Бархатные коготки

— Ты работала горничной, до того как сюда попала?

— В услужение меня отдали в десять лет; папа был бедный. Отправили в один дом в Паддингтоне. В четырнадцать я получила место в Кентиш-Тауне. Куда лучшее. Служила я горничной и очень тесно сдружилась с другой служанкой, по имени Агнес. У той был ухажер, и она его бросила, мисс, ради меня. Вот как мы с ней сблизились…

Зена обратила грустный взгляд на свои руки, лежавшие на коленях, и в повисшей тишине меня охватила печаль.

— И эта самая Агнес кому-то проболталась, отчего тебя и отправили в исправительное заведение?

Она помотала головой.

— Нет-нет! Получилось иначе: Агнес отказали от места, потому что ее невзлюбила хозяйка. Она нашла работу в Далвиче, это, как вы знаете, очень далеко от Кентиш-Тауна, но видеться по воскресеньям мы могли и еще посылать друг другу по почте записки и посылки. Но тут… тут к нам поступила другая девушка. Не такая милая, как Агнес, но она уж очень ко мне воспылала. Не иначе, мисс, она была немножко того. Рылась в моих вещах — и, конечно, нашла мои письма и все такое прочее. И пристала: целуй ее! А когда я сказала, что не буду, она пошла к хозяйке и соврала, что будто бы это я заставляла ее меня целовать и еще трогала где не следует. А ведь это она так делала, а вовсе не я! Хозяйка не знала, верить ей или нет, и тогда она показала ей мою коробочку с письмами.

— Ну и ну! Сука, да и только!

Зена кивнула.

— Что и говорить, как есть сука, только раньше у меня язык не поворачивался так ее назвать.

— Хозяйка и послала тебя в исправительное заведение?

— Да, меня обвинили в развращении. И еще хозяйка добилась, чтобы Агнес тоже отказали от места; ее бы, как и меня, отправили в тюрьму, но она стала встречаться с еще одним молодым человеком, очень нехорошим. Теперь она за ним замужем, и, говорят, он обращается с ней хуже некуда.

Зена покачала головой, я тоже.

— Похоже, тебе от женщин изрядно досталось, так ведь?

— А то!

Я подмигнула.

— Иди сюда, давай покурим.

Она подошла к кровати, я достала две сигареты, и мы молча закурили, временами вздыхая и покачивая головой.

Наконец я поймала на себе испытующий взгляд Зены. Она тут же покраснела и отвела глаза.

— Что?

— Ничего, мисс.

— Нет, ты о чем-то думала. — Я улыбнулась. — Скажи о чем.

Она снова затянулась сигаретой, делая это на простонародный манер: сложила пальцы чашечкой вокруг сигареты, так что горящий конец едва не обжигал ладонь.

— Вы небось решите, что я забыла свое место.

— Ну да?

— Да. Но только с самой той поры, как я вас хорошенько рассмотрела, мне до смерти хочется это узнать. — Зена перевела дыхание. — Вы ведь выступали в концертных залах, так? Выступали с Китти Батлер и назывались просто Нэн Кинг. Когда я вас впервые здесь увидела, во мне все перевернулось. Мне в жизни не случалось прислуживать знаменитостям.

Я молча уставилась на кончик сигареты. Это во мне все перевернулось от ее слов: я ожидала совсем другого. Через силу усмехнувшись, я ответила:

— Ну, знаешь, какая уж я сейчас знаменитость. Те дни давно миновали.

— Не так уж давно. Я ведь помню, как видела вас в Кэмден-Тауне и еще раз в «Пекем Паласе». Мы были с Агнес — до чего ж ухохотались! — Голос ее упал: — После этого как раз начались мои беды…

«Пекем Палас» я помнила хорошо, мы с Китти выступали там однажды. Было это в декабре, перед нашим дебютом в «Брите», так что незадолго до начала моих собственных бед.

— Подумать только, ты сидела там с Агнес, а я была на сцене с Китти Батлер…

Видимо, уловив что-то в моем тоне, Зена подняла глаза.

— И вы не виделись с мисс Батлер все это время?.. — Я мотнула головой, на лице Зены выразилось понимание. — Но быть звездой сцены — это ведь что-то особенное?

Я вздохнула.

— Пожалуй. Но… — Тут я подумала о другом. — Не проговорись об этом миссис Летаби. Она… она недолюбливает мюзик-холл.

Зена кивнула.

— Да уж. — На каминной полке пробили часы, Зена поднялась на ноги, затушила окурок и помахала перед ртом, чтобы разогнать запах курева. — Боже, что ж это я! Будет мне на орехи от миссис Хупер.

Она подобрала пустую чашку, поднос и шагнула за ведерком с углем.

