Возвращение Эмануэла

Так как голос Блондина начал звучать как заклинание, я испугался, что он не только примется рассказывать свою жизнь, но и станет расспрашивать о моей. Я же столько уже всего наговорил, столько совершил глупостей, что испытывал чувство стыда. Меня уже ничто на свете не интересовало, кроме того, куда мы едем.

Очень захотелось выйти из машины, но одновременно я боялся показаться неделикатным. Интересно, сколько часов я находился в их компании? Два или три? И в пересчете на пеший ход, сколько же получалось дней? Каждый час на машине при такой скорости — это то же самое, что шагать два дня по пустому шоссе, то по солнцепеку, то под дождем, то в кромешной тьме, если начинать путь на прохладном рассвете.

Каждый раз ощущая, как автомобиль делает крутые виражи, у меня создавалось впечатление, что мы возвращаемся, а не продвигаемся вперед. А это означало, что я затягивал свое путешествие, в то время как моим единственным желанием было как можно быстрее оказаться в Сеара.

Наконец Блондин повернулся ко мне и сказал, что подъезжаем к месту назначения. Там, снаружи, уже смеркалось, что не позволяло четко различать окрестности. Угадывался легкий шелест зеленых насаждений, опоясывавших изгибы шоссе. Миновали лес, который, по-видимому, был ослепительно красив. По всей вероятности, за ним ухаживали только потому, что он находился у дороги, или же из-за каприза какого-нибудь владельца кофейной плантации, так как дальше во всей округе не было видно других деревьев.

Ночная темнота приближалась медленно. Я всегда чувствовал беспокойство в этот неопределенный момент времени между днем и ночью. Солнечный свет почти исчез. Только отдельные его проблески еще вспыхивали. Одной такой вспышки, которые будоражили даже птиц, было достаточно, чтобы вызвать у меня еще большее волнение. Кроме того, совсем не хотелось быть помехой этой парочке. Я решил заговорить об этом, когда Блондин громким голосом произнес: «Теперь я сориентировался, видишь там слева наше любимое дерево?» Я тоже взглянул на него… Густое, заслонявшее панораму, оно способно было внести успокоение в душу даже самого беспокойного существа. Тем не менее их разговор меня озадачил. Если они заблудились на всех этих дорогах, что было бы со мной, когда пришлось бы выйти? Однако поскольку поездка подходила к концу, я утешился тем, что мы уже не будем отклоняться от главной дороги, идущей в нужном мне направлении.

Но вскоре меня опять охватила тревога. Нужно было попросить притормозить там, где машина свернет на второстепенное шоссе. Ясно же, что ехать с ними имело смысл только до этой развилки. Когда мы по ошибке свернули с автострады и я не попросил остановить машину, я как бы не выполнил само собой разумеющийся договор между пешеходом и тем, кто соглашается его подвезти. Я влез в личную жизнь этой пары, нарушив ее уединение, в то время как должен был попросить остановить машину и выйти. Что у меня могло быть общего с ними? Может, они ехали на фазенду, чтобы провести там медовый месяц, или же посмотреть, как идут сельскохозяйственные работы, или навестить друзей. Откуда я мог знать? Чего я не должен был делать, так это злоупотреблять их добрым отношением ко мне, влезать в их жизнь, заставлять что-то делать специально для меня. Зачем упорствовать? Я уже получил величайшее из всех благ: меня согласились подвезти, что позволило сократить мой путь на несколько дней. В конце концов все имеет предел. И я сказал им: «Послушайте, ребята, все имеет свои границы: я останусь здесь. Вы и так очень помогли. Вы мне очень понравились, не знаю, как вас и отблагодарить, но я хочу выйти прямо сейчас».

Мои слова вызвали удивление. Сначала у девушки, которая повернулась ко мне и сказала так, как будто я ее обидел: «Ты что, ненормальный, Эмануэл? Выходить тут, уже совсем недалеко от дома? Особенно сейчас, когда вот-вот наступит ночь… ну, ты даешь, даже и не думай! И что ты будешь потом делать на этой дороге, голодный, когда придет сон и станет холодно; нет уж, дорогой, сегодня ты наш гость». Блондин, в свою очередь неловко повернув голову в мою сторону, веско добавил: «Неужели ты думаешь, Эмануэл, что мы тебя бросим? Ты останешься с нами! Не сомневаюсь, сегодняшняя ночь будет для тебя приятной».

