Секрет Сабины Шпильрайн

По-моему, именно игра Марины с Феликсом в теннис привела к торжеству мира и согласия в нашем маленьком сообществе, так как сильно снизила электрическое напряжение между нею и Маратом. Зато в нашем уютном коттедже напряжение возрастало с каждым днем, потому что Лина отчаянно сопротивлялась каждой нашей попытке проникнуть в тайник ее детства.

Она не хотела ничего скрыть, она просто не хотела это вспоминать. И чем дальше мы проникали в потайные коридоры ее памяти, тем ясней я понимала, как мучительно трудно ей туда возвращаться. Она, по сути, ничего не рассказывала связно, она после долгих уговоров неожиданно вываливала на нас очередную порцию информации, а потом уходила к себе, ложилась в постель и часами молчала, не отвечая на простые вопросы, типа: «Чай пить будете?»

Особенно страшная буря разыгралась, когда мы дошли до истории с толстым мальчиком, который ехал по зеленой лужайке на трехколесном велосипеде Лины. Когда Лина рассказывала, как она бежала по парку, подгоняемая топотом ног преследователей, она внезапно глубоко втянула воздух в легкие и замолчала. Все наши попытки заговорить с ней не привели ни к чему: она потеряла дар речи.

Нельзя передать словами охвативший нас ужас. Мы дали ей успокоительные капли и уложили в постель.

Тут настало время тенниса, и Феликс отправился на корт. Я заглянула к Лине и, увидев, что она спит, надела свое кремовое пальто и выскользнула из коттеджа – в душе моей созревало разрушительное решение. Быстрым шагом, почти бегом я домчалась до большого дома и, проскочив по лестнице на второй этаж, отправилась на поиски кабинета Марата. В коридоре не было ни души, спросить было некого, и я уже было отчаялась, как вдруг прямо мне навстречу с третьего этажа спустился сам Марат. Увидев меня, он застыл в удивлении: «Ты ко мне?»

«К тебе. Мы можем поговорить, так, чтобы никто не узнал об этом разговоре?» – «Ради Бога», – он открыл дверь большого зала совещаний: «Сюда без дела никто никогда не заходит». Мы сели в глубокие кресла у стола: «Ну, в чем дело?» Я набралась решимости – это было непросто - и выпалила: «Марат, я боюсь, нам лучше отказаться от этой затеи, если мы не хотим, чтобы твоя мать умерла». Уж чего-чего, но этого Марат не ожидал. Он был так потрясен, что даже не нашел слов для вопроса «Почему?».

Мне не оставалось ничего другого, как продолжить свою мысль. «Она не хочет возвращаться в свое прошлое. Из того, что мы пока из нее вытянули, видно, насколько оно было ужасным. Сегодня посреди рассказа об одном эпизоде своего детства она потеряла дар речи. Когда я уходила, она спала. Я не знаю, сможет ли она говорить, когда проснется». – «А до Сабины вы уже дошли?» – «Только-только – она была их соседкой в коммунальной квартире».

Марат посидел пару минут молча, переворачивая какие-то булыжники в мыслях – в зале было так тихо, что я почти слышала их грохот в его голове.

«Спасибо, золотая ручка, – сказал он, наконец. – Бросать это дело нельзя, оно принадлежит не нам, а истории. Я подумаю, как я могу повлиять на маму». Я глянула на часы: «Ой, мне надо бежать, скоро Феликс вернется с тенниса. А я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о нашем разговоре». И я направилась к выходу, не замечая, что он бесшумно, как кот, идет следом за мной.

У самой двери он схватил меня за локти сзади и спросил: «Скажи, почему ты меня тогда отвергла?» Я на секунду испугалась – от него можно было ждать чего угодно, но потом стряхнула с себя испуг: «Потому что ты сын Лины. А я намерена провести рядом с ней весь остаток ее жизни». – «При чем тут это?» – «А при том, что я не смогла бы при ней остаться, если бы ты меня поматросил и бросил». – «А может, я бы не бросил?» – «Ах, Марат, посмотри вокруг, на свое поместье, на своих слуг и на свою жену – и скажи, при чем тут я?»

