Брак по-эмигрантски

Гости подхватили:

Так будьте здоровы,

Живите богато,

Не зря мы все вместе

Приехали в Штаты!

Вторым выступил Фима:

Мы пели когда-то про дом и про хату,

В России считают, что все мы богаты!

Гости пели хором:

Так будьте здоровы,

Живите богато,

Не зря мы все вместе

Приехали в Штаты!

Потом пошло коллективное творчество:

Ещё пожелать нам сегодня осталось,

Чтоб чаще зарплата у нас прибавлялась!

Так будьте здоровы,

Живите богато,

Не зря мы все вместе

Приехали в Штаты!

Потом вышла Белкина подруга и хозяйка дома Элла.

— По традиции я хочу сказать тост во славу нашей дорогой Амерички! Но сегодня я хочу об этом говорить стихами.

Нашим американским друзьям

Прадеды наши в старину

Оставили свою страну.

Они привыкли жить в местечках,

Тачали обувь, клали печки,

И в страхе вечного погрома

Не смели дома быть как дома.

Октябрь семнадцатого года

Принес желанную свободу,

Возможность в городе учиться,

Но от греха нельзя отмыться,

И если ты еврей с рожденья,

Не жди от жизни снисхожденья!

О бедные мои евреи!

Ни русские, ни иудеи!

Всю жизнь вы ждали Коммунизм,

А вместо Бога был Марксизм!

И все ж к Всевышнему взывали

О том, чтоб вас не убивали!

И снова, как века назад,

На дом родной — последний взгляд,

И в путь далекий отплываем,

И жизнь сначала начинаем.

Америка — как вздох надежды

На то, что жизнь не будет прежней!

Мы здесь нашли покой и дом,

Возможность жить своим трудом!

И за страну, что нас пригрела,

Дала нам стол, и кров, и дело,

Не побоялась нам помочь,

Мы молимся и день, и ночь!

Мы развлекались до самого утра. Домой я пришла позже, чем дочка. Засыпая, думала: «Раз в Новый год было весело, значит, год будет радостным!»

От этой мысли на душе стало легко, и я моментально уснула.

ДОЧКА

…Осенний день. Мелкий дождь то моросит, то, надоев сам себе, отдыхает, потом с новой силой плюётся и опять занудливо сыплет едва уловимым мокрым порошком. Несмотря на позднюю осень, тепло.

Большое кладбище с редкими деревьями. Кругом ровными рядами лежат могильные плиты. Посредине — свежевырытая яма. К ней направляется похоронная процессия из нескольких человек.

Всё вокруг серо-коричневое. Серое от дождя и могильных плит, коричневое от размокшей грязи под ногами, от голых деревьев, от гроба, который несут к могиле.

Около ямы процессия останавливается. Женщины тихонечко воют. Мужчины, скорбно сопя, опускают голову. И в этот момент к кладбищу подъезжает большая чёрная машина. Из неё, чуть касаясь земли, появляется женщина в роскошном красном платье фасона «Мария Стюарт перед казнью». Длинные волосы развеваются на ветру.

С громким хохотом, который, смешиваясь с эхом, гулкими волнами повисает над безлюдным кладбищем, женская фигура, как «Бегущая по волнам», приближается к процессии, участники которой, забыв о своём неутешном горе, как заворожённые следят за красным силуэтом.

Около самой могилы красная фигура взмахивает широкими рукавами, как ракета, оторвавшись от земли, взмывает в воздух и, не переставая злорадно хохотать, делает несколько кругов над открытым гробом. Потом повисает над покойником, пристально глядя ему в лицо.

— Ты будешь вечно бояться, вечно! — громко произносит женщина в красном. — У тебя не было покоя здесь, и там его тоже не будет!

С этими словами она разворачивается и летит обратно к машине…

В горбу лежал Гарик. Женщина в красном, с развевающимися волосами была я. А всё вместе — мой самый любимый сон.

МАМА

Через пару недель после Нового года у Рвачёва в очередной раз случился острый приступ лирической романтики или романтической лирики, и он позвонил мне в пятницу утром на работу.

— Сегодня вечер наш! — торжественно объявил он. — Я свободен до полуночи.

Обычно по пятницам моя дочь вечером куда-то убегала, и Рвачёв это прекрасно знал. Мне вся любовная бодяга до смерти надоела. Я мечтала избавиться от этого маленького, прожорливого, дурно пахнущего самодовольного хвастуна, но не могла. Нескончаемые судебные дела опутали меня. Я погрязла в проблемах.

— У меня большая культурная программа, — продолжал Рвачёв. — Жду тебя после работы в машине.

Сначала мы поехали в музей «Фрик коллекшн». Я там была впервые, а Рвачёв, видимо, не раз приводил туда очередную жертву, так как на бескорыстного эстета был совсем не похож. Держа меня за руку, он по-хозяйски переходил от одной картины к другой, точно называя имя художника и название картины.

К сожалению, музей закрывался рано, и один зал мы недосмотрели. Непонятно откуда взявшаяся толпа служителей музея плотной цепью, встав плечом к плечу, вытесняла посетителей. Рвачёв уходить не хотел и сцепился со служителем, доказывая, что за свои три доллара имеет право на полный осмотр музея. Рвачёв набычился и грудью грозно наступал на усатого дядьку в форме. Служитель с испугу схватился за пистолет и стал вопить, чтобы вызвали полицию.

— Ты же адвокат, — хватала я за рукав Рвачёва, — что же ты закон нарушаешь? Пошли отсюда! Хочешь скандала?

— Мне всё равно! Я ничего не боюсь! — рычал Рвачёв, свирепо зыркая на служителя.

Я отпустила его вырывающуюся руку и спокойно заметила:

— Ну, ори! Приедет полиция, жена твоя узнает, как ты любишь живопись! Интересный у вас будет разговор об искусстве!

Напоминание о жене подействовало, как ушат холодной воды. Рвачёв моментально успокоился и поплёлся к выходу, бурча под нос пустые угрозы в адрес музея. На улице, окончательно остыв, вдохнув свежего морозного воздуха, он посмотрел на меня с загадочным видом.

— А теперь — в ресторан! Но не простой!

Ресторан назывался «Русский домовой». Стены были украшены знаменитыми нарциссовскими собаками.

— Откуда ты знаешь, что это Нарциссов?

— По Ленинграду. Он ученик Николая Акимова. Я была на его первой выставке.