Поле костей. Искусство ратных дел

— Я не про…

— Строго между нами, Ник, я чувствую в себе задатки первоклассного подавальщика. Скрытый дар чувствую. Надо лишь его раскрыть. Мне и не снилось, что во мне заложен такой талант. Чудесно ощущать, как он расцветает.

— Да, но…

— Тебе не нравится мой стиль? Лоску недостает, по-твоему?

— Я не…

— Согласись, в конце концов, что лучше поднести капитану Бигзу еду и уйти в кухню к капралу Гуизеру, чем сидеть рядом с чавкающим капитаном весь обед — и так день за днем. Гуизер же, напротив, сотрапезник восхитительный. До армии он был подручным штукатура, а теперь быстро овладевает поварской профессией, как бы ни хулил его капитан Бигз. К тому же, как я понимаю, сам ты служишь у нашего школьного коллеги Уидмерпула. Уж не хочешь ли ты, Ник, поменяться со мной службами? Если да, то упования твои напрасны. А как, собственно, попал ты к Уидмерпулу в пособляющие?

Я объяснил, что был переведен в штаб по желанию Уидмерпула, наткнувшегося на меня в списке кандидатов. Стрингам слушал, посмеиваясь.

— Вот что, Чарлз, — предложил я, — давай-ка пообедаем где-нибудь вечерком. Лучше в субботу, когда недельная порция бумажной канители уже размотана. Нам с тобой о стольком бы поговорить.

— Мой милый, ты забываешь нашу разницу в чинах.

— В неслужебные часы никому она не будет резать глаз. Пустяки это. В Лондоне рестораны набиты офицерами и рядовыми вперемешку, за одним столом. А иначе жизнь бы стала невозможна. У моей жены, например, братья в диапазоне от майора Джорджа до капрала-артиллериста Хьюго. А не хочешь в здешнем, с позволения сказать, гранд-отеле, так найдем место потише.

— Не о том я, Ник. Я прекрасно знаю, что совместная наша трапеза практически осуществима — только платить, пожалуй, пришлось бы тебе, поскольку с деньгами у меня туго в данный момент. Не в приличии дело. Просто не хочется мне. Обед с тобой сбил бы меня с ритма. Не скажу, чтобы я так уж бурно наслаждался своим делом — да ведь и вообще в жизни маловато сладостных минут. Но дело это я сам выбрал. И даже, представь, хочу его делать. Оно в какой-то мере мне подходит. Я ведь жутким чудаком сделался. Возможно, и всегда был чудаком. Но это в сторону. Что я все о себе да о себе. Ты вот о братьях жены упомянул; один из них убит, я слышал, — Роберт Толланд.

— Бедняга Роберт. В боях за ламаншские порты.

— Как это шикарно — быть убитым.

— Пожалуй.

— Высший шик. Да, да. Вершина элегантности. «Пал смертью храбрых». Всегда восхищает меня эта фраза. Но здесь шанса у меня ни малейшего, разве что капитан Бигз застрелит из пистолета за то, что подал ему брюссельскую капусту не тем боком или капнул ему соусом на плешь. А знаешь, до роковой отправки во Францию у Роберта Толланда была любовь с моей сестрой Флавией. Ты ведь не знаком с Флавией?

— Я их с Робертом встретил в прошлом году, когда ездил повидаться с женой.

— Флавии вечно не везет с мужьями и любовниками. Это надо же — получить в мужья Козмо Флиттона и сразу вслед за ним — Харрисона Уайзбайта. Они еще хуже меня как мужья. Кстати, ты слышал, конечно, что моя мать порвала с Бастером Фоксом. У нее безденежье сейчас. Одна из причин, почему Бастер смылся. Оттого я и сам на мели. На полнейшей мели. Отец всю свою скудную фортуну оставил второй жене, француженке, ошибочно сочтя, что у матери всегда хватит денег на нас.

— Она сейчас в своем Глимбере?

— О нет. Глимбер занят под какое-то министерство, эвакуированное из Лондона, так что хоть эта забота у матери с плеч. Она в Эссексе — поселилась в домишке рядом с военно-учебным лагерем, чтобы не разлучаться с Норманом — помнишь этого ее маленького танцовщика. Одно время она ежеутренне вставала в полшестого готовить ему завтрак. Вот это, я понимаю, преданность. Теперь Нормана послали на курсы младших офицеров. То-то эффектен он будет, когда перетянет осиную талию офицерским ремнем. Конечно, по суровой природе вещей отношения у них, скорее, матери и сына — причем роль сына он, увы, исполняет лучше меня. Во всяком случае, чем с Бастером жить во дворце, так уж бесконечно лучше с Норманом в лачуге, даже несмотря на ранние подъемы. А я начинаю говорить афоризмами. Теннисон любил закруглиться такой вот сентенцией. Кстати, я пристрастился к другому викторианцу — к Браунингу.

