Великие мечты

— Франклин! — закричали ему с платформы.

В этот момент подошла Роуз, и ему не удалось уклониться от ее объятий.

— Франклин. Это я. Роуз. Ты меня помнишь?

— Да, да, да, — закивал Франклин, чьи воспоминания о Роуз были, честно говоря, смутными.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказала она.

— Хорошо, но мне нужно возвращаться на сцену.

— Я подожду тебя после митинга. Помни, это для твоей же пользы.

Франклин взобрался на платформу и превратился в блестящее, улыбающееся черное лицо среди других таких же.

Он стоял рядом с Джонни, который был как состарившийся, но величественный лев и приветствовал своих последователей в толпе зрителей внизу, потрясая кулаком. Но взгляд Франклина все еще бродил по залу, словно где-то там была та, давнишняя Сильвия, и когда глаза его остановились безутешно на том месте, где сидела в первом ряду нынешняя Сильвия, она улыбнулась ему и помахала. Его лицо снова взорвалось счастьем, и Франклин раскрыл руки, обнимая толпу, но на самом деле объятие предназначалось только Сильвии.

На праздновании победы после войны обычно уделяют не много времени мертвым солдатам — вернее, о них говорят и даже поют с излишком, в том ключе, что «погибшие товарищи сделали эту победу возможной», но все эти лозунги и шумные заверения направлены как раз на то, чтобы поскорее забыть о костях, лежащих в скалистой расщелине или в могиле, настолько неглубокой, что туда добрались шакалы, раскидали ребра, пальцы, череп. За шумом скрывается обвиняющее молчание, которое вскоре сменяется забвением. В зале в тот вечер было мало людей (почти все были белыми), кто потерял бы сыновей и дочерей в эту войну или сам сражался там, но мужчины на платформе — часть из них — служили в армии или приезжали на фронты. Также там были мужчины, которые обучались вести политические или партизанские войны в СССР или в лагерях, организованных Советским Союзом в Африке. И еще среди зрителей находилось приличное количество людей, знавших различные «кусочки» Африки в старые времена. Между ними и активистами пролегала пропасть, но все были охвачены единым победным восторгом.

Двадцать лет войны, начавшейся с изолированных вспышек «общественных беспорядков», «непослушания», или забастовок, или угрюмого недовольства, прорывающегося убийствами и поджогами, но все эти ручейки слились в наводнение, которое стало войной, продолжавшейся целых двадцать лет, а скоро о ней забудут и вспоминать будут только по праздникам. Оглушительный шум в зале не стихал. Люди кричали, и плакали, и обнимали друг друга, и целовались с незнакомыми, а на платформе ораторы сменяли один другого, черные и белые. Выступил Франклин, потом еще раз. Толпе он нравился, этот круглолицый жизнерадостный человек, который — так говорили — вот-вот войдет в правительство, формируемое товарищем Мэтью Мунгози: тот неожиданно получил большинство голосов на только что состоявшихся президентских выборах. Да, президент Мунгози, а ведь недавно это было всего лишь имя среди полудюжины других потенциальных лидеров. Позже других на митинге появился товарищ Mo. Этот возбужденно смеялся, запрыгнул на платформу, чтобы рассказать о том, как он вернулся сию минуту с передовой линии свободы, где борцы откладывают оружие и строят планы, как сделать реальностью те заветные мечты, что вели их вперед десятки лет. Товарищ Mo, жестикулируя, захлебываясь, плача, рассказывал зрителям об этих мечтах — все были так поглощены новостями с театра военных действий, что не имели минутки подумать о том, как скоро придется им услышать: «А теперь мы все вместе будем строить будущее». Товарищ Mo на самом деле не был цимлийцем, но это не важно, больше никто в последнее время не виделся с борцами за свободу, даже товарищ Мэтью, слишком занятый переговорами с Белым домом и другими встречами на высшем уровне. Большинство мировых лидеров уже заявили о своей поддержке нового президента Цимлии. За ночь он вырос в фигуру международного масштаба.

