Дороги

– А-а, есть тут один, Шарапов Леопольд, отцов конкурент… вернее, соперник.

– Ничего не пойму, – пожала плечами Валентина Сергеевна. – Что здесь вообще происходит, Вадим? Ты-то можешь сказать?

– Нет! – картинно воскликнул Вадим, вздымая рука вверх. – Я сам ни черта не пойму. Кажется, идет какое-то состязание. Мой преподобный отец и этот Леопольд уперлись лбами и так стоят…

– Хватит тебе болтать! – оборвала его Валентина Сергеевна. – Твоего отца неизвестно куда увезли, а ты тут мелешь…

– Вы же сказали – в горисполком, – улыбнулся Вадим. – И ничего там с ним не случится. Мой отец – камень. Я только до сих пор не пойму, почему он не скажет этому Леопольду «брысь!». И сразу бы все стало на место…

– Иди-ка позови Скляра или Боженко, – перебила Валентина Сергеевна.

– Погодите, теть Валь, они сами придут! – отмахнулся Вадим. – А вас что, отец выписал сюда?.. Чудеса!.. Но вы, теть Валь, не обольщайтесь, предупреждаю. Ничем вы тут не поможете. Вообще, черт знает кто может помочь! Они так лбами уперлись!..

– Из-за чего… уперлись?..

– Из-за дорог! – беззаботно ответил Вадим. – Из-за них, проклятых. На новый рудник ведут сразу две дороги! Отец – свою, Шарапов – свою. Места им не хватает, ну и схлестнулись.

– Погоди, – оборвала его Валентина Сергеевна. – Как это – две дороги? Где смысл?

– А вы про смысл у отца спросите, у Леопольда. Я не знаю, где смысл, – вздохнул Вадим, – но ничего, думаю, сегодня-завтра все разрешится. Я им тут войну объявил, партизанскую. Теперь Шарапов точно уйдет… или застрелится. Знаете, теть Валь, этот Леопольд Женьку Морозову девочкой зовет. «Девочка, – кричит, – иди ко мне!..» Женька обижается. Но ничего, мы ему и за это отомстили!

Лампа мигнула на сквозняке, пламя ее выпустило струйку копоти, а на стенках палатки заплясали уродливые тени.

– С приездом, Валентина Сергеевна! – сказал Боженко и проник в палатку. – Вы как с неба упали!..

– Ну, вижу, мне тут делать нечего! – Вадим взял часы и шагнул к выходу. – У вас, теть Валь, собеседник интереснее меня!

– Вадим, постой! – Валентина Сергеевна хотела поймать его за рукав, но Вадим увернулся, выскользнул и исчез в темном проеме.

Вокруг костра виднелись темные спины и освещенные лица парней. Вадим не смог разглядеть Женьку, однако услышал ее голос, тонущий в веселом гомоне и смехе. Он прислушался, стараясь понять, по какому случаю веселье. Он боялся, что говорят опять про отца…

Но смеялись над Женькиными представлениями. Женька, приобняв одной рукой Скляра, другой щипала его за бок, и до Вадима доносились только обрывки ее восклицаний: «Кирилл Петрович, ну что вы такой бесчувственный!..», «Кирюша, взгляните же на меня!..» Остальное тонуло во взрывах хохота. Скляр, зажатый со всех сторон, отбивался, порывался вскочить, чем смешил публику еще больше. Так было каждый раз, едва Морозова и Скляр оставались вместе.

– Женя, прекрати! – донеслось от костра. – Мне надо идти к Валентине Сергеевне!..

– А ко мне?.. – сквозь смех капризно тянула Женька. – А ко мне тебе не надо?..

Скляр наконец вырвался и отскочил от костра, скрывшись в темноте, однако Морозова устремилась следом, отчего у костра засмеялись с новой силой.

– Евгения, ты совсем с ума сошла! – услышал Вадим сердитый голос Скляра. – Ты меня компрометируешь перед людьми! Я тебя выпру из партии к чертовой матери и на Смоленского не посмотрю!

– Ну, раскипятился, – грустно проронила Женька, – тоскливый ты человек, Скляр, и партия твоя тоскливая. Всекакие-то деловые, самоуглубленные… Хоть бы дело делали, а то… Иди к своей тете Вале! Она, говорят, раньше вроде мамы была у вас…

Едва Скляр шагнул от Морозовой, Вадим оказался рядом.

– Зачем ты его дразнишь?

– Вадька?.. Напугал!.. – охнула Женя. – Зачем?.. А ну его!.. Он меланхолик, хочу сделать из него холерика… А вообще-то я ненавижу его.

– Хочешь, дам Скляру?