Обернулась и снова покраснела.

— Будут еще распоряжения, мисс?

Секунду-другую мы молча смотрели друг на друга.

На лбу у Зены по-прежнему виднелась сажа. Сдвинувшись с места, я вновь ощутила влажное пятно на простынях — оно сделалось еще влажнее. Почти полтора года я чуть ли не каждую ночь трахала Диану. Это действие стало для меня чем-то вроде рукопожатия, не более чем актом вежливости, применимым в отношении кого угодно. Но Зена, если бы я позвала ее в постель, — откликнулась бы она, позволила бы себя целовать?

Этого я не знала. И не позвала ее, а только поблагодарила:

— Спасибо, Зена, пока ничего.

И она, прихватив ведро с углями, ушла.

На подобные затеи мне не хватало духу, тогда.

И я представляла себе, как разъярилась бы Диана.

Как уже было сказано, описанное происходило осенью того же года. Это время и следующие два-три месяца я запомнила очень хорошо, так как они были полны событий: наша связь с Дианой близилась к концу и — как случается, говорят, с больными — ее последние дни протекали в лихорадочном возбуждении. Мария, к примеру, устроила у себя вечеринку. Дикки организовала увеселительную речную прогулку: наняла судно от Чаринг-Кросс до Ричмонда и мы танцевали на палубе до четырех часов утра под оркестр, состоявший из одних девушек. Рождество мы провели в ресторане Кеттнера, в отдельном кабинете ели гуся; Новый год отпраздновали в Кэвендишском клубе; смех и непристойности за нашим столиком звучали так громко, что к нам снова подошла мисс Брюс, дабы напомнить о приличиях.

В январе Диане исполнялось сорок, и приятельницы уговорили ее отметить праздник на Фелисити-Плейс костюмированным балом.

На самом деле празднество по размаху недотягивало до бала. Музыка звучала в исполнении одной-единственной пианистки, с танцами (в столовой, где скатали ковер) тоже было слабовато. Гостей, однако, привлекал отнюдь не вальс. Привлекала репутация Дианы, а также моя. Привлекали вино, угощение, сигареты с розовыми кончиками. Притягивала скандальность.

Гости явились — и были изумлены.

Для начала мы чудесно украсили дом. Стены мы увешали бархатом, потолок — блестками; лампы потушили, зажгли только свечи. Из гостиной вынесли мебель, оставили только турецкий ковер и на него набросали подушек. Мраморный пол в холле засыпали розами, розы же бросили для запаха в камин; под утро у нас из-за них разболелись головы. Пили шампанское, бренди и вино с пряностями: оно у Дианы грелось в медной чаше над спиртовкой. Все угощение она заказала в «Сольферино». Там для нее изготовили холодное жаркое на древнеримский манер: в индейке запекли гуся, в гусе — курицу, в курице перепелку, а ее, помнится, фаршировали трюфелем. Были и устрицы, в бочонке с надписью «Уитстейбл»; правда, одна дама, не приученная управляться с раковинами, пыталась вскрыть устрицу ножом для сигар. Лезвие соскочило и порезало ей руку чуть ли не до кости; на лед попали капли крови, и к устрицам больше никто не прикоснулся. Диана велела их унести.

На вечеринку были приглашены добрая половина Кэвендишского клуба и еще много женщин, несколько француженок, немок и одна даже с Капри. Можно было подумать, Диана послала приглашения всем влиятельным кругам мира — разумеется, с пометкой «Только для лесбиянок». Таково было первое условие для гостей, второе же, как я говорила, состояло в маскарадном наряде.

Публика в результате собралась разношерстная. Иные из дам воспользовались этим вечером исключительно для того, чтобы оставить дома амазонку и облачиться в брюки. К ним принадлежала и Дикки: она оделась в мужской утренний костюм, вставила в петлицу веточку сирени и представлялась Дорианом Греем. Прочие костюмы, однако, отличались большим великолепием. Мария Джекс выкрасила себе лицо, налепила бакенбарды и явилась в костюме турецкого паши. Эвелин, подруга Дианы, вырядилась Марией Антуанеттой — впрочем, позднее явились одна за другой еще две. Одно из досадных обстоятельств того вечера: я насчитала целых пять Сапфо с лирами, а также шесть леди из Лланголлена (об этих леди я до Дианы и слыхом не слыхивала). С другой стороны, дамы, сделавшие не столь очевидный выбор, рисковали тем, что их никто не опознает. «Я королева Анна!» — очень раздраженно заявила одна гостья, когда Мария не смогла разгадать ее маскарад, когда же Мария наименовала королевой Анной другую даму в короне, та разозлилась еще больше. Оказалось, она — шведская королева Кристина.