Если очень долго падать, можно выбраться наверх

— Зачем ты это устроил, что за инфантильность? Ты знаешь, что отец после твоей выходки с головы до ног покрылся экземой?

Он отпил на два дюйма «летнего снега», глупо ухмыльнулся, ничего не сказал.

— Если бы все было так просто! Ты мне был небезразличен, как ты не понимаешь, неужели я бы пошла на это, если б не твое проклятое обаяние.

Так ничего и не сказав, он сунул руку в карман бойскаутской рубахи, достал маленькую белую коробочку и задумчиво погладил ее пальцем.

— И Хеффаламп, — она решила сменить тему, вздохнула, отвернулась к окну. — Это так ужасно.

— Правда?

— Не придуривайся, Гноссос, конечно, правда.

Он стянул с коробочки резинку, подождал немного, потом опять предложил ей бутылку.

— Попробуй, старушка. Тебе полезно.

Губы ее скривились — видимо, от одной мысли о его заразе.

— Спасибо, не хочу.

Он показал ей коробочку.

— У меня для тебя подарок. Маленькая штучка для головы.

Они стояли под деревьями на краю бугристой площадки. «Снежинка» закрыта, поблизости ни одной машины, тишину нарушает лишь шум кампуса, далекий и нереальный. Кристин как бы невзначай взялась за дверную ручку, но он ловко поймал ее запястье и недвусмысленно сжал.

— Гноссос!

— С самой Кубы, привет от Будды.

— Перестань, мне больно.

— А знаешь, что это такое? Сладенький мой.

Жилка на шее панически билась, но свободной рукой Кристин все еще держалась за дверь.

— Господи, Гноссос, что ты несешь? Неужели мне мало этой проклятой обезьяны? Отпусти руку.

Он ухватил ее покрепче и большим пальцем сдвинул крышку коробочки.

— Правильно, детка, продолжай, я слушаю.

Она резко изогнулась, прижалась спиной к ручке, в глазах слезы.

— Ради бога, Гноссос, пожалуйста, я зря с тобой поехала.

— Раз поехала, старушка, о чем теперь говорить?

— Ты обещал Алонзо. Ты сказал, что не тронешь меня.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть его загадочной улыбки, Гноссос достал носовой платок.

— Это совсем не больно. Поверь мне.

— Прошу тебя…

Говорить больше было не о чем. Он рывком оттащил ее от двери и повалил к себе на колени. Кристин попыталась вырваться и сесть, но он чуть отодвинулся от руля и схватил ее за волосы. Обруч стягивает надушенную голову; блузка с короткими рукавами, глаженая джинсовая юбка и серые гольфы. Он хлопнул Кристин по заднице.

— Снимай, — были его слова.

Кристин задохнулась и так и осталась с раскрытым ртом.

— Что?

— Всю ночь что ли с тобой возиться?

— О, господи, ты хочешь…

— Детка, я не прикоснусь к тебе даже полицейской дубинкой — у тебя триппер.

— Гноссос, правда, ради бога… — Она набрала воздуха, чтобы закричать, но было уже поздно. Он соорудил из платка кляп и стащил с себя плетеный индейский ремень. Поймал молотившие воздух руки и стянул их за спиной. Раздалось мерзкое приглушенное бульканье. Она лягнула его ногой, но Гносос не обратил внимания. Неуклюже ползая рядом на коленях, он удерживал ее лицом вниз — затем задрал подол. Усевшись ей на копчик, открыл коробочку. Там лежал глицериновый суппозиторий, наполненный неочищенным героином Матербола. Гноссос расположил конус, словно маленькую торпеду, между большим и указательным пальцами и проделал все по инструкции — осторожно и ласково в память о прежних временах.

Досчитал до пятидесяти, игриво шлепнул и перевернул на спину. Кристин была мертвенно-бледна и собиралась потерять сознание.

— Ну как, нормально?

Белки глаз испещрены выступившими от напряжения тонкими прожилками. Он смотрел на них, пока зрачки не расширились, а веки не налились тяжестью. Тишину нарушали случайные выстрелы далекой пушки. Через некоторое время Кристин передернулась, перестала биться и затихла. Добро пожаловать в Лимб, надеюсь, вам у нас понравится.

Он помог ей выбраться из машины, вытащил кляп, на случай, если ее вдруг затошнит, и развязал руки. Кристин истерически смеялась.