– Пока не надо, – отмахнулась Женька и, спохватившись, спросила: – Ты почему сегодня не уехал домой?

– Я ночью собирался… – замялся Вадим. – Но отца куда-то увезли… Сказали, в горисполком, а зачем – не знаю. Беда мне с отцом.

– Тебе надо срочно уезжать, Вадим! – твердо сказала Морозова и взяла его под руку. – Я тебе дам телеграмму, как здесь все утрясется.

– Кто тебя будет защищать от Шарапова?

– Вилор Петрович.

Они зашли в палатку Морозовой, Женя зажгла свечу и села, положив гитару на колени.

– Хочешь, я тебе Ленку покажу? – спросил Вадим и, не ожидая ответа, вынул фотографию, заклеенную в целлофановый пакет. – Вот, гляди, она на тебя похожа.

– Да, что-то есть, но только моложе, – сказала Женя, разглядывая карточку. – Девочка еще совсем.

– Ну, привет! – возмутился Вадим. – Она старше меня на шесть лет. Значит, твоя ровесница.

– Ладно, иди к себе и собирай чемодан, – заявила Женя, – утром проститься зайдешь.

Вадим с неохотой поднялся, забрал часы и фотографию.

– А можно, – робко спросил он, – я еще у тебя посижу? Так хорошо здесь… у меня в палатке тетя Валя и эти… Боженко со Скляром…

– Я спать хочу, Вадик, иди, – отмахнулась Морозова. Вадим вздохнул и, нагнувшись, боднул головой палаточный вход…

Когда последний гость – начальник партии Скляр – ушел из палатки Смоленского, Валентина Сергеевна долго не могла собраться с мыслями. Крупные ночные бабочки стучались в стекло окошечка над столом, тонко звенели комары, проникая в невидимые щели, изредка ворчали и взлаивали собаки возле столовой. В лампе кончался керосин, пламя потрескивало и чадило, отчего по палатке кружились невесомые хлопья сажи.

Смоленский все еще, как назло, не появлялся, хотя прошло уже четыре часа, и Валентину Сергеевну охватывало беспокойство. Гости наговорили много и всякого о делах в партии и о Смоленском, оправдывали и обвиняли его, откровенно ругали и хвалили. А Скляр заявил, что разнобой у них с Вилором Петровичем начался из-за Морозовой. Будто Смоленский взял ее в партию для собственных развлечений, переманил из другого отдела, но Женька на него и не смотрит, а увлекается его сыном и им, Скляром. Причем она либо совершенная дура, либо зачем-то хочет, чтобы над Скляром смеялась вся партия. Но даже и это не занимало сейчас сознание Валентины Сергеевны. В глазах стояло чуть растерянное и какое-то неживое от белого света фар лицо Вилора… Да, Боженко рассказал, что они сегодня утром сбежали от инспектора ГАИ, что он им свистел вслед и грозил жезлом, однако такая причина не убедила Валентину Сергеевну. Наоборот, тревога лишь усилилась, и в памяти отчетливо и остро возникли события прошлого…

…В тундре шел настоящий дождь из лиственничной хвои, я пока Валентина Сергеевна шла от шурфов к лагерю, ее обсыпало с ног до головы. Фуфайка, выпачканная в желтой глине и промокшая от шурфовой грязи, стояла колом, хотелось скорее сбросить ее и согреться в теплой приземистой избушке. Валентина Сергеевна раскочегарила угасающую печку, поставила греть воду в ведре и сняла грязную одежду, думая, что все: скоро ударят морозы и спускаться в шурфы будет одно удовольствие. Переодевшись в байковый халат, она налила воды в таз и стала мыть голову. Пена спадала большими белыми хлопьями, волосы скрипели от чистоты, ощущение свежести бодрило и веселило, как желтый дождь хвои в тундре. Петр Георгиевич пришел, когда она, обмотав голову полотенцем, сидела возле железной печки и наслаждалась теплом.

– Греюсь, – улыбнулась Валентина Сергеевна и добавила: – А в тундре хвоя сыплется!

Он придвинул чурбак поближе к ней и сел, расстегнув дождевик.

– В тундре уже снег идет, – сказал Петр и протянул руки к огню. Валентина Сергеевна выглянула в окно и поразилась: в тундре действительно шел снег! А лиственницы стояли голые, без единой хвоинки.

– Так быстро?!

Он молча кивнул и со вздохом сказал:

– На Севере все быстро… Расцветает все в один день и вянет в один…

Тогда она не заметила и не почувствовала, что он чем-то сильно озабочен, что-то переживает. Это уже потом, спустя много лет, Валентина Сергеевна, перебирая в памяти события того дня, поняла, что он вздыхал не по прошедшему лету и не от близкой зимы грустил.