Я ответил, что уже доставил им немало хлопот, но они хором, как школьники, прокричали: «Нет, Эмануэл!» И оба рассмеялись. Немного сбитый с толку, я тоже засмеялся. Возразить больше было нечего.

Держа девушку за руки, Блондин во весь голос начал перечислять все те достоинства, которые ей приписывал. У меня создалось впечатление, что на самом деле он говорил для меня, хотя и обращался к ней:

— Обольстительная женщина, простая, верная, настоящая подруга, ласковая, умная, погляди-ка, все, что есть хорошего в этом мире, твои родители воплотили в тебе!

Девушка мгновенно его поправила, заявив, что родители здесь ни при чем, а своими достоинствами человек обязан только Богу.

Блондин громко засмеялся, а меня насторожило, что разговор принял такой неожиданный оборот. Я никогда не мог себе представить, что небольшая перепалка между любовниками может закончиться такими высокими материями, как существование Бога, в которое твердо верила девушка. Блондин же подсмеивался над ее верой, продолжая отстаивать свою точку зрения: «Дорогая Жануария, ты должна усвоить раз и навсегда, что мы все созданы по образу и подобию наших отцов и наших матерей». Она нахмурилась и вместо ответа потрепала Блондина за ухо: «Смотри вперед, злодей, и оставь Бога в покое, а то он нас накажет, и мы грохнемся в пропасть или в глубокий овраг».

Я запомнил ее имя — Жануария. Оно мне показалось светлым и симпатичным, отлично сочетавшимся с ее красотой и изяществом. И пока эти двое продолжали спорить относительно религии, что в действительности было всего лишь попыткой убить время, стал размышлять над аргументами, выдвинутыми Блондином, на первый взгляд, грубыми и несправедливыми, однако высказанными, скорее, с неуверенностью, чем с абсолютной убежденностью в их непогрешимость. Все в нем было противоречиво. Страх, проскальзывавший в его поведении, не вязался с ярко выраженной мужественностью. Вызывал ли он у меня доверие? Сомневаюсь. Хотя все произошедшее до сих пор больше заставляло думать о нем как о человеке с добрым сердцем, неспособном совершить зло ради зла.

Аргументы относительно существования или несуществования Бога опирались на тезис, что в течение двух тысяч лет люди постоянно жили в страхе сгореть в адском пламени, если не подчинялись тем, кто от имени добра брался вершить их судьбы, попирая при этом свободу и справедливость, проповедником и защитником которых был сам Христос. Получалось, что это становилось особенно заметным, когда дело касалось прощения грешников. А для чего-то ведь надо было наказывать неверующих, или тех, кто предпочитал следовать другим догматам, оправдывавшим существование Бога, но под другими именами: Будда или Аллах, например? Именно в этом русле Блондин выстраивал свои доводы. И они заставили меня смутно ощутить определенную логику в его словах или, по крайней мере, признаки знаний по предмету спора.

Жануария замолчала. Блондин тоже перестал излагать свои теории и, указав на асфальтовую ленту, мелькнувшую впереди, заявил, что нам следует свернуть. Неожиданно оказались на второстепенной дороге, похожей на ту, по которой раньше проехали Силвейрас, Арейас, Сау-Жоржи-ду-Баррейру и другие небольшие населенные пункты. Скорость сразу же пришлось сбросить. Куда же мы все-таки ехали?

Через несколько минут машина остановилась перед домом, построенном в современном стиле. Прямо за ним местность начинала подниматься. Зелень хорошо ухоженного газона контрастировала с ярко красным цветом дверей и окон, выделявшихся на фоне белых стен. Подъезжая, Блондин как бы в шутку сильно нажал на акселератор, а затем трижды на тормоз. Машина сначала подпрыгнула, а затем остановилась как вкопанная. Потом он быстро развернулся, встав так, чтобы сразу можно было выехать на дорогу.

Жануария выпрыгнула из машины, оставив дверцу открытой. Я ждал, что Блондин выйдет первым, но он мне сказал, что нужно подвинуть переднее сиденье. Я приподнял боковую защелку и сиденье действительно высвободилось. Выйдя из машины, я огляделся по сторонам. Сгущались сумерки. В полнейшей тишине дул довольно сильный ветер. Подняв руки и вдохнув полной грудью свежего воздуха, я посмотрел в сторону крыльца и увидел Жануарию, входящую в дом.