История Нины Б.

— Уважаемая госпожа, да скажите же своему мужу, что это просто сумасшествие какое-то, он не должен так разбрасываться своим богатством, я ведь этого не заслужила!

— Ты этого заслуживаешь больше, чем кто-либо, — сказал Бруммер и снова вытер пот с ее лба. Внезапно она схватила его маленькую розовую руку и прижалась к ней губами.

— Еще рано, — недовольно сказал он.

Скрюченными старческими пальцами с обломанными ногтями Мила вытирала слезы, продолжая причитать:

— Ах, госпожа! Разве ваш муж не самый добрейший человек на земле!

Нина Бруммер посмотрела на мужа. Он лучезарно улыбался. Точно так же улыбался и доктор Цорн. Я тоже лучезарно улыбался.

— Да, — лучезарно улыбаясь, сказала Нина, — он самый лучший человек на свете!

14

Мое письмо доставили вместе с утренней почтой. Я был в гостиной, когда новый слуга сортировал письма, журналы и газеты, который принес посыльный с почты. И среди всего этого было письмо, написанное мною у слепых…

Высокомерный новый слуга положил его вместе с остальной корреспонденцией на большой оловянный поднос и понес в рабочий кабинет Бруммера. Теперь мне оставалось лишь ждать последующих событий.

Но дальше вообще ничего не произошло.

Часы показывали 9.00. 9.30. 10.30.

По-прежнему ничего.

Я направился в гараж, вывел из бокса «Кадиллак» и начал его мыть. Никаких событий. Затем я вымыл и «Мерседес». Было уже 23.30. Я пошел наверх в свою комнату. Мне было не очень хорошо: еще утром мне пришлось немного выпить, чтобы успокоиться.

Еще один глоточек — и стоп. Но когда я сделал этот маленький глоточек, у меня так задрожали руки, что я даже пролил коньяк. Мне пришлось выпить вторую порцию, а затем и еще одну.

Потом я опять спустился в гараж, вывел третью машину и стал мыть и ее. Было 12 часов дня. В четверть первого появился доктор Цорн. Он приветливо помахал мне, когда шел через парк. В половине первого появился высокомерный слуга и сообщил мне, что господин Бруммер желает со мной поговорить.

Я надел пиджак и пошел к вилле. Когда я вошел в кабинет Бруммера, ко мне, волоча ноги, направилась старая полуслепая собака и стала тереться о мое колено. Цорн стоял у окна. Бруммер сидел за письменным столом. На столе перед ним лежало мое письмо.

— Вы звали меня, господин Бруммер?

Он посмотрел на меня:

— Да, я приказал позвать вас. — Затем он переглянулся с Цорном, а потом посмотрел на письмо. День выдался прохладный, центральное отопление уже отключили, однако, несмотря на это, меня бросило в пот.

— Собака, — сказал Бруммер.

— Что, простите?

— Собаку надо вывести. Отведите ее вниз, к озеру, Хольден. — Бруммер сунул в рот жвачку и стал что-то насвистывать.

— Пошли, Пуппеле, — сказал я.

Часы показывали 12.45.

15

В 14.30 я отвез Бруммера в город к следователю. Он хотел узнать новости, и я включил радиоприемник в машине. Мы узнали, как идут дела в Алжире, что делается в Лондоне и в Литтл-Роке. А вот что происходило в Германии…

— Бонн. На сегодняшнем заседании бундестага оппозиционная партия направила запрос в адрес федерального правительства. Какие шаги намерено предпринять федеральное правительство в связи с тем, что процесс против дюссельдорфского предпринимателя Юлиуса Марии Бруммера, время начала которого уже было определено, внезапно был перенесен на неопределенный срок в связи с тем, что все важнейшие свидетели обвинения по непонятным причинам отозвали свои заявления. Известно ли федеральному правительству, что Бруммер был освобожден из следственной тюрьмы под залог в пятьсот тысяч марок, хотя…

— Выключите это говно, — сказал Бруммер. Я выключил радио. Бруммер засопел и стал что-то насвистывать. Затем он сказал: — В пять заберите мою жену. Она у портного. Доставьте ее домой. Вы мне понадобитесь лишь в шесть часов.

— Слушаюсь, господин Бруммер.

Покидая машину у следственной тюрьмы, он спросил:

— Вы печатаете на пишущей машинке?