У Фрэнсис и Сильвии не было возможности покинуть зал, а ликование, и слезы, и речи продолжались до тех пор, пока администраторы не пришли предупредить, что осталось десять минут оплаченного времени. Недовольные возгласы, свист, крики «Фашисты!». Все двинулись к выходу. Фрэнсис задержалась, глядя на Джонни, думая, что должен он хотя бы показать, что знает о ее присутствии, и он действительно сухо кивнул бывшей жене. На платформу вскарабкалась Роуз, чтобы поздороваться с Джонни, который и ей всего лишь кивнул. Потом Роуз встала перед Франклином, закрыв доступ всем остальным, кто хотел пожать ему руку, обнять или даже вынести из зала на плечах.

Фрэнсис и Сильвия добрались до фойе, где их догнала Роуз, лопаясь от гордости. Франклин пообещал устроить ей интервью с товарищем Мэтью. Да, сразу же. Да, да, да, он твердо пообещал, что поговорит с товарищем Мэтью, который будет в Лондоне всю следующую неделю, и Роуз получит свое интервью.

— Вот видите? — воскликнула она, обращаясь исключительно к Фрэнсис и игнорируя Сильвию. — Так что я на пути к цели.

От Фрэнсис ожидали вопроса: «К какой цели?» — и она задала его.

— Увидите, — сказала Роуз. — Мне нужен был только толчок, и все.

Она удалилась, чтобы заняться обязанностями распорядителя.

Фрэнсис и Сильвия стояли на тротуаре, окруженные счастливыми людьми, которые никак не хотели расходиться.

— Мне нужно увидеться с вами, Фрэнсис, — сказала Сильвия. — Это важно. И не только с вами — со всеми.

— Со всеми!

— Да. Вы поймете почему.

Они договорились собрать всех через неделю, и Сильвия придет домой на весь вечер, она обещает.

Роуз прочитала все статьи, в которых упоминался товарищ Мэтью, президент Мунгози. Про Цимлию писали мало. О президенте же отзывались в основном одобрительно, в том числе люди, которые известны критическим настроем. Прежде всего, он коммунист. Спрашивалось: что это будет означать в контексте Цимлии? Роуз не планировала задавать подобных вопросов, конфронтация ей ни к чему. Перед встречей она составила примерный список вопросов африканскому лидеру, взяв их все из уже данных им интервью. В качестве журналиста Роуз обычно писала небольшие очерки в местных новостях, используя сведения, полученные от Джил, которая теперь состояла в нескольких комитетах при муниципальном совете. В своих статьях Роуз просто повторяла эту информацию (или статьи других людей), так что задача, которую ей предстояло выполнить на встрече с президентом Мунгози, ничем не отличалась от прежней работы, только была значительнее по объему и (она надеялась) последствиям. В наброске интервью Роуз не упомянула ни единого критического замечания в адрес товарища Мэтью и закончила парой абзацев оптимистичных эвфемизмов, которые так часто можно было слышать в исполнении товарища Джонни.

На свою встречу с цимлийским вождем она взяла этот набросок. Товарищ Мэтью не был общителен, по крайней мере поначалу, но когда он прочитал ее проект интервью, то все его подозрения рассеялись, и он даже подсказал Роуз несколько полезных цитат: «Как сказал мне президент Мунгози…»

Прошла неделя. Фрэнсис разложила кухонный стол до его первоначального состояния, надеясь, что гости скажут: «Как в старые времена». Она приготовила рагу и сделала пудинг. Кто собирался прийти? Узнав, что будет Сильвия, пообещала спуститься Юлия и привести с собой Вильгельма. Когда Колин услышал, по какому поводу созывает Сильвия этот «митинг», сказал, что обязательно придет. Эндрю, утверждающий, что у них с Софи медовый месяц (хотя они еще не расписывались), тоже сказал, что они придут вдвоем.

Юлия и Фрэнсис ждали вместе. Первым прибыл Эндрю, но один. Достаточно было взгляда, чтобы все понять: он выглядел опустошенным, даже измученным, и в нем не осталось ни следа от шутника Эндрю. Он был грустен, с красными глазами.

— Софи, возможно, подойдет попозже, — объявил он и налил себе один стакан красного вина и затем, проглотив его одним махом, сразу же второй. — Да-да, знаю, мама, — сказал он. — Но мне пришлось нелегко.