Целитель

Мы должны были уходить к Трубежу, но увидели, что со всех сторон на Ипатия наползают бессчетные силы ордынцев. Это была ловушка.

Проня скомандовал «в мечи» и мы ударили на врага, тем самым давая Ипатию возможность спуститься с холма и прорваться в сторону леса… Ценой больших потерь нам это удалось и спасительная дорога была открыта, но воевода сказал, что показывать спину врагу не привык и убегать не станет.

Начался бой. Сдаваться никто не думал. Меч Ипатия разил без устали. Проня не отставал от него. Но слишком неравными были силы. Наши ряды быстро таяли.

– Не трусь, ребятушки! – призывал Ипатий. – Отдать жизнь за родину – великая честь!

Всё новые и новые отряды наступали на нас, но быстро откатывались назад, унося раненых и бросая убитых. Небольшие ордынские лошади метались по полю боя, ища хозяев. А мы, ощерившись копьями, шли по их трупам. Сила, которую нам дала родная земля, и ярость от того, что она поругана врагом, были нашими верными соратниками. Мы не знали усталости.

Вдруг прозвучали трубы и бой остановился. Вперед выехал батыр огромного роста. Рядом семенил толмач.

– Русы, вы обречены! – крикнул он. – Сдавайтесь и, может быть, джихангир вас помилует, позволит жить с рабской колодкой на шее. Он сказал, что ваша непокорность ему дорого обходится. Мало вас, но вы больно кусаетесь. А тебя, урусутский мангус, я приведу к джихангиру живым и кину к его ногам.

– А давай, попробуй! – отвечал Ипатий. – Языком трепать – не лён чесать. Сразись со мной, коль не боишься?

Мунгал что-то отрывисто крикнул и кивнул головой.

Съехались. Недолго длилась эта схватка. Ипатий ударил с такой силой, что кривой меч противника переломился напополам. Второй удар рассёк его шлем и кольчугу почти до самого пояса.

Мунгалы завыли-заорали. В этом общем гаме чаще всего повторялось слово «Хостоврул», должно быть имя. А потом кинулись на нас с новой силой. Так стая псов набрасывается на медведя. Но лесной гигант сбрасывает их с себя, разрывая на части.

Время шло. Бой не стихал. Взять нас так и не смогли.

Вновь зазвучали трубы и барабаны. Натиск прекратился.

– Русы, сдавайтесь! – прозвучал голос толмача. – Джихангир обещает отпустить вас с честью! Вы – великие воины, он таких еще не видел. Отступите и будет жить в довольстве и достатке.

– Мы уже так жили, – отвечал Ипатий. – Пока не появились вы, проклятые!…

– Так чего же вы хотите?

– Вашей смерти! И своей тоже!

Нас оставалось не больше десятка, со всех сторон окруженных ордынской конницей. Четверо были ранены тяжело, остальные понемногу. Но Ипатий и Проня казались еще полными сил.

Вдруг от ближнего холма, на котором располагался Батыга, в вышину взмылись узкие пестрые флажки.

– Трусы! – презрительно сказал воевода и сплюнул на кровью снег. Он понял истинное значение сигналов. – Они нас боятся, решили прикончить на расстоянии.

По рядам конников звякнули мечи, погружаясь в ножны. Прошелестели натягиваемые луки.

– А ну за мной, робятушки-и! – крикнул Ипатий, и первым ринулся на врага, в свой последний бой.

Так погиб славный рязанский воевода Ипатий. В него попало около десятка стрел, но меча своего он не выпустил. Был убит и Проня. Все, кто сражался до последнего, были поражены с безопасного, для ордынцев, расстояния. Но никто не сдался.

… Я тоже погиб в этом бою.

_________________________

… Стена, наконец, меня отпустила. Я перевёл дух и присел на корточки.

Оценить значение подобного видения очень сложно. Предупреждение ли? Напоминание ли о том, как быстро всё погрузилось во мрак на несколько веков? Или моя освобожденная память поведала, кем я был в прошлой жизни?

Загадки стояли рядом, одна порождала другую.

