ЛИМОН

В тот день я впервые сделал покупку в этой лавке. Там продавались удивительные лимоны. Лимон — самый обычный фрукт. Да и сама лавка, тоже была самой обычной, привлекая внимание не больше, чем любая другая. Но лимоны мне понравились: и их чистый цвет, словно бы выдавленный из тюбика лимонно-желтой краски, и их форма, напоминающая плотно намотанное по всей длине веретено. Я решился купить один. Как и куда я шел после этого? Я долго бродил по улице, и сгусток дурных предчувствий, сдавливавший мое сердце, в тот самый момент, когда я взял в руку лимон, стал понемногу рассасываться. Я почувствовал себя очень счастливым. Меланхолия, неотступно преследовавшая меня, исчезла благодаря одному этому лимону, а может, оттого, что то, в чем я сомневался, парадоксальным образом оказалось истинным. Как все-таки непостижимо человеческое сердце!

Прохлада лимона была хороша, нет слов. Обострение катара легких привело к тому, что у меня все время был жар. Чтобы проверить это, я пожимал руку то одному, то другому приятелю, но моя ладонь была всегда горячее, чем у них. Может быть, из-за этого жара прохлада лимона, просочившаяся внутрь меня сквозь сжимавшую его ладонь, была так приятна.

Я то и дело подносил его к носу, пытаясь уловить запах. Я представил себе Калифорнию, где вырос этот лимон. В памяти всплыл обрывок фразы «ударить в нос» из «Речей продавца мандаринов», которые я проходил на занятиях по камбуну. [24] И когда я, не дышавший прежде полной грудью, втянул в себя ароматный воздух, к лицу и телу прилила теплая кровь, и мне почему-то показалось, что я здоров…

Я с удивлением понял, что мне приятны эти простые чувства: ощущение прохлады, осязание, обоняние, зрение, потому что именно их я ищу уже так давно. Вот что я пережил тогда.

Я был слегка возбужден, испытывая что-то вроде гордости, я шел, и в моем воображении рисовался образ поэта, который облачился в прекрасные одежды и размашисто шагает по улице. А что, если положить лимон на грязное полотенце, приложить его к пальто, измерить отражение цвета, а потом вновь и вновь говорить себе: «Вот так тяжесть!» Именно это ощущение тяжести я постоянно и настойчиво искал, несомненно, оно являлось мерой всего доброго и прекрасного, выраженной в единицах веса. Вот такие глупые мысли рождались в моем повеселевшем сердце. Самое главное, что я был счастлив.

Как и куда я шел, не знаю. Наконец я остановился у магазина Марудзэн. Обычно я обходил его стороной, но теперь мне показалось, что я запросто могу зайти. «Сегодня загляну, пожалуй», — решил я и вошел внутрь.

Однако, непонятно почему, радость, переполнявшая меня, стала постепенно уходить. Ни флаконы духов, ни курительные трубки не прельщали меня. Уныние стало наполнять душу, и я подумал, что сказывается усталость от прогулки. Я подошел к полке с книгами по искусству и подумал: «Чтобы вытащить тяжелый альбом, потребуется больше сил, чем обычно!» Я стал вынимать книги одну за другой, открывал, но желания добросовестно перелистывать страницу за страницей не появлялось. И все же я, как завороженный, доставал следующий том. Та же история. Однако я не мог успокоиться, пока не пролистывал хотя бы несколько страниц. Когда становилось совсем невыносимо, я откладывал книгу в сторону. Я даже не мог вернуть альбом на прежнее место. Я пытался много раз. Но в конце концов, отчаявшись, я стал просто складывать их в стопку рядом с собой, и не пролистал даже тяжелый оранжевый альбом Энгра, [25] которого так любил последнее время. Что за наваждение! Руки отяжелели. Я совсем пал духом и смотрел на кучу наваленных книг, которые только что вытащил.

Что же случилось с этими альбомами, которые так притягивали меня прежде? Пробежав глазами страницу-другую, я поднимал голову, оглядывался вокруг, и тогда мне даже нравилось странное чувство возникавшего несоответствия… «Ах, да». В этот момент я вспомнил про лимон в моем рукаве. Я решил, свалив в кучу книжки в красочных обложках, хотя бы раз испытать этот лимон. «Вот именно».

