленях и глядя поверх сложенных ладоней, сказал — нельзя этому человеку у них оставаться. Передай ему, пусть сейчас же уходит, сказал он. И Генри спросил — а где же ему ночевать, папа? Если больше негде, пускай пойдет в полицию, сказал отец. Беги и скажи ему, прибавила мама.

Значит, Генри пошел и сказал бродяге, а тот стоит и говорит — уж очень холодно, а потом говорит, он бы хоть чего-нибудь поел. Значит, Генри опять пошел по коридору, мама уже лежала в постели, а отец все еще молился. Мама сказала впустить того человека в кухню и объяснила Генри, что достать из холодильника и дать ему поесть, а потом сказала отцу — денег давать не годится, бродяга их все равно пропьет. И отец поглядел на Генри поверх сложенных ладоней и сказал — если через двадцать минут от него не избавишься, приходи и скажи мне. И мама заговорила, что надо бы запереть дверь, но как же Арнольд? Значит, когда Генри избавится от бродяги, пускай оставит Арнольду записку, чтоб, когда вернется домой, непременно запер дверь.

Ну и вот, сидишь в кухне с бродягой, а он по виду совсем мальчишка, разве чуть постарше брата Арнольда. Лицо у него худое, и он тощий как щепка, одежда на нем грязная и рваная, он дрожит от холода, и неудивительно, в кухне такой холод, что Генри и сам дрожит. Зябнешь, достаешь хлеб, масло, холодную говядину, подогреваешь молоко и думаешь — а ты бы где ночевал, если бы негде было ночевать? Скатка лежит на полу, совсем небольшая, свернутое одеяло, если внутри еще одеяла, может быть, и не так плохо спать на улице, где-нибудь под деревом или в сарае. Да, как же, в такой-то холод совсем закоченеешь. И Генри не знает, что сказать, а бродяга слишком занят едой, ему не до разговоров, но теперь Генри больше делать нечего, и он спрашивает — вы потеряли работу? И бродяга, не переставая жевать, начинает рассказывать, сколько сотен миль он отшагал и нигде ему не нашлось работы. И Генри спросил, а он ответил — нет у него дома, и родных никого. Но, конечно, мама всегда говорит, бродягам верить нельзя, кто хочет, всегда найдет работу, потрудиться до седьмого пота совсем не вредно, беда в том, что некоторые этого не любят, да еще и пьют.

Потом бродяга наелся, Генри начал убирать со стола, поглядывая на часы и вспоминая, что велел отец. А бродяга спросил, нет ли у Генри сигареты, но это он, конечно, зря спросил. Тогда он поднялся и говорит — у вас на задворках сараи, можно я там сосну? И чувствуешь, тебя бросило в краску, но отвечаешь — не получится, отец велел сразу уходить. И под конец избавляешься от бродяги, и мама окликает тебя из спальни, но тихонько, чтоб не разбудить тетю Клару, и из-за двери родительской спальни говоришь — он ушел, и мама напоминает про записку Арнольду и велит сразу ложиться. Значит, пишешь записку и ничего не забываешь, а холод такой, пока прочитал молитву и залез в постель, уже зубы стучат. Но свертываешься калачиком в постели, и вскоре становится тепло, уютно, как птенчику в гнездышке, и думаешь про того бродягу, где же он будет спать сегодня, но отцу с матерью виднее, ты еще мальчик, даже не всегда большой мальчик, это уж как получится, и не имеешь права вмешиваться. И уже ничего не вспоминаешь, помнишь только, что спал, а когда проснулся, едва светало. И в комнате как-то чудно пахнет, неприятно пахнет, и Арнольд в пижаме стоит у своей кровати, и тут же стоит бродяга, совсем одетый, только башмаки у него в руках, а во рту сигарета, но еще не зажженная. Не успеваешь слова сказать, а брат Арнольд уже наклонился над тобой и говорит совсем тихо, еле слышно, мол, держи язык за зубами, а если скажешь хоть слово, он тебе вовек больше не даст фотоаппарат и не прокатит на мопеде, который купит на рождество.

Дядя Боб подошел к их веранде с двумя бутылками пива и спросил, может, Генри принесет, из чего можно пить.

Было воскресное утро, отец с матерью и тетя Клара ушли в церковь, и Генри тоже надо бы пойти, но кому-то надо же остаться дома и присмотреть за обедом, Генри это прекрасно умеет, а вот на Арнольда, всегда говорит мама, положиться нельзя. И потом, сегодня во второй половине дня занятия в воскресной школе, а Генри еще не дописал, что задано, а сегодня его очередь читать. (На слова «Вы друзья Мои, если исполняете, как Я заповедую вам», и он пытался ответить на вопрос — возможно ли юноше так проникнуться духом Христа, что и вся жизнь его в каждой малости будет подобна житию Христову?) Генри сидит в тенистом углу веранды, на столике разложил бумагу, карандаш и сборник проповедей Фосдика, а время от времени встает и идет проверять, хорошо ли горит огонь в плите. И не так уж труден вопрос, но отвлекают мысли об обеде и уж очень хороша погода. Лето, скоро рождество. В церкви еще звонят колокола, довершая праздничное настроение воскресного утра, хотя на задворках слышится стук и треск, там Арнольд налаживает мотор своего мопеда. Солнце уже припекает, на небе ни облачка. Теннисный корт под солнцем пересох, земля стала как камень, и, стоит дохнуть ветерку, с вьющихся роз, оплетающих проволочную сетку по другую сторону корта, опять и опять осыпаются лепестки. Не так-то легко сосредоточиться на подобном вопросе, даже если знаешь ответ.

И тут приходит дядя Боб с двумя бутылками пива. Он в носках, без куртки, рукава рубашки закатаны, сразу видно — только поднялся с постели и еще совсем сонный.

Дядя Боб — холостяк, брат мамы и тети Клары. Живет где-то на юге, много лет его никто не видал. Он объявился только накануне, прикатил на своем «форде», ему есть что порассказать. В последнее время ему здорово везло, сказал он. Купил подержанный «форд», да как выгодно, вот и решил на рождество устроить себе каникулы, поездить по стране, поглядеть на белый свет. По дороге сюда заехал в город, где живет дядя Тэд, прихватил и его. Но Генри знал, дядя Тэд не похож на дядю Боба. Мама и тетя Клара всегда говорили — дядя Тэд смолоду был благоразумный, рано женился и стал уважаемым человеком. Какая жалость, что у дяди Боба не хватило ума поступить так же. Короче говоря, оба дядюшки погостят несколько дней, а потом покатят дальше. А до тех пор от них даже польза, ведь дядя Боб плотник, а дядя Тэд маляр, и мама сказала им, что в доме набралось немало всякого, чему позарез нужна рука мастера.

Короче говоря, вот он, дядя Боб, стоит на пороге, и в каждой руке по бутылке пива. Генри увидел наклейки, на них по четыре косых креста, и дядя Боб сказал — поди принеси, из чего пить. И тут как раз с задворок пришли Арнольд с дядей Тэдом, и дядя Тэд сказал: