Невеста (СИ)

— Не нужен тебе тренер, — сказала я расстроенному Ахарцахову, — я сама научу тебя играть. Только найди крытый корт для тренировок.

— Ты что, серьезно кумекаешь в теннисе? — удивился он.

— Послушай, — важно сказала я. — Ты меня уже полгода знаешь. Скажи, есть ли что–нибудь такое, что бы я делала плохо?

— Ну, давай начнем, — улыбнулся Тимур. — Тебя хоть стесняться я не буду.

И мы обзавелись новыми ракетками, мячами и обувью для тренировок в специализированном магазине, о котором говорили, будто вся московская элита покупает экипировку именно там. Возможно, вы думаете, что самые крутые люди России возили для себя спортивные аксессуары из–за рубежа, но я опять–таки напомню вам, что струны теннисной ракетки нужно время от времени подтягивать, а мячи быстро изнашиваются, теряя прыгучесть. Не летать же всякий раз по такому поводу в Лондон — поэтому я не удивляюсь, что магазин этот буквально поражал выбором, и цены были этому выбору под стать.

Вообще, цены в Москве тех лет были такими заоблачными на одежду, обувь, еду в ресторанах, номера гостиниц, да и вообще на все, что, например, средняя семья в Полесске год жила на деньги, которые Тимур Ахарцахов оставил всего лишь в магазине товаров для спорта.

Но мы нравились друг другу в наших обновках и Тимур, зная, что сам российский президент был большим любителем тенниса, перестал стесняться своего колышущегося живота, бегая по крытому корту в Сокольниках. Не нуждаясь в тренере, у которого рабочий день заканчивался обычно к девяти вечера, мы, бывало, играли до полуночи, платя лишь охранникам спорткомплекса небольшие сверхурочные. Я в эти дни, конечно, пропускала работу, но утешала себя тем, что сохраняю таким образом нервы и здоровье, которое не купишь за деньги. Впрочем, Тимур не мог себе позволить ночные тренировки слишком часто, а днем корты занимали за две недели вперед, и самые заядлые теннисисты имели свои постоянные часы, расписанные на месяцы.

Я, кстати, просматривала теннисные репортажи по телевизору, специально заезжая в спортивные бары, где шли трансляции, и Тимур не мог пожаловаться, что его тренер не идет в ногу с последними веяниями в этом спорте. Видя, как подают мяч мастера, я научилась и сама довольно сносно подавать, что довольно тяжело при моем росте. Что до высокого Ахарцахова, то подача вообще стала его главным оружием: ею он компенсировал недостаток подвижности, вполне естественный при его–то животе.

После майских праздников Тимур отважился наконец–то на партию с одним из высоких чиновников. Конечно, он проиграл, взяв лишь несколько геймов на своей подаче, но, поздравив своего противника с победой, мой ученик перешел к обсуждению перемен, возникших в правительстве после отставки старого премьер-министра. Я, тихонько сидя в нескольких метрах от них, гордилась собой, как и всякий человек, видя результат своего труда.

— Не нравится мне эта ситуация, — поделился Тимур со мной на заднем сидении своей служебной машины, едущей из Сокольников в центр. — Мне кажется, новый премьер не для того назначен, чтобы экономикой командовать.

— А для чего?

— Не знаю точно, — ответил мой проницательный любовник. — Но больше всего он напоминает козла отпущения.

Больше Тимур не добавил ни слова, а я вспомнила его слова в августе, когда нежданно-негаданно разразился финансовый кризис, и рубль подешевел в пять раз.

Но до этого я успела получить первую степень по экономике, написав дипломную работу по маркетингу в текстильной промышленности. Эту тему я выбрала из–за того, что Маша Попова давала мне консультации по предмету, в котором я мало разбиралась. Ведь экономисту, в общем–то, все равно, какой отраслью заниматься, законы рынка одинаковы для любой индустрии. Если бы Ирина, с которой я познакомилась в СИЗО, нашла время для общения со мной, а Маша так и не соскочила бы с иглы, возможно, моя работа была бы посвящена молочным изделиям. И тогда моя жизнь стала бы тоже другой.

