Музей заброшенных секретов

И только тут до меня доходит, что Юлечку действительно кто-то напугал, и я наконец встаю из-за стола — словно пробиваю головой потолок собственных мыслей (когда-то мама меня учила, что в присутствии женщины всегда нужно вставать, но семь лет работы в украинском бизнесе вытрясли из меня все привитые в детстве хорошие манеры). Что там такое?..

— Телефон! — бурно выдыхает Юлечка и пугается еще больше — упавшее слово разительно не соответствует ее стремительному вторжению, а я ее уже и так «опустил» сегодня на теме профпригодности: — Я… я не знаю, Адриан Амброзьевич… Очень странные звонки…

— Что значит странные? Угрозы?

Кажется, голосом (небольшую хрипотцу можно списать на то, что вздремнул) я владею достаточно хорошо, чтоб ничем не выдать подлый сдвиг в животе — с холодком на месте образовавшейся пустоты. Только этого мне не хватало. Неужели и я перешел кому-то дорогу — я, никчемная сошка, по меркам серьезных денег — нищий, с которым и затеваться не стоит?.. Но из-за чего, что с меня взять?

— Юлечка, — выхожу из-за стола, беру ее руки (ледяные, как куриный трупик в морозильнике!) в свои, на этот раз я — сама забота, добрый папочка: — Ты только не волнуйся, ладно?.. Все будет хорошо, — убеждаю уже твердо и сам в это верю — словно заговариваю, каким-то непонятным переносом в пространстве, не ее, а Лялюшку: — Давай-ка по порядку — кто звонил, что сказали?

— Я… я не знаю, — Юлечка видимо старается сосредоточиться, — не пойму, так все странно… Несколько раз подряд — звонок, и в трубке шипение — громкое, Адрианаброзьич, я такого никогда не слышала! Треск, вой, вот как ветер в проводах… Щелчки и вроде как, — она с опаской смотрит на меня: говорить или нет? — Вроде как автоматные очереди…

— А ты когда-нибудь слышала автоматные очереди? — спрашиваю насмешливо, чтобы ее успокоить, а в уме тем временем быстренько прокручиваю: нет, на прослушку вроде не похоже — да и на фига меня прослушивать, я что, какой-нибудь политический прыщ? Хотя от этих уродов чего угодно жди, с этими выборами им там совсем крышу сносит — говорят, под Киевом все пансионаты уже забиты московскими варягами — баблорубами, которых наши бандюки наняли, чтоб им выборы выиграли, — сидят там «рабочие группы» и клепают сценарии один другого безумнее, вдруг им стрельнуло в голову прослушивать, например, каждого десятого по спискам избирателей? А может, хм, может, это у Юлечки что-то с нервами? Странно, не замечал за ней, она такая здравомыслящая барышня, все всегда просчитывает на десять шагов вперед — идеальная секретарша, в принципе…

— Это были выстрелы, Адриан Амброзьич, — Юлечка высвобождает свои отмороженные лапки и поправляет юбочку, очевидно вспомнив мой сегодняшний нагоняй. — Вы не думайте, у меня глюков нет. И как звучат выстрелы, я знаю — мой первый парень под Савлоховым работал…

Опа-на! Теперь уже я чувствую себя полным бараном: этого факта Юлечкиной биографии я не знал. Любовница гангстера, ни фига себе. Сюрпрайз, сюрпрайз. Это ж сколько ей годков тогда, получается, было — семнадцать?..

— И где теперь тот твой парень? — спрашиваю благодушно.

— На Лесном кладбище, — отвечает Юлечка чинно, как на собеседовании.

Ну ясно, где же еще. Класс. Нужно будет поднять ей зарплату — такой секретарши я точно нигде больше не найду. Соска, приехавшая в Киев из Мелитополя (из Мелитополя или из Мариуполя, откуда там она родом? А, один черт!), вместо того чтобы оказаться на студенческой скамье, попадает в койку к гангстеру — это как раз понятно, это даже, в некотором смысле, нормально, — а вот чтобы после всех тогдашних разборок, — когда, бывало, заходишь в магазин хлеба купить, а там полно ментов и чуваки в черных масках на полу лежат, а кто-то уже и не шевелится, веселые были времена! — потом самой оказаться не «на Лесном кладбище» и не на Окружной — действительно умненькой девочкой нужно быть. И фартовой тоже, а это в бизнесе ох не последнее дело… Ну что ж, значит, Юлечке тоже — повезло. Как и мне, как и нам всем. За исключением, разумеется, тех, кому не повезло.

