История Нины Б.

— У нас здесь дел минимум на два часа. Отправляйтесь домой.

Тогда мне в голову еще не пришла мысль, что и другим людям тоже нужно алиби.

— Спокойной ночи, доктор, — сказал я и поехал в сторону Рейна.

У ворот парка виллы стояла женщина. Свет фар скользнул по ней, и мое сердце яростно застучало. Я остановился. Нина Бруммер едва переводила дыхание:

— Слава богу, я жду вас уже целую вечность!

— Что-то случилось?

— Микки…

— Что с ней? — спросил я, оцепенев.

— Нам надо к Ромбергам. Микки пропала.

12

С Рейна накатывался туман, воздух был сырой, а небо темным. Я ехал медленно, и деревья на Цецилиеналлее поодиночке выплывали из темноты, освещенные фарами машины. Нина начала рассказывать:

— Ромберг позвонил Миле. У малышки школа заканчивается в час. В три родители начали ее разыскивать. Моя бедная Мила! Она так разволновалась, что была вынуждена прилечь. Сейчас у нее врач.

Я потянул руль налево, и машина почти беззвучно поехала в западном направлении вдоль парковой аллеи.

— Роберт…

— Да?

— А мой… муж может иметь к этому какое-то отношение?

Я кивнул:

— Ты помнишь тот день, когда вернулась из клиники? Вот тогда-то Ромберг и сделал ту фотографию, на которой все мы. Именно за ней и гоняется твой муж.

— А почему?

— Потому что подружка господина Швертфегера выпрыгнула из окна… Это была та девушка, которая врезалась в мой «Мерседес», и Микки все это видела. Микки даже заполнила ее имя — Хильде Лутц. Этой фотографией и показаниями Микки Ромберг может доказать взаимосвязь между Лутц, твоим мужем и господином Швертфегером.

— И ты полагаешь, что он… что он хочет шантажировать Ромберга жизнью его ребенка?

— Я знаю это.

Она прижала руки к вискам и застонала:

— Ты виноват в этом… ты виноват… это ты привез ему документы!

Я нажала на тормоз. Нину качнуло вперед. Она ударилась лбом о стекло и тихо вскрикнула. Я пытался ее подхватить, но она уже выскользнула из машины. Я пошел за ней в сторону новостройки, где жили Ромберги. На лифте мы поднялись на четвертый этаж. Нина позвонила. За дверью послышались шаги, и она распахнулась настежь. На пороге стояла Карла Ромберг — бледная, со сбившимися на лоб волосами. Она была без очков. Полные слез карие глаза покраснели. За ее спиной я увидел пустую постель Микки и на ней пеструю кучу разных игрушечных зверей, кошек и обезьян, мартышек и собак.

Фрау Ромберг смотрела на нас и молчала. Одну руку она прижала ко рту.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила Нина.

Карла Ромберг покачала головой.

— Можно войти?

— Кто там? — раздался голос Петера Ромберга из его кабинета. Сразу же после этого на пороге появился и он сам. В его лице не были ни кровинки, даже веснушки побелели. Волосы были взлохмачены и стояли ежиком. В его голосе слышалась явная ненависть: — Карла, закрой дверь.

Она попыталась это сделать, но я поставил ногу между дверью и стенкой:

— Простите, но мне надо вам кое-что сказать.

От ярости Ромберг почти задохнулся:

— Уйдите все!

— Но, ради бога, мы же не виноваты, что Микки пропала! — крикнула Нина.

Репортер указал на меня:

— Спросите его, кто в этом виноват! Извините, фрау Бруммер, мне вас очень жаль. Вы всегда хорошо относились к нам.

Из кабинета Ромберга раздался голос диктора полицейской волны:

— Дюссель-семь… Дюссель-семь… немедленно отправляйтесь на улицу Хайзештрассе. Пьяная драка. Дюссель-семь…

— Ромберг, — сказал я, — да будьте же благоразумны. Вы что, намерены ждать, пока они убьют вашу дочь?

Карла Ромберг вскрикнула.

— Я ведь вам говорил: не касайтесь этой темы. Вы же хотели сжечь эту проклятую фотографию и все забыть. Почему вы этого не сделали?

Он резко ответил:

— Подлости, в которой вы не принимаете участие, не существует — так, по-вашему?

— Я хочу помочь вам! Отдайте мне это фото…

— …и тогда они вернут мне мою Микки? Именно так я все себе и представлял!

— Вы несчастный идиот! Тогда отдайте эту фотографию следователю! Сделайте с ней хоть что-нибудь!

— Будьте уверены, кое-что я с ней обязательно сделаю. Этим займется моя газета, когда мы соберем достаточно материала. Следователь! Это в ваших интересах! Мы уже передали материал одному следователю — ну и что из этого? Господин Бруммер на свободе, он честный, достойный гражданин! — Он прошептал: — Если мы все это выложим, это прочтут миллионы порядочных людей в нашей стране — и вот тогда-то мы посмотрим, что случится с вашим шефом. Впрочем, и с вами тоже!

— А как же Микки? Что с ней за это время может случиться? Неужели вам это сраное фото важнее жизни вашего ребенка?

Он вплотную подошел ко мне:

— Если с ее головы упадет хоть один волосок, то вас сможет спасти только Господь Бог!

— Глупая болтовня! Тогда будет уже поздно!

— А мы считали вас своим другом…

— Я им и остался!

— …вы отъявленный негодяй, завравшийся подлец!

— Господин Ромберг! — закричала Нина.

Распахнулась дверь соседской квартиры. На пороге появился толстый мужчина в подтяжках:

— У вас проблемы, господин Ромберг? Что это за люди? Может, вызвать полицию?

— Вызовите, пожалуйста, — сказал репортер. — Прошу вас, вызовите полицию!

Я схватил Нину за руку и потащил ее вниз по лестнице. Я услышал, как толстый спросил:

— Кто они такие?

— Крысы, — донесся до нас голос Ромберга.

После этого обе двери захлопнулись.

Я не выпускал руку Нины, пока мы не добрались до «Кадиллака». На улице не было ни души. Осенний ветер гнал сухую листву через дамбу.

— У тебя есть сигарета?

Мы закурили.

— В это виноват не только ты, — сказала она. — Я виновата точно так же.

— Глупости.

— Нет, не глупости. Если совершается преступление, то виноват не только тот, кто его совершил, но и тот, кто равнодушно взирал на все это.

— Это всего лишь фраза. Он силен, а мы слабы. У него куча денег.

— Я, я одна во всем этом виновата! Я должна был воспрепятствовать этому уже тогда. Без документов у него не было бы власти. Вот тогда-то его точно бы осудили. А сегодня он над нами просто смеется. Сегодня уже слишком поздно. — Потом она замолчала, и я слышал, как свистит ночной ветер и шуршит сухая листва. Внезапно она прошептала: — Роберт…

— Да?

— Я думаю, что я тебя полюбила.

— Ах, Нина…

— Я говорю серьезно. Сначала я терпеть тебя не могла. А потом стала тебя бояться. А сейчас… когда ты меня сейчас касаешься, то это… такого со мной еще никогда не было. Теперь я тебя люблю.

— А за что?

— За то, что ты сказал, что ты в этом виноват. За то, что позволил Ромбергу тебя почти оскорбить. Ты не так умен, как он, не так нахрапист. У него есть преимущества перед нами. Ты не такой мужественный, Роберт.

— Да, — сказал я, — я не очень смелый человек.

Она обняла меня и нежно поцеловала в щеку.

Я спросил:

— А вдруг нас кто-нибудь увидит?

— Ты трус, — ответила она, — ты самый настоящий трус. — И она поцеловала меня в губы. — Я не знаю, что еще случится, но когда все кончится, и ты опять обретешь свободу, и я тоже стану свободной, я обещаю тебе, как перед Богом: я буду тебе верной женой.

Она продолжала меня целовать, а я смотрел сквозь ее светлые волосы на пустынную улицу, и мне припомнилось начало одного стихотворения, прочитанного мною в тюрьме, давно, много лет назад: «Трус, возьмись за руку другого труса…»

Внезапно я выпрямился.

— Что с тобой? — испуганно спросила она. Потом и она увидела то, что увидел я: маленькую черноволосую девочку в красном плаще, со школьным рюкзаком за плечами, едва живую, бессильно бредущую вниз по улице, пригибаясь под порывами ветра.

Нина выскочила из машины, а я опустил стекло дверцы, чтобы слышать, о чем они говорят.

— Микки! — Нина склонилась над девочкой. — Что же ты вытворяешь! Где ты болталась все это время?