Целитель

Я точно знал, что сейчас январь 1238 года. Дремучий лес расступился, образовав широкий путь, тянущийся с юга на север. Снег на нём был истоптан, прибит, испещрен многими подковами, полозьями саней. А по обочинам пути, ведущего во Владимиро-Суздальское княжество, скорбными метами чернели заиндевевшие кресты.

Черная Орда прошла здесь совсем недавно и отзвуки ее прохождения, казалось, пропечатались в морозный воздух, и теперь гулко отдавались в лесной тишине – скрипом бесчисленных повозок, конским ржанием, стенаниями и плачем полонников. Плотной стеной с юго-востока надвигался удушающий дым, а горизонты багровели широкими всполохами пожаров.

По самому светоносному государству средневековья ударила вековая Тьма, в прямом и переносном смысле, во множественном числе. Ведь недаром самое крупное войсковое соединение ордынцев именовалось «тьмой» – десять тысяч.

… Глухая тишина леса огласилась победными криками, мимо протрусило десятка два всадников. К седлу каждого был приторочен мешок, в котором позвякивала добыча. Видимо, напали на весь и пограбили смердов, теперь догоняют своих.

Я – Светозар, кузнечных дел мастер, жил в Рязани. Между Южными воротами и Успенским собором располагалась моя мастерская и небольшая изба. Жена, двое детей… Но всё это в прошлом. Теперь я – один из уцелевших защитников стольного града, пробираюсь к Владимиру, потому что уверен: именно там будет дан решительный бой пришельцам.

На мне воинское снаряжение и рысий тулуп, который остался от подмастерья Евсея. Догнала его ордынская стрела. Мы вместе отражали врага на стенах Рязани, потом хоронились по лесам, уходя от павшего града.

Голодно было и холодила кольчуга, но снимать ее я не помышлял, памятуя о лихом времени. Притаясь за широкими сосновыми ветвями, покрытыми крупными гроздьями снега, я проводил глазами конных ордынцев, и только тихо подвывал от бессилия. Пути вперед нет, повсюду враги, а до Владимира еще верст двадцать. И на всем пути, которым я проходил, только сгоревшие избы, порубленные, заледеневшие тела, оскверненные храмы. Эх, встретить бы своих!

И словно мне в награду за лишения последних дней, с той стороны, куда ускакали грабители, стали доноситься испуганные вопли – вопили не по-нашему. Я выхватил меч и ринулся на дорогу. «Неужели свои?» – стучало в голове тяжким молотом. Навстречу мне стремительно нёсся мохнатый всадник, его глаза округлились от ужаса, он, видимо, забыл про собственное вооружение, про недавнюю «удаль», когда грабили и резали урусутов лесной деревни, и теперь хотел только побыстрее умчаться от страшных «мангусов». Кратким оказался его нынешний поход на север: русская стрела вошла в затылок, а вышла из горла. Он стал хрипеть и заваливаться набок, а я успел схватиться за уздечку и остановил коня.

– Тихо-тихо, – сказал ему, похлопывая по шее. – Тихо, лошадка…

– Чего застыл? – крикнул молодой, вихрастый, с луком наизготовку. – Тебя чуть не подстрелил заодно… Веди коня!

Он мотнул головой туда, где рязанцы – мужики и ратники вперемешку – заканчивали расправу над мунгалами. Сам стал обыскивать труп, снимая с него меч и колчан, расстегивая кожаный пояс, плотно чем-то набитый.

Снег был красным от ордынской крови. Никто не ускользнул.

– Хлипки они, оказывается, когда сходимся лоб в лоб, – доверительно сказал мне кряжистый мужик в нагольном тулупе и собачьем треухе. – Но страшны своими луками и единством. Ничего, – добавил, вроде бы как сам себе, – мы тоже научимся.

Ко мне подошел ратник среднего роста, широкоплечий, в полном воинском облачении, видимо, вожак.

– Ты кто будешь? Откуда взялся? – спросил сочувственно, видя моё посечённое лицо и прорубленную на груди кольчугу.

– Да откуда мы сейчас беремся, боярин? Из Рязани, был в осаде все шесть дён…

– Какой я тебе боярин? Я – десятник дружины великого князя, именем Проня. Родные там остались?