4

Странно, но Юрий Новоселов, на мой рассказ не среагировал никак. Конечно, согласился с тем, что второе приближение к Стене – «факт выдающийся, но мы все проходили через это. И он – контакт такого рода – теперь будет периодически повторяться, поскольку Стена Лесной Обители для нас, как фактор совести, как некая энциклопедия». А в конце своей тирады пробурчал, что «всё равно – чисто писательские бредни». Кажется, впервые я с ним не согласился, даже погорячился слегка, посоветовав «идти к черту».

– Тогда поясни мне, глупому из глупых? – спокойно спросил он.

– Я не стану пояснять, а просто спрошу: почему мой рассказ о продолжении «Вия» ты воспринял должным образом, а исторические картинки, кстати, которые мне показывала Стена, называешь «писательским бредом»?

– Продолжение было явной – стопроцентной – попыткой взять тебя на интерес, как писателя тщеславного и беспринципного, каковыми вы все и являетесь с сотворения мира. Подкуп там был очевиден, потому и заслужил такого моего внимания.

– Скажи, ваше высочество, а почему ты так не переносишь нашего брата?

– Потому что вы, как и журналюги желтые, везде и всюду суете свой нос, причем, всегда не вовремя. И это нахальное сование всегда хорошему делу только вредит, потому что наружу вываливаются всякие секреты, неизбежные в любых делах.

– Лучше маскировать надо свои секреты, а не выставлять их на открытый показ, тогда ничей любопытствующий нос до них не донюхается… Но мы отвлеклись. Что там насчет исторических картинок?

– Ты сам говорил, что с детства любил читать книги о русском средневековье.

– Верно. Но эту «книгу» мне показывала Стена, словно предупреждая, что Мрак может наступать внезапно и надолго. А противостоять ему способна и небольшая горстка людей.

– И погибнуть, – задумчиво произнёс Новосёлов. – Нынче у нас другая задача. А легенды только балуют человечество. Мол, придёт другой дядя, он более компетентен, продвинут и тому прочее. А нет у нас другого дяди! – воскликнул он в запале. – Есть только мы с тобой, Андрей и два десятка непосвященных, дерзких и молодых, тех, кто нам помогает абсолютно бескорыстно, то есть даром.

– Юра, ты становишься циником, – заметил я с иронией. – Они хоть знают, во что ввязываются?

– Друг мой, молодость не ищет истины, ей и так всё предельно ясно, – изрёк Новоселов. – Только становясь старше, мы начинаем совершать попытки что-то познать по-настоящему… У них светлые души, я чувствую это. А прикуривать при сильном ветре от одной спички они еще научатся…

Он внимательно посмотрел на меня и вдруг спросил – просто и душевно:

– Ты не жалеешь?

– О чём ты, друг мой?

– Ты понимаешь, о чём я…

– У меня не было выбора, Юра. Но даже о таком – невольном – выборе я не жалею. Бытовая составляющая нашей жизни, конечно, иногда пищит, но…

Я ненадолго замолчал.

– … но я надеюсь, что когда-нибудь всё все узнают. Рано или поздно.

– Не подобает Координатору говорить такие слова.

– Не морочь мне голову! Я же хорошо понимаю, что настоящий Координатор – это ты. И ты готовишь меня практически. Это прежде, до моего пребывания у Тины, ты мог водить меня за нос, теперь поздновато как-то… Но меня беспокоят твои слова. Есть какое-то предчувствие? Мы потерпим сокрушительное поражение?

– Этого не может знать никто. Как и того, когда же всё начнётся. Мы должны быть готовы каждую минуту.

– Спасибо, что напомнил, – буркнул я недовольно.

– Слушай, писатель, можешь написать своим, нечто вроде посмертной записки. Но учти, я ее перечитаю и решу, стоит ли отдавать. Там не должно быть ничего такого…

– Здесь не дети, ваше благородие.

– «Когда-нибудь все всё узнают», – повторил он мои слова. – Наивный ты парень! Как патетически, пафосно и даже трагически… А потому пошло и не к месту! Запомни хорошенько: девяноста пять процентов за то, что никогда, никто, ничего не узнает. А если и узнает, то процентное соотношение оглашенного будет пять процентов из ста. И никак не больше!