Только для мужчин

– Так что, вы и ожерелье «увели»?

– Может, я и решилась бы на эту глупость… если бы смогла.

– Ваша матушка почувствовала что-то неладное?

– Нет, ожерелья просто-напросто не существовало.

– Ясно.

– Откуда у матери такие сокровища? Я решила прибегнуть к этой лжи с единственной целью – заставить Лазаря вернуть мне перстень. Но вместо того чтоб получить перстень, я увязла пуще прежнего, он ежедневно приставал ко мне, требовал, чтобы я как можно скорее выкрала ожерелье. Он всячески давил на меня, а я откладывала, пускай, мол, сперва мать уедет. А в это время и она на меня обрушилась – обнаружила все-таки пропажу… Не знаю, как это произошло, только она тут же сообщила в милицию. Деваться некуда, надо было спасать человека. Я сказала, будто взяла перстень поносить и потеряла. Мать, конечно, в истерику, стала хвататься за сердце и рухнула на диван – ее вечные штучки; я ей принесла стакан воды и валерьянку и как была в летнем платье, так и пошла куда глаза глядят. Вернулась через несколько дней – взять хоть что-нибудь из белья, – но вместо белья мать вручила мне повестку. Ступай теперь, говорит, сама выкручивайся, посмотрим, как-то они поверят твоим россказням. Пришлось идти. Насчет перстня меня особенно не допрашивали, зато вытащили на свет прежнюю историю и снова принялись за старое: с каких пор и почему не работаешь, что ж, говорю, найдите мне работу, и я пойду работать. И они нашли, только на другом краю света – об этом я вам уже рассказывала, – мне стало невмоготу, бросила, мать снова в обморок, я ей дала валерьянки – и снова в бега.

– Этот номер вы, похоже, частенько выкидывали…

– Частенько, – соглашается Лиза.

– Какая же была польза от этих побегов?

– Не думала я о пользе. Почему обязательно должна быть польза?

– Но если поступок не приносит пользы, какой смысл его повторять?

– Кое-какая польза все же была, – бормочет она, небрежно пожимая округлыми своими плечами. – После каждого моего побега мать, бывало, до неузнаваемости размякает. Родненькая… Дитятко мое… Радость моя… Ненадолго, правда, но все-таки размякает.

Сбежать. Простейший и самый верный способ избавиться от всего и от всех. Вероятно, это вошло у нее в привычку с детства, уже после первых домашних конфликтов. Может быть, преследуемого зайца такой примитивный рефлекторный порыв может спасти, но в человеческом обществе, где существуют удостоверения личности и прописка, проку от него немного. Бегство длится до определенного момента – до тех пор, пока тебя не сцапают.

– Это все? – спрашиваю я.

– Почти. Было у меня еще одно увлечение, да неохота сейчас рассказывать. Это совсем другая история.

– Ваши увлечения меня не интересуют. Я о другом.

– Ну так это все.

– Чего же они теперь от вас хотят?

– Теперь они требуют перстень – тот, который мне дал Мони. А на самом деле им ожерелье спать не дает.

– Скажите, что его нет и не было.

– Я говорила – не верят.

– Получается, что ваши выдумки убедительней вашей правды.

– Это вам решать, – произносит она с равнодушным видом.

– Предложите им обмен: они возвращают ваш перстень, а забирают свой.

– Предлагала, да не такие они дураки. У них теперь своя версия: они не имеют никакого отношения к моему перстню. И вообще не знают, кому я его отдала и зачем, Самое скверное то, что так оно и есть, – они с самого начала так все подстроили.

– Может быть, вернем им деньги за перстень Мони – и делу конец?

– И на это они не идут. Это, дескать, семейная реликвия или что-то там еще… Я же вам сказала – они тянутся к ожерелью.

– А не боятся они дотянуться до милиции?

– Вот уж нет. Они понимают, что я не пойду жаловаться. Кто прошел через чистилище, жаловаться не станет. А если бы я была из тех, что жалуются, мне бы не пройти чистилища…

– И вам безразлично, что они считают вас дурой?

Лиза смотрит на меня, как видно решая, промолчать ли в ответ на мой комплимент. И лишь минуту спустя отвечает устало:

– Знаете, если бы то там, то сям не попадались дураки, Тони, в этом мире некого было бы уважать…

Она снова замолкает, а чуть позже говорит с ноткой оптимизма в голосе:

– Ладно. Как-нибудь да выкарабкаюсь.