Закурил, посмотрел на ее часы, глубоко вздохнул.

— Пиши письма, малыш.

Закинул рюкзак за плечо, оставил ее одну на траве и двинулся к роще — не останавливаясь и не оглядываясь.

Никогда не знаешь, кто превратит тебя в соляной столб.

21

На самом деле, среди идиллических холмов Дэвида Грюна он мог бы провести не семь дней, а гораздо больше, если бы Крачка и Малиновка случайно не принесли с собой «Ежедневное Светило». Маленький лагерь Гноссоса был прекрасно обустроен, защищен, удобен и закрыт от любых посетителей, кроме природных. Перед завтраком к нему слетались певчие птицы, белки делили с ним обед, а еноты подбирали после ужина крошки. Спальник он расстелил на сосновых подушках, солнце нагревало пористые камни, и они отдавали по ночам тепло; рядом росла черника, водяной кресс, шиповник, заячья капуста, вишни, и бил из земли ключ. Можно оставить надежды на дифференциальные уравнения и теорию происхождения солнца. Микрокосм смотрелся совсем неплохо. Побеспокоили всего один раз, когда пришел Дэвид спросить, намерен ли Гноссос получать телефонные сообщения. Но тот был занят приготовлением грибного супа и лишь поинтересовался, где растет розмарин.

Пока девочки, оставив газету, собирали цветы, он разогревал такой же суп, но с зеленым орегано. Гноссос понаблюдал за ними некоторое время, пожевал одну из крачкиных фиалок, потом, окликнув девчонок, показал, где прячутся колокольчики. Как вдруг его неверящим глазам предстали измазанные клевером угрожающе-черные строки.

Г. АЛОНЗО ОВУС ВСТУПИЛ В ДОЛЖНОСТЬ ПРЕЗИДЕНТА Решение вызвано гибельюПрезидента Магнолии во время неожиданного горного обвала.

— Что случилось, Гноссос? — спросили девочки, услыхав изумленный вопль. Но он продолжал читать, водя по строчкам дрожащим пальцем.

Во время последней экспедиции в горы экс-декан оказался погребен под сланцевым оползнем. Изувеченные останки Магнолии извлечены из-под обвала Алистером П. Хипом, Кембридж, Массачусеттс, занимавшимся неподалеку альпинизмом. Трагедия омрачила известие о бракосочетании декана Овуса и Кристин Ф. Макклеод, дочери Дж. Кеннета Макклеода, помощника президента Эйзенхауэра по особым поручениям…

Но рывком распахнув дверь Кавернвилльской квартиры, Гноссос обнаружил, что, сидя на индейском ковре, его там поджидает проктор Джакан. Он держал подмышкой папку с бумагами и бренчал героиновыми кастаньетами. В воздухе носились мартышечьи испарения.

— Стоять, — последовал приказ.

Для пущей уверенности за спиной Гноссоса возникли два сержанта и закрыли дверь.

— Привет, Паппадопулис, — улыбнулись они.

— Садись, — сказал Джакан.

Гноссос бросил взгляд на кастаньеты и почувствовал, как сгибаются коленки. Но он лишь покачал головой и остался на ногах.

— Что происходит? — поинтересовался он. — Слет фараонов?

— Зачем терять время? — сказал один из сержантов. — Давайте к делу.

— Мы знаем все, — сообщил из-под шляпы Джакан. — У нас все в протоколе.

— Статуи. — Второй сержант. — На прошлое Рождество.

— Кабинет Магнолии. — Первый. — Вандализм.

— Гульба в сарае. — Джакан придвинулся ближе. — Теперь кастаньеты. Боюсь, Гноссос, у тебя серьезные неприятности.

— Не надо мне тыкать, дядя.

— Но дело не в этом. Ты теперь — не наша забота. — Он протянул ему белый конверт с красным штампом «ЛИЧНО В РУКИ» на лицевой стороне.

— Открывай, — хором скомандовали сержанты.

ПОЗДРАВЛЯЕМ — было первое слово. А ниже — стандартная повестка от Армии Соединенных Штатов. Подписана, разумеется, председателем афинской комиссии по военному призыву, и хотя Гноссос никогда раньше не видел пухлого автографа Овуса, он успел отметить, как сильно они с этой закорюкой друг другу подходят.

Люди Джакана стащили у него с плеч рюкзак.

Старый хранитель огня, похоже, тебя вновь зовут асфальтовые моря.