— Так точно.

— Печатаете хорошо?

— Нормально.

— Тогда до шести, — сказал он и вошел внутрь большого здания.

Часы показывали 15.45. Я поехал в сторону Грюнторвегштрассе. Здесь я остановил машину и, пересев в такси, поехал в сторону Рейна. Не доезжая примерно километра до кораблика-ресторанчика, я расплатился с водителем и пошел вдоль шоссе. В стоявших по обочинам шоссе деревьях насвистывал осенний ветер, а я смотрел на гребешки волн, которые ветер закручивал на реке.

Нина опять стояла в тени старого каштана. Заметив меня, она пошла мне навстречу. На ней были бежевые брюки, туфли без каблуков, короткая меховая куртка и темные очки. На светлые волосы она и в этот раз накинула темный платок. Нам обоим пришлось пройти довольно значительное расстояние, пока мы не встретились. Сначала мы шли медленно, затем быстрее — и под конец мы уже бежали. Она схватила меня за руку, и мы пошли вверх по течению реки. Мы не разговаривали. В ресторанчике посетителей не было. Корма была пуста. Старик, похожий на Хемингуэя, стоя на коленях, драил палубу. Нас он не заметил. В этом месте полотно шоссе уже было покрыто пестрым слоем опавших листьев. Над рекой кружили чайки.

Мы дошли до того места, где начинался перелесок. Как и раньше, Нина шла впереди меня по теплой песчаной гуще, где с деревьев свисали водоросли и старая трава, оставшиеся с последнего наводнения. Нина остановилась на небольшой полянке и стала ждать, пока я подойду. Из-за густых крон деревьев сюда не проникал ветер. На полянке было тихо и очень уютно.

У нее были соленые губы, а дыхание отдавало свежим молоком. Мы уселись рядом на маленьком бугорке, поросшем травой, и опять держались за руки, а над нами, над старыми деревьями, свистел осенний ветер. Я думал, что никогда не захочу другой женщины, и думал, как счастливы мы будем, когда я убью Юлиуса Бруммера. И еще я думал о том, как странно то, что я обо всем этом думаю, — я ведь так мало знал о Нине. Собственно говоря, я знал только, что она делает меня счастливым, держа мою руку. «Как в школе, — думал я, — как в школе…»

— О чем ты думаешь?

— О том, что мы ведем себя так, как будто еще ходим в школу…

— Так я себя еще никогда не вела.

— Я тоже.

— А с твоей женой?

— И с моей женой я так себя не вел.

— Неправда.

— Нет, это правда.

— Но ведь ты же любил ее?

— Любил. Но по-другому.

— Ты говоришь, что я похожа на нее.

— Но она не была такой, как ты.

— А какая она была? Расскажи, мне хочется это знать.

— Почему?

— Потому что я ревную тебя к ней.

— Но она же мертва.

— Но я же похожа на нее. Может быть, ты и любишь меня только за то, что я на нее похожа?

— Глупости.

— А может быть, ты вообще не любишь меня. Может быть, ты продолжаешь любить ее. Я несчастна оттого, что похожа на твою покойную жену.

Я поцеловал ее, и она откинулась на траву. Я расстегнул ее меховую куртку и положил руку ей на грудь, вздымавшуюся и опускавшуюся под тонким пуловером. Нина закрыла глаза, ее руки лохматили мои волосы. Я слышал, как кричали чайки и медленно, очень медленно приближался какой-то пароход. Моя рука скользнула под ее пуловер…

— Роберт…

— Да?

— Это ты написал письмо?

16

Я убрал руку и сел, а она осталась лежать и смотрела на меня, озабоченная и грустная.

— Какое письмо?

— Не лги, прошу тебя. Все мои мужчины всегда мне лгали. Я не вынесу, если и ты будешь лгать.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Роберт, я прошу тебя!

— Я не писал никакого письма.

— Клянешься?

— Конечно.

— Нашей любовью?

— Да.

— Мы никогда не будем счастливы, мы никогда не будем вместе, если ты мне лжешь!

— Разумеется, — сказал я.

А что я мог ей сказать? Она посмотрела на меня. В ее глазах отражалось небо и ветки старой ивы. Пароход подходил все ближе. Вся явственнее тарахтел его двигатель. Нина тоже встала: