Сестры

Что это?! Немыслимо, чтобы эта фотография сохранилась! В 53-м после смерти папы Дженет изъяла ее из оставшегося в квартире № 810 фотоальбома Джеки. Ума не приложу, где Джеки смогла раздобыть другую. Может быть, в «Рэкет Клабе»? Она повесила ее над стойкой бара в тот день, когда было дано представление. Папа так гордился ею, что ему хотелось, чтобы все ЧЧМР испытывали такую же гордость, как и он, за своих отпрысков.

Это представление было идеей Джеки в отместку матери за ее свадьбу с Хаджхаем. Мы должны были провести рождественские праздники с отцом (хочу предупредить, что, хотя мы были еще невинны, в этом рассказе рождественские праздники приобретут особую важность, о которой вы даже не подозреваете), однако Дженет совершила хитрый маневр и Блэк Джек был в очередной раз посрамлен — куда отведет он своих дочерей? в гостиницу, что ли??? Где возьмет деньги, чтобы снять дом, который является единственным Достойным Местом для Празднования Рождества Христова? Дженет была по-христиански религиозна.

Второе декабря было посвящено сайнетам в исполнении детей. Уингшэмы репетировали целую осень, и их интерпретация «Ветра в ивовых ветвях» сорвала шквал аплодисментов. Барсук и Крыса. Беренайс играла Крота. Мы с Джеки выступали под конец вечера, к этому времени внимание взрослых уже ослабело; подозреваю, что они торопились вернуться к выпивке и собирались немного потанцевать. Когда поднялся занавес (в роли которого выступала занавеска для душа из ванной комнаты, прилегающей к детской, с изображением потерявшейся в лесу Хэди [5]) и оркестр заиграл первые аккорды (пластинка, ловко стянутая Джеки в «Берлаин & Чустер»), я уверена, что отчетливо услышала, как у матери тошнота подступает к горлу, в то время как Хаджхай, соображающий медленнее, неспешно взял ее за руку, как и пристало Богатому и Влюбленному Покровителю. Джеки научила меня синхронным движениям, и мы жизнерадостно затянули: «Потому что мое сердце принадлежит папе…»

Я фальшивлю, Джеки тоже, но совершенно иначе. Наш дуэт стал испытанием для всех присутствующих, однако лишь Дженет до глубины души прочувствовала песню, которую мы выбрали.

На следующее Рождество было решено, что мы уже слишком взрослые, чтобы развлекать публику. Кроме того, Дженет пришла к выводу, что мне необходимо избегать влияния сестры, и перевела меня в другой колледж. Я начала учиться в «Саре Лоренс». Это была досадная мера и при всем том бесполезная, потому что, даже если бы Джеки поступала в Вассар на год раньше, чем было задумано, я убеждена: чтобы разлучить нас, жизнь могла бы найти что-то менее банальное, нежели расстояние. Позже, когда я буду жить в Европе, а Джеки в Вашингтоне, наш старый друг океан превратится для нас не в море слез, а в водную нить, соединяющую наши взгляды. Я знала, что Джеки думает обо мне, что она, несмотря на свое триумфальное шествие, оглядывается на меня. Когда мы учились в школе, Джеки часто оборачивалась, чтобы посмотреть, где я, например, во время конной прогулки в Восточном Хэмптоне или в разгар церемонии награждения в номинации «Искусство и развлечения» у мисс Портер. Дженет поспешила отдалить от меня Джеки, не упускавшую случая продефилировать в свою комнату с плакатом «Блэк Джек лучше всех!». И она добилась своего: из-за Инцидента Джеки была исключена из Вассара и, не испытывая никакой радости, улетела в Европу, хотя в Европу желала полететь я, однако в то время Дженет не сводила с меня властного и требовательного взгляда. Лето, проведенное у Хаджхая в его доме на Род-Айленде, в кругу Уингшэмов, вернуло мне душевный покой.