– Остались, – вздохнул я, – остались там, где и все рязанцы. Жена с детишками малыми сгорели в соборе Успения…

Он скрипнул зубами и глухо сказал:

– И мои там же сгинули.

– Вроде как больше и жить незачем, – добавил я, – да уж больно погано на душе и хочется убивать мунгалов без счета.

– Тогда с нами, – ответил он просто. – Здесь все такие.

Потом оглядел вокруг и скомандовал:

– Изловите коней и соберите оружие… Опосля все в лес! Скоро!

_________________________

… Тихо в лесу и не страшно, ордынцы сюда не заходят. А потому слышно даже как иногда падут клочки снега, где белка поскачет по веткам, а то треск мороза поднимается в вышину по могучим стволам.

Сплошь сугробы! Тихо лежат под их толщей заросли можжевельника и вереска. В русском зимнем лесу мало кому удается пройти пешком или на коне. Лесные люди ходят только на коротких лыжах, подбитых конской шкурой… Боятся ордынцы леса!

Мы долго шли тайной тропой, протоптанной в глубину дремучей чащобы, пока вышли на поляну. В ее центре горел большой костер, возле которого навалены сосновые и еловые ветви. На них лежали ратники, греясь и отдыхая.

Здесь собрались те, кто уцелел в битвах, ушел от татарского аркана, либо до последнего сражался за стольный град и покинул Рязань лишь после того, как она стала пылать со всех сторон. «Никто не помог рязанцам!»

Мне дали место у костра, накормили, и я стал медленно погружаться в приятную истому сна.

… Утром мы отправились на соединение с основными силами. Лесными тропами выходили к Суздалю. Нас было около сотни, под началом десятника Прони.

– Мунгалам мы должны дать достойный отпор, – говорил он убежденно. – Ну, потрепали немного – дитячьи шалости. А у них должна земля гореть под ногами! У воеводы Ипатия настоящая сила, к нему народ стекается со всех сторон. Он в Чернигове был, когда нашествие случилось. А стал подходить со своими дружинниками на развалины Рязани, сказывают, соборный колокол поднялся в воздух и стал звонить сам по себе, сзывая уцелевших на борьбу с поганой ордой. Да ты не робей, рязанец! – сказал он ободрительно. – Заживут наши раны и обретем мы долгожданный покой. А правнуки наши скажут, что мы первыми восстали против мрака, и станут чтить прилежно…

… Ипатий – большой, сильный, с русой кудрявой бородой и пронзительно-голубыми глазами. Он был настоящим богатырем, истинным вождем, которых рождала земля русская в эпоху великих испытаний.

– Проня, друже мой! – первым протянул руки. Обнялись. Потом долго и горячо говорили о чем-то.

Пока мы располагались на ночлег, подходили новые отряды, состоящие из людей самых различных сословий: ратники, ремесленники, смерды, разбойнички. Много пеших, но и конников хватало. Вооружение их было самым разным – от крестьянских кос и рогатин до тяжелых мечей и луков, в основном отбитых у захватчиков.

– Завтра поутру нам надо выйти на речку Трубеж и по ее руслу прорываться в сторону Углича, – сказал Проня, вернувшись. – Ипатий – меченый Господом! Он с сотоварищи уже уничтожил несколько сильных ордынских отрядов. Теперь и нам сподручней станет. Посмотри, какая сила сбирается!

… Ранним утром, когда еще снежный сумрак бродит полянами, мы вышли на опушку леса и скоро двинулись вперед, пешие не отставали от конных. Отрядов противника пока видно не было, но впереди слева возвышался холм, на котором трепетали мунгальские стяги, среди них выделялось пятихвостое знамя с изображением кречета.

Прозвучал мощный голос Ипатия:

– Там Батыга! – и основные силы рязанцев устремились к холму. У подножия вспыхнул скоротечный бой – несколько десятков татар посекли за секунды. Все, кто был на вершине,

стремительно рванули наутёк. И даже сам джихангир бодрыми криками подгонял скакуна. Запомнится ему рязанский воевода на всю жизнь.