Нет, в ней все-таки есть что-то симпатичное, в этой гусыне. Не столько в ее глупых историях, сколько в том, как она к ним относится. А относится она к ним именно как гусыня. Выйдет из воды на бережок, отряхнется и говорит как ни в чем не бывало: а теперь пошли дальше.

Ты и сам ничего не любишь принимать близко к сердцу и не имеешь привычки изображать себя мучеником. Что-что, а это уж ты хорошо себе уяснил: никто ничего тебе не должен, потому что никто ничего тебе не обещал, и если ты не в долгу перед этим миром, то и он ничем тебе не обязан – словом, вы квиты.

И все-таки где-то там, на самом-самом дне, в самых тайных глубинах, шевелится у тебя мыслишка, что ты жертва. Неизвестно отчего и почему, но жертва. Несмотря на то, что все твои драмы, сваленные в одну кучу, вряд ли могут сравниться с тем, что эта гусыня пережила за каких-то пять лет. Однако она вовсе не считает себя жертвой, не сетует на жизнь. Напротив, с невозмутимостью истинной гусыни она в очередной раз вылезает из болота, отряхивается и бодро произносит: а теперь пошли дальше. Может быть, даже не спрашивая себя: куда. Скорее всего, к другому болоту.

Ничего не поделаешь, придется мне вмешаться в эту изумрудную аферу. Я, конечно, мог бы сказать: не впутывайте меня в эти ваши истории, я не настроен заниматься глупостями. Но я этого не скажу. Наверное, потому, что я начал просыпаться от спячки. Да и как не проснуться, когда тебя словно дубиной по голове огрели? Проснешься, если ты еще жив.

Единственный след – адрес Лазаря. Но к чему он мне, этот адрес? Да на черта он мне сдался, этот адрес, повторяю я про себя на другой день, обдумывая в одиночестве, как быть дальше.

«Они» (как называет их Лиза) живут словно раковые больные. А твоя жизнь и вовсе не похожа на жизнь живого человека. Каждый по-своему с ума сходит. Какие у тебя основания им мешать?

Трудный вопрос. Ты мешаешь им, желая прийти на помощь ей. Но это не ответ, потому что тут же возникает следующий вопрос: а с какой стати ты должен ей помогать? Где сказано, что ты должен помогать кому-то? В Библии? И если ты получил удар однажды, может ли это служить для тебя основанием лезть под новые удары?

Один вопрос цепляется за другой. Они вяло, как бы по инерции проплывают в сознании, не особенно даже тебя и задевая, так как решение ты уже принял. Принял еще до того как сосредоточился над привычным вопросом. «Какой смысл?» А раз решение принято, вечером прямо из редакции я отправляюсь в Лозенец разыскивать чердак Лазаря. Адрес приводит меня к двухэтажному дому, ничем не примечательному. Внизу светятся два окна. По старому софийскому обычаю парадная дверь открыта, а на лестнице (по тому же обычаю) – грязь и запустение. На чердаке я попадаю в тесный коридорчик с тремя дверьми. При свете карманной зажигалки мне удается разглядеть на одной из них скромную табличку: «Лазарь Симов, студент». Студент отсутствует. Две другие двери, вероятно, ведут в какие-то кладовки. Снизу слышится пальба: по телевидению передают фильм, как сказал бы со вздохом Илиев, опять про войну. Какая досада. Против тематики телепередач я ничего не имею, но если на лестнице послышатся шаги, то при этом грохоте едва ли я их услышу.

Притаившись в дальнем углу темного коридорчика, я замираю в ожидании. Отец как-то сказал: если ты не наделен железной волей, то по крайней мере упрямства тебе не занимать. Дай бог!

Стоило мне подумать, что ждать, верно, придется долго, как дверь со стороны лестницы распахивается, и на каменный пол коридорчика падает длинный светлый прямоугольник. К счастью, он не достигает моих ног. Затем в нем возникает длинная тонкая тень, тень передвигается по светлому полю прямоугольника, слышится звук отпираемого замка. – Войдем вместе, – предупреждаю я хозяина, очутившись позади него. – И без лишнего шума. Люди смотрят телевизор.