Г. М. Пулэм, эсквайр

Мы сидели и с карандашом в руках подсчитывали, на какие средства придется жить. Эти средства складывались из дохода с того, что оставил мне отец, моего жалованья в фирме «Смит и Уилдинг» и собственных денег Кэй, полученных по наследству от бабушки.

Тогда нам казалось, что мы настоящие богачи, что нам хватит и на дом с двумя горничными, и на летнюю резиденцию в Норт-Харборе. Особенно приятно было обнаружить, что у нас с Кэй есть, видимо, много общего, — нам нравилась одна и та же мебель, наши планы о будущем совместном времяпрепровождении полностью совпадали. Мы оба хотели иметь лодку и оба мечтали о собственном автомобиле. И мне и Кэй нравились несоленое масло и сливки, и оба мы признавали, что было бы недурно приобрести со временем ферму и лошадей.

Теперь мне кажется, что тогда каждый из нас думал только о себе, хотя мы считали, что думаем друг о друге. Вероятно, то же самое происходит со всеми, кто помолвлен. Если и до официального объявления о нашей помолвке в марте события развивались быстро, то после нее все буквально завертелось.

— Знаешь, — сказала мне Кэй, — именно официального оглашения я и боялась. Теперь отбоя не будет от визитеров и поздравителей, и мы с тобой не сможем остаться наедине, пока не кончится вся канитель.

Она не ошиблась. Из всего, что происходило потом вплоть до июня, мне запомнились только бесконечные встречи с различными людьми. Началось с мистера Мотфорда, которому, по совету Кэй, я нанес визит в его конторе, и с миссис Мотфорд — она поцеловала меня и заявила, что давно уже лелеяла надежду на подобный исход дела и что я должен проявлять в своей жизни с Кэй исключительную терпеливость. Миссис Мотфорд посоветовала мне не ждать от Кэй особой житейской практичности и добавила, что она сама и я будем практичны за мою жену. Потом мы с Кэй отправились к Мотфордам на кухню пожать руку старой кухарке Норе, проработавшей у них лет двадцать. Потом я и Кэй оказались в спальне моей матери, чтобы поцеловать ее. Потом мы пожимали руки Хью, нашей старой кухарке Лиззи и Патрику. Потом поехали в Роксбери навестить старую няню Кэй. Потом нас угощали чаем бабушка Фредерика, дядюшка Боб и вся его семья в Хайнгэме, дядя Кэй, Джексон, и тетушка Кэй, Джеральдина. Потом, во время чая, устроенного по случаю объявления нашей помолвки, мы с Кэй стояли рядышком и объясняли всем и каждому, как мы счастливы. По-моему, Кэй даже нравилась вся эта кутерьма, хотя она и утверждала обратное. Она помнила имена всех, с кем мы встречались, и мне оставалось только недоумевать, почему миссис Мотфорд находила ее непрактичной.

— Гарри, — как-то спросила меня Кэй, — тебе понравился дядя Джексон?

— Конечно. По-моему, он замечательный человек.

— А я думала, что он не понравится тебе. Вечно он роняет на себя куски, когда ест. Тетя Джеральдина уже давно отказалась чистить его костюмы.

— Мне он понравился, — повторил я.

— О чем вы с ним разговаривали?

— О наконечниках индейских стрел.

— Гарри, ты убежден, что не раскаиваешься? Если хочешь, можешь отказаться, я не возражаю.

— Тебе хочется, чтоб я передумал?

— Я бы заболела, если бы ты этого захотел. Я так горжусь тобой.

Мне очень нравилось, как Кэй разговаривала с людьми и смотрела им прямо в глаза. В то время мне казалось, что мы одинаково наслаждаемся всем, что творится вокруг нас.

— Пусть даже это раздражает и утомляет нас, — заметила Кэй. — Со временем все привыкнут к нам, а потом мы вообще останемся вдвоем.

Не допускаю мысли, что в те дни я сомневался в правильности принятого решения, — честно говоря, никаких сомнений у меня не возникало. И все же припоминаю, что когда, много времени спустя, Кэй заговорила на эту тему, я не знал, что ответить ей. У Кэй вошло в привычку вечно рыться в прошлом, вытаскивать на свет божий какие-нибудь воспоминания, носиться с ними некоторое время, а потом снова отшвыривать в прошлое.

— Не вздумай говорить, что тебе не хотелось разорвать нашу помолвку, — недавно сказала Кэй. — И не пытайся доказывать, что ты был само совершенство. Уж я-то знаю, как ты трусил, когда пришло время официально объявить о помолвке. Ты помалкивал, как всегда, а на самом деле только того и хотел, чтобы разорвать помолвку.