Ко мне вернулось прежнее легкое возбуждение. Я как попало складывал стопку книг, затем быстро разбрасывал их, потом быстро складывал вновь. Доставал новые, чтобы добавить, и опять убирал. Странный, фантастический замок становился то красным, то синим.

Наконец готово. Сдерживая выпрыгивающее сердце, я с трепетом положил лимон на самый верх крепостной стены. Это была прекрасная работа.

Когда я окинул свое произведение взглядом, то увидел, что похожий на веретено плод лимона медленно впитал в себя сочетание всех этих ярких цветов и застыл. Мне казалось, что пыльный воздух Марудзэн сгустился вокруг лимона. Несколько мгновений я смотрел на него.

И вдруг у меня возникла еще одна идея. Удивительный замысел потряс меня: оставлю все как есть и с невозмутимым видом выйду на улицу. Я почувствовал странное возбуждение. «На улицу. Да, именно так, выйду на улицу», — и поспешно вышел из магазина.

Когда я оказался снаружи, мое возбуждение рассмешило меня. Я — странный злодей, установивший страшную бомбу, сверкающую золотом на полке в Марудзэн. Я и теперь думаю, как было бы здорово устроить гигантский взрыв именно там, на полках с альбомами по искусству.

Я все думал и думал об этом: «Если бы так произошло, то весь этот унылый Марудзэн разлетелся бы вдребезги».

А потом я пошел вниз по дороге, по району Кёгоку, где афиши кинематографа чудесно расцветили улицы.

В ГОРОДЕ У ЗАМКА

1. После полудня

Вид сверху особенно хорош, — сказал он, закашлявшись. В одной руке он держал зонтик, в другой — веер и полотенце. На лысой, как колено, голове соломенная шляпа с твердыми полями надета плотно, словно пробка на бутылку.

Старик весело бросил эту фразу через плечо и прошёл мимо Такаси. Сказав это, он даже не обернулся на Такаси. Вглядываясь вдаль, тот дошел до каменной ограды и с видимым облегчением опустился на скамейку.

На окраине города на протяжении примерно двух ри простирается зелёная равнина. А за ней — густая синева залива Исэ. Расплывчатые кучевые облака бледной каймой покоятся на горизонте.

— Что правда, то правда.

Исчезающий звук этого запоздалого ответа спустя несколько минут всё ещё звучит в ушах, все еще вертится на языке. Доброжелательность по отношению к этому старику, который, казалось, не знал никаких забот, отразилась на лице Такаси, и он вновь погрузился в созерцание безмятежной картины. Дул лёгкий ветер, время перевалило за полдень.

После смерти младшей сестры, милой, совсем ещё маленькой девочки, ему хотелось прийти в себя, подумать, и не прошло и тридцати пяти дней с её кончины, [26] как он уехал из дома к старшей сестре.

Он размышлял о чём-то своём и вдруг услышал плач ребёнка. Словно голос покойной сестры.

«Кто же так мог? В жару довести ребёнка до слёз» — подумал он.

Только теперь, в этих необычных местах, он куда как яснее, чем в момент смерти и кремации, понял, что потерял её навсегда.

Пережитое до и после ее смерти, о чем он написал в письме другу: «Рой мошкары, собравшись вокруг маленького мёртвого насекомого, стенает и плачет», — стало покрываться тонкой вуалью только после того, как он приехал в этот край. По мере того, как в мыслях воцарялся покой, а новая обстановка становилась привычной, неведомая ранее умиротворенность овладевала им. Он всегда жил в большом городе, а в последнее время не было ни секунды передышки, поэтому этот покой вызывал чувство благоговения. Выходя на прогулку, он изо всех сил старался беречь силы. Только не наступить на колючку. Только не стереть пальцы. От подобных пустяков зависело, сложится ли день удачно. Всё это походило на суеверие. Тем временем засушливое лето сменил первый дождливый день, а за ним еще один, и всякий раз, как дождь прекращался, всей кожей он ощущал приближение осени.