Обратите внимание на этот снимок, сделанный тем летом 47-го. Война закончилась. На ступеньках сидят тридцать семь человек. Дженет занимает почетное место, Доблестный Хаджхай стоит в заднем ряду, больше чем на голову возвышаясь над этой большой семьей. Вот здесь Эдди, который спит со своей сестрой Элейн, потому что Элейн не имеет права бывать в свете до своего Выхода на Арену (ее мать прочила ей титул Королевы Бала 48-го), и еще потому, что все забыли сказать ей, что не принято спать с мужчинами до своего первого появления в высшем обществе; Беренайс Уингшэм, которая выйдет замуж за Эдди и в 1965 году покончит жизнь самоубийством в номере опустевшего «Мерсера»; Уингшот Уингшэм, который, намереваясь сменить своего отца на посту сенатора, будет убит в самый разгар кампании одним из недовольных избирателей штата Массачусетс; Джеки в перевязи «Рэкет Клаба», тщательно упрятанной в чемодан и надетой прямо перед съемкой, чтобы лишить Дженет возможности вмешаться; дети Хаджхая, который был женат до Дженет, но развелся и пока еще не знает, что его сын Хью IV будет убит в Корее, дочь Тудей умрет от передозировки в 1976 году в Сардинии и что он, Хаджхай, войдет в историю как отчим так презиравшей его Джеки; и я, которой и в голову не пришел трюк с перевязью, у которой даже нет спрятанной под блузкой папиной фотографии среди ЧЧМР и которая думает о купленных мамой отвратительных бюстгальтерах: если моя грудь не вырастет, никто не захочет под них забраться.

Наряды

Когда Джеки нравились брюки, она заходила в магазин и приобретала их дюжину. Думаю, можно сказать, что с тех пор как Дженет уже не довлела над нами, мы одевались просто и безошибочно. Это черное платье с небольшим вырезом неизвестной марки было надето по случаю празднования Рождества, проведенного в 1969 году в Турвиле с Поландом. Никаких украшений, лишь старинный крест, только что подаренный мне Поландом, — усыпанный рубинами старинный епископский крест; очевидно, в XVII веке у представителей сильного пола было несколько иное представление о мужественности. Да, а вот платье от Сен Лорана. На следующих страницах чего только нет; посмотрите, еще одно Рождество в Турвиле, на мне китайская блузка с неизменным круглым воротником (если у вас маленькая грудь, избегайте вырезов), Джеки вся в черном, увешанная ожерельями. О, Peace and Love [6]! Внизу на одной и на другой — белые трапециевидные платья от Кардена. Кто этот тип на заднем плане с внешностью лорда? Алек Гинесс [7]? Нет, это метрдотель. А здесь, прямо возле елки, в красной пижаме-безрукавке и жемчужном ожерелье, стоит, вернувшись из Кении, загорелая Джеки; она руководит маршем детей, связанных, словно конница Аполлона, длинной шелковой лентой.

Платье с бала «Белое и Черное», состоявшегося в 1968 году. По-прежнему от Сен Лорана, который привез мне его в Нью-Йорк. Все эти черные и белые полосы сделаны из мельчайшего жемчуга. Натурального. Тип, обнимающий меня за талию — Трумэн. Человек, который ценил людей по достоинству. Единственный раз я испытала стыд в обществе Трумэна, когда он сказал мне: «Княгиня, давайте потанцуем». Его лысый череп находился на уровне моей груди, и меня не оставляло впечатление, что большой развратный мальчонка пытается повернуть у меня в пупке ключик.

Ох-ох. Первый… нет, очередной бал «Белое и Черное». Марелла, Кристиана, Брандо Брандолини, Дэвид Бофорт в бабочке, Сесиль [8] и я. Банда. Сесиль — это тот, у которого в петлице мак. Мы всегда очень хвалили его, я имею в виду, его творения, однако вы никогда не услышали бы, чтобы он сам говорил об этом. То есть, говорил об этом в подобном тоне. Он одевался изысканно, как папа и Поланд, к тому же в английском стиле и немного по-женски. Сесиль всегда носил очень широкие рукава с большими золотыми пуговицами, которые были бы заметны даже на заснеженном поле в самый разгар Пасхи. Он создавал декорации для моей пьесы, той, в которой я выступала на Бродвее. Сесиль сделал это несмотря на Трумэна, с которым как раз в том году повздорил, поэтому даже в самых сдержанных его портретах чувствовался пафос. Сесиль был очень изысканным, если вы меня понимаете. Он не любил делать фотографии на скорую руку и ненавидел отдавать приказы, даже когда речь шла о съемке моделей. Ему всегда было нужно как можно более точно и витиевато объяснить, подсказать, пригвождая вас при этом к земле, где вы замирали, словно наколотая на крючок поплавка мушка, безмолвная и трепещущая от почтения к Сесилю Битону, человеку с такими же холодными глазами, как его объектив, но намного более светлыми, голубыми от природы, огромными и уже смотрящими вперед, на следующий снимок, к которому он будет готовить вас так, как растолковывают молоденькой девушке, что ее будут лишать девственности, ничего не оставляя на волю случая.