— А наш генерал читает Троллопа — в дивизии явная мода на литературу той эпохи.

— Это Таффи открыла мне Браунинга. Странноватое для такой женщины поэтическое пристрастие. Ты помнишь Таффи? Разговорился я с тобой, Ник, и прошлое всплывает.

— Как же, мисс Уидон я помню.

— Таффи вылечила меня от пьянства. А вылечив, потеряла ко мне интерес. Это и понятно, дальше был тупик. То есть тянуть меня опять в действительные члены цивилизованного общества было бы затеей совершенно гиблой. Взять хоть то, что я стал трезвенником; даже сам я понимал, что трезвость сделала меня несноснейшим занудой. А тут началась война, и во мне зародились честолюбивые воинские устремленья. Таффи их не одобрила, хотя одно уж то, что устремленья эти оказались мыслимы, — немаловажное ее достижение. Но она видела, что так или иначе я ускользну из ее цепкой хватки. Короче, я зачислился в армию, а Таффи вышла замуж за восьмидесятилетнего генерала — теперь, возможно даже, девяностолетнего. Самый полководческий возраст. Его, вероятно, назначат начальником генерального штаба.

— Ты отстал от жизни. Генералы теперь ужасающе молоды. Не сегодня завтра Уидмерпул получит генеральские погоны. А генерала Коньерса привлечь к делу было бы не так и плохо. Я его знаю много лет.

— Мой милый Ник, ты знаешь в обществе всех и всё. Сам-то я уже не в силах следить за рожденьями, браками и смертями. Ну, за смертями еще кое-как слежу, но за рождениями и браками — уволь. Тем-то и хорош чин рядового. С рядового взятки гладки. Никто не спросит, читал ли я в сегодняшнем номере «Таймс» о помолвке икса или о разводе игрека. Все эти светские новости стали почему-то угнетать меня. Утомлять. Но, возвращаясь к длинному и нудному повествованью о своей жизни, скажу, что я попросту наскучил Таффи, как и всем другим. Ей потребовалась новая арена для неутомимой целительной деятельности. Вот я и завербовался в армию.

Ты достаточно знаком с воинскими знаками различия и возразишь мне, что я, строго говоря, не улан — но это и хорошо, потому что я нынешний никак не смог бы гарцевать по-улански под музыку на военно-спортивных состязаньях… давным-давно не сидел в седле…

Оборвав свою речь, Стрингам замурлыкал пляшущий мотивчик из тех, под какие на конной выставке всадники скачут легким галопом по кругу:

Он округлил слегка, приподнял руки, точно держа поводья. Полностью отключился, забыв о собеседнике. «Вполне ли он теперь нормален?» — подумалось мне. Но тут он вдруг опомнился.

— …Так на чем мы остановились? Ах да, на Хаусмане… Он, собственно, не из любимых моих поэтов, но цитата подходит… хотя поспешу оговориться, что сплю я с отважными единственно в смысле прямом и невинном. Честно говоря, Ник, мне величайшего труда стоило завербоваться. Никто не заманивал меня, не вручал легендарного шиллинга. Не было великолепного вербовщика-сержанта в берете с пучком лент, а сидели в затхлой канцелярии какие-то обтерханные типы и пили чай. Но даже и они не хотели на меня глядеть, когда я впорхнул к ним впервые. Но потом дела на войне пошли худо — в Норвегии, в других местах, — и типы эти поняли, что без Стрингама все-таки не обойтись. А из службы тех- и вещснабжения я ушел потому еще, что старших техников у них зовут кондукторами, точно в автобусе, — и это раздражало. Так что я перевелся в пехоту. Восхитительное учрежденье — армия. До армии я думал, что если надо выстрелить, то совмести лишь мушку с целью и пали себе. А у них целый трактат об этом сочинен, толстенький такой томик. Но я несносный эгоист. Расскажи мне о себе, Ник. С тобой-то что происходило? Как ты к этому отнесся ко всему? Вид у тебя слегка задерганный, позволь тебе заметить. И не удивительно, раз ты служишь при Уидмерпуле.