— Никогда я этого не хотел.

— Не понимаю, что тебя заставляет так скрытничать, даже сейчас, когда все уже в прошлом? Ничего ведь не случится с тобой, если ты признаешься, что кое-какие сомнения тебя тогда грызли. Я вот не боюсь признаться в этом. Да, я вовсе не была уверена, что поступаю правильно, и у тебя не было такой уверенности. Что-то тебя беспокоило.

— Ничто меня не беспокоило… Ничего такого, о чем можно было бы говорить.

— Ага! Все же что-то беспокоило.

Когда на Кэй находило такое настроение, она страстно хотела поймать меня на чем-нибудь.

— Ничего такого, о чем можно было бы говорить. Но никто, ни один мужчина, не может полностью владеть собой в такое время.

— А знаешь, о чем я однажды подумала? Я бы и сейчас продолжала думать о том же, если бы не узнала тебя ближе. Я подумала, что у тебя была другая девушка, — возможно, та, которую ты привозил из Нью-Йорка. Именно так ты вел себя, Гарри.

— Послушай, Кэй. С момента нашей помолвки я и не взглянул ни на кого другого — ты же прекрасно это знаешь. Терпеть не могу подобных вещей.

— Боже, да я и без тебя знаю, что не взглянул. Кстати, ты и на меня-то смотришь не так уж часто.

Я никогда не рассказывал ей о Мэрвин Майлс, и, пожалуй, правильно делал; и она никогда не рассказывала о Джо Бингэме; впрочем, я ни о чем и не расспрашивал ее.

Что бы там ни говорили, но брак требует определенной решительности и вызывает у человека известные колебания. Чувствуешь себя так, будто дочитываешь последнюю страницу книги. В начале марта, перед официальным оглашением нашей помолвки, меня охватило непреодолимое желание вновь перелистать, пока еще не поздно, страницы этой книги. Это было странное и мучительное желание, но чем сильнее боролся я с ним, тем больше хотелось мне повидать Биля Кинга, пока все не стало свершившимся фактом. У меня не было особой причины ехать к нему — в конце концов я искренне радовался предстоящей женитьбе на Кэй, но мне казалось, что встреча с Билем окончательно укрепит меня в правильности принятого решения. Я и сам не мог понять, почему не решался написать ему одно из тех писем, какие обычно пишут в подобных случаях, и заверить, что он одним из первых узнаёт о моем шаге. Кончилось тем, что я сообщил Кэй о своем намерении съездить на день в Нью-Йорк по делам. Собственно, я не преувеличивал, говоря о делах, — мистер Уилдинг действительно просил меня проверить некоторые цифры со статистиком нью-йоркского отделения фирмы. И все же я кривил душой даже перед самим собой.

— Я пробуду в Нью-Йорке всего лишь день и вернусь ночным поездом, — пообещал я Кэй. — Надеюсь, ты ничего не имеешь против? Заодно, вероятно, повидаю и Биля Кинга.

Кэй держала меня за руку, но при этих словах сейчас же выпустила ее.

— Вот и хорошо. Поезжай и скажи ему, а потом расскажешь, что он тебе ответил!

— Биль не станет много говорить. Он очень умен, Кэй, но, как правило, предпочитает молчать, когда я говорю о себе.

И тут Кэй сделала нечто удивившее меня. До этого она спокойно сидела, обхватив руками колена, но вдруг вскочила и бросилась мне на шею. Меня поразил ее неожиданный порыв, потому что она обычно не отличалась особой экспансивностью.

— Не унижай себя, Гарри, когда говоришь о нем! Ты лучше его! Ты в десять раз лучше! Ты так дорог мне, и всегда, всегда будешь дорог!

Новая фирма, в которой теперь работал Биль, размещалась на двадцатом этаже здания по Сорок второй улице. Приемная, куда вы попадали из лифта, чем-то напоминала мне контору Балларда. Тут сидела такая же девица, однако вместо книжных полок за ее спиной виднелось несколько византийских арок с покрытыми плющом колоннами. Биль занимал большой кабинет, одну из стен которого украшал гобелен с изображением довольно пухлого Георгия Победоносца, поражающего копьем довольно немощного дракона. Биль сидел за письменным столом в стиле жакоб с тремя телефонами. У него была своя секретарша, — стук ее машинки доносился из маленькой каморки.