После этих слов он ослабил свою хватку, так что я смогла вырваться и убежать. Подбегая к коттеджу, я увидела две приближающиеся ко мне фигуры – слева Лину в тулупе, справа Феликса в махровом халате, наброшенном поверх теннисного костюма. «Где ты была?» - закричали оба хором, но независимо, так как их скрывали друг от друга усыпанные снегом ели. Я к этому вопросу была не готова, у меня не было никакого приличного объяснения – ведь никто из них не должен был знать, что я ходила на тайное свидание с Маратом. Поэтому я выбрала единственно возможный в моем положении ответ – сильно разогнавшись, я поскользнулась и очень больно влетела в колючий придорожный куст.

Дальше все пошло, как положено: меня с трудом вытащили из цепких объятий куста и, забыв про вопросы, повели домой умываться и мазать царапины йодом. Пока я приводила себя в порядок, привезли обед, и мы дружной троицей принялись поглощать удивительные кулинарные измышления здешнего повара – Марат уверял, что его повар – лучший в Москве и в окрестностях. Не успели мы завершить этот праздник чревоугодия, как дверь отворилась и впустила в столовую самого Марата, который держал в руке нечто ослепительное, завернутое в прозрачный пластик.

“Мамуль”, - сказал он и Лина вздрогнула: наверно, так он называл ее в детстве. “Мне только что прислали два билета в театр Додина – они сейчас на гастролях в Москве, и билеты нужно было покупать за полгода, а я, занятый делами, не купил. Но нашлись подхалимы, которые пожертвовали мне свои билеты, – а может, они вовремя купили с запасом. Это не важно, важно, что билеты у меня, а Марина нацелилась идти на показ французской моды, что для нее важней любого театра. И я пришел пригласить тебя пойти со мной – говорят, что это вершина современного искусства. Помнишь, как ты водила меня в театр в детстве? Я, правда, всегда сопротивлялся, но ты, я надеюсь, не будешь?»

Потрясенная Лина затрясла головой: не буду, мол, не буду. А Марат продолжал: «Но я подумал, что у тебя нет платья для такого светского сабантуя. И я осмелился взять одно из твоих платьев и послать Сусанну в лучший магазин – их названия не удерживаются в моей голове, - чтобы она купила там для тебя театральное платье». Он сорвал пластик с того ослепительного, что держал в руке,и протянул его Лине. Я громко ахнула – это было королевское платье, в котором синий, красный и серебряный переливались и сплетались в изысканном рисунке.

Лина встала из-за стола и, прижав платье к сердцу, пролепетала: «Спасибо, мой мальчик. Можно, я пойду примерю платье?» И она, совсем как девочка, выбежала в ванную. Через минуту она вернулась преображенная: она распустила затянутые узлом волосы, освобождаясь от своего строгого профессорского облика. Перед нами стояла изящная молодая женщина, серебро ее волос только подчеркивало элегантность серебра в ткани платья.

Первым пришел в себя Феликс – он упал перед ней на колени и произнес: «Велите казнить меня за дерзость, ваша светлость, но я должен поцеловать вам руку». И поцеловал. Все весело засмеялись и засуетились – в театр нужно было выезжать через час, и нужно было привести Лину в соответствие с платьем. Уходя, Марат предупредил: «Не волнуйтесь, если мы вернемся поздно. После спектакля мы закатимся в кабак».

Лина действительно вернулась поздно, далеко заполночь. Феликс не дождался и заснул, а я никак не могла, как говорится, смежить веки – меня грызло беспокойство. Я была уверена, что вся эта комедия – билеты в театр и роскошное платье, - всего лишь часть какого-то хитрого плана. Но не могла догадаться, какого.

Лина вошла тихо-тихо, опасаясь нас разбудить, и я сначала сомневалась, выйти к ней или притвориться спящей, но все же не выдержала и вышла.

Она сидела на кровати в своей спальне и плакала. Вот тебе и на! Он же обещал праздник! «Какая же я была эгоистка! – прорыдала Лина. – Я вообразила, что первая часть моей жизни принадлежит только мне, не подозревая, что она убила во мне все эмоции, положенные другим, близким мне людям. Я не то, чтобы не любила своего сына, я просто не хотела поделиться с ним ничем, что было для меня важно. И он жил рядом со мной, всегда отверженный, всегда отгороженный глухой стеной моего эгоизма. Но я исправлю это, я заставлю себя вернуться туда, куда поклялась никогда не возвращаться».