Кризис 98-го года возродил во мне кошмарные воспоминания 91-го и 93-го. Снова Москву заполнили лютые толпы с ненавистью в глазах, закрывались магазины и рестораны, люди, начавшие уже было верить в благополучное будущее, теряли состояния и терпели жизненный крах. Средний класс, который составлял едва ли не половину наших клиентов в «Медовом носороге», остался без зарплаты и перестал тратиться на развлечения, мы простаивали целые вечера напролет, причем, насколько упала работа проституток, настолько заполнила столицу волна новых искательниц легких денег. Безработные девицы были готовы выцарапать друг другу глаза из–за считанных клиентов, притягательно-порочная атмосфера злачного места наполнилась ненавистью и упадническим духом.

Работать в клубе стало бессмысленно, мы с Машей решили, что глупо биться головой об стену, и перестали выходить на работу.

Она придумывала новые модели и рисовала выкройки, которые скапливались на полу, не давая пройти по комнате, а я по совету Бориса Аркадьевича, одобренному Тимуром, занялась поисками квартиры. Ведь нет худа без добра — квартирные цены упали вместе с народным благосостоянием. Уже не помню, сколько объявлений я перелистала в сентябре, сколько звонила по агентствам, сколько квартир придирчиво осмотрела, — и вот, в конце сентября, под самый мой день рождения, я подписала предварительный договор на покупку трехкомнатной сталинки в Очаково, рядом с Олимпийской деревней. Последним аргументом, убедившим меня в принятии именно этого решения, послужили железнодорожные пути, проходившие недалеко от дома. Многие считают близость поездов и рельсов недостатком, я же с детства обожала гулять по путям. Они вызывали во мне легкую и светлую грусть, уводя за леса и поля свои сверкающие нити, напоминали о далеких и прекрасных местах, где я когда–нибудь побываю. Конечно, самыми приятными звуками на свете для меня был шелест зеленых листьев и бумаг, но далекий гудок тепловоза, грохот сцепки и перестук колес всегда навевали на меня лирическое настроение, немного печальное, как воспоминание о вечности, но милое сердцу, как мысли о далеком доме. Самое интересное, именно эта железнодорожная ветка, проходившая неподалеку от моего нового дома, вела от Москвы в Брянск и далее в Полесск, то есть, это и были те самые рельсы моего детства, которые привели меня к новой московской квартире. Ну, как тут было не поверить, что передо мной знак судьбы!

Итак, 30 сентября мне исполнилось 24 года, и я привезла в Полесск Машу, чтобы в последний раз отпраздновать свои именины в квартире, где я родилась. Пришла и Людка Калашникова, одна, беременная, с большим животом и отекшими ногами. Сергей, ее муж, тоже был приглашен, но в последнее время он старался все меньше времени проводить в компании Людки. От этого она грустила, завистливо глядя на нас, стройных красивых москвичек, шикарно одетых по случаю праздника, пахнущих дорогими духами. Ну, может быть, я не совсем честно употребляю слово «красивых» во множественном числе, но по сравнению с беременной Людкой я выглядела точно, как фотомодель. Есть женщины, которым беременность идет, но Людка явно не относилась к их числу. Я переводила взгляд с ее одутловатого лица на безупречное личико Маши, и — прости меня, Людка — думала, что они отличаются, как мое прошлое от моего будущего.

— За тех, кто тебя любит, Сонечка, — произнесла мама очередной тост, и я по очереди чмокнула их всех, немного дольше, чем следовало, задержав поцелуй на чутких Машиных губах.

Маша изменилась за последнее время — стала более спокойной, сдержанной, в ее глазах появилась какое–то глубокое и мудрое выражение, а огонек менады зажигался реже, чем раньше. Всего год назад это была просто наркоманка и проститутка, и я должна была быть счастлива этим переменам, но, признаюсь, если менада когда–нибудь окончательно исчезнет, мне будет ее недоставать.

— За успех, девчонки! — я поднялась, гордо выставив руку с бокалом. — В двадцать четыре года я сделала это. Бакалавр экономики с квартирой в Москве! Кто в нашем городе добился большего исключительно своими усилиями?