Я впервые замечаю, что у Юлечки, с ее взбитой, как сливки на капуччино, мелированной челкой порнозвездочки, на самом деле лицо актрисы героического амплуа — ширококостное и властное, по-индиански скуластое лицо зрелой женщины. Так, словно до сих пор я видел ее не в фокусе, а теперь все встало на свои места. Молодец, барышня, — из тех, что проволоку перегрызет, если нужно будет… Так, и что же ты мне хочешь сказать, моя героическая мелитопольская принцесса, — что до нас дозванивался по офисному телефону какой-то клиент, у которого за спиной в это время строчил автомат? Кто-то, надо понимать, прямо с охоты звонил, из заповедничка какого-нибудь? Уже всю Украину на те заповеднички расколошматили, суки, — однажды мы с парнями в такой чуть было не заехали — под Трахтемировым, в пятнадцати километрах от Канева: хотели поймой днепровской полюбоваться, Вовчик всю дорогу аж захлебывался, рассказывая, как он там еще пацаном бывал на съездах хиппи, и какая там неземная красота и бешеная энергетика — гетманские урочища! — а там оказался забор из проволочной сетки и заваренные шлагбаумы, здоровенные охранники с АК за плечами хмуро бросили нам «проезжайте», — и только уже в ближайшем селе, напоминавшем пейзаж из страшного сна: кладбищенская тишина, кругом ни души, — вся из себя навек перепуганная молодица, которую мы еле разговорили, нам нашептала, что здесь теперь заповедник, где разводят диких свиней, и туда съезжается на черных джипах «начальство» охотиться, и что те свиньи ей весь огород перерыли, и чтоб мы уезжали отсюда поскорее прочь, «а то убьют, и никто вас не найдет»… А теперь вот и Юлечку тоже напугали какие-то такие же гады — дозванивались прямо от кабанчика, да?..

— Если бы это было так, я бы не испугалась.

Да. Похоже на то. Похоже, что эта не испугается.

— Адриан Амброзьевич, я понимаю, вы мне не верите… Это что-то другое… Там еще были голоса.

— Так это, наверное, что-то на телефонной станции. Ты просто попала на чужой разговор.

— Ага, ничего себе разговор! — взрывается Юлечка уже несомненными интонациями девки из пивного ларька: ничего не поделаешь, всех нас, когда волнуемся, пробивает на отчий жаргон, и никакие курсы секретарш тут не помогут. — Какой нах… — она с разгона тормозит, исправляясь: — Какой к черту разговор — голоса как военные команды, собаки, автоматная очередь и в конце взрыв… А вообще, в трубке как будто ветер завывал, такой жуткой связи даже с Австралией не было, когда, помните, тот австралийский украинец у нас икону покупал? И так — раза три или четыре подряд… Даже не скажу, сколько времени прошло. А потом — потом женский голос, прямо в трубку, в ухо, совсем рядом… Вот тут уже я испугалась. На украинском…

Я нарочно громко присвистываю (не свисти в доме, говорил дедушка, чертей созываешь!):

— Ну, если «на украинском», тогда ясно, было чего испугаться!

— Адрианамброзьич, вы напрасно с меня смеетесь. — Юлечка смотрит на меня с неприязненным отчуждением, как на больного, который может оказаться заразным, и я решаю не подкалывать ее сейчас этим мариупольским «с меня»: — Это не мое дело, конечно, и я вообще не понимаю, при чем здесь я… Голос незнакомый, но совершенно отчетливый, — она воинственно нацеливает на меня свой индианский подбородок: — «Прости мне, Адриан».

Сдурела, что ли? Что она городит?

— «Прости мне, Адриан», — повторяет Юлечка, как идиоту, который с первого раза не усвоит. — И еще что-то было о ребенке, вроде бы она ждет ребенка, но то я уже не запомнила, испугалась, точно не повторю…

— Ты уверена, что тебе не послышалось?

Ей не послышалось, нет, я вижу, что она меня не разыгрывает, — и она тоже видит, что я это вижу, чувствует, что она меня пробила, хоть и не понимает, чем именно, и ее глаза вспыхивают победным злорадством: это мгновение ее власти надо мной, только она не знает, как этим воспользоваться и как ей это мгновение продлить: женщины никогда этого не умеют, единственная известная им форма власти — это постель, а если у тебя на нее не стоит, то со всеми прочими своими превосходствами женщина всегда будет в нулях, потому что не знает, как ими правильно воспользоваться, — и слава богу, что не знает…