Бар эскадрильи

Старый господин Гойе отличался аппетитом и пунктуальностью восьмидесятилетних.

Дом был все так же суров и красив, но у фасада срубили две обрамлявших его секвойи, и на заднем плане возникло нелепое маленькое сооружение. Денежные затруднения? Сабина поджидала Жозе-Кло на террасе. Она обняла ее. «Как же ты похожа на Клод, — прошептала она. Она была оживленной, естественной. — Родители очень постарели», — добавила она. «Они как секвойя, — подумала Жозе-Кло, — в следующий раз срубленными окажутся они…» Ей не нравились их настойчивые и бесстыдные взгляды глухих, направленные на нее. Супруги Гойе ничего не простили ни Клод, ни Жосу, и не понимали вторжения Жозе-Кло. Они это показывали, молча. Г-жа Гойе допустила промах: она назвала Жоса «твой отец». Сабина улыбнулась.

После обеда она дала Жозе-Кло сапоги, и они пошли в лес. Там было сумрачно, и это ощущение подчеркивала тяжелая жара. Они обе молчали. Они дошли «до трех кедров», цели всех прогулок, какие только она помнила. Оттуда были видны долина, Мёза, дымка над Мёзой. «Я сейчас отведу тебя на кладбище».

Сабина облегчила задачу Жозе-Кло, задав первый вопрос:

— Жос действительно так плох?

— Говорят, что да. И говорят, что у него нет больше желания бороться.

— Он очень любил твою мать.

— Вы знаете, что Ив и я…

— Мне говорили. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— По поводу чего?

— Акций, конечно! О чем же еще ты приехала ко мне разговаривать, как не об акциях?

Сабина сухой веткой тревожила то, что было результатом труда целой колонии муравьев. Она продолжила безучастным голосом: «Твой муж донимает меня вот уже три месяца; он изводит даже крестного, уже старого человека… А ты, ты хочешь эти акции?»

— А что я стала бы с ними делать? И потом у меня нет денег…

— Ах да, деньги!

— Блез думает, что может быть…

— Это до такой степени серьезно?

Она внимательно посмотрела на Жозе-Кло. Она думала об этих женщинах, которые берут, разбивают, выбирают, опять уходят. Сама она относилась к породе коз, которые пасутся там, где их привяжут. Жозе-Кло было не по себе. Сабине стало жалко ее: «Я напишу Боржету и сообщу ему цену, которую предложил мне твой муж. Если он сможет собрать сумму… Что до доли Дюбуа-Верье, то я предпочитаю предоставить ему полную свободу продавать ее по своему усмотрению…» Она обернулась к Жозе-Кло: «Ты догадываешься, что все это не очень… не очень меня утешает. Я была уверена, что Жос не станет бороться, я его хорошо знаю. Вся эта история очень на него похожа. Видишь ли, я любила Клод, как любят младшую сестру, более эгоистичную и более жадную, чем я сама, и я любила Жоса, как любят своего первого мужчину, почти единственного… Почему бы мне перестать их любить, оттого что они узнали друг друга, нашли и полюбили в свою очередь? Все здесь стали принимать меня за дуру, когда я отказалась проклинать «потерянные» годы. Потерянные ради чего, ради кого? Если бы ты знала, как весело мы жили, Жос и я! Рассказывал ли он тебе когда-нибудь о том времени? Годы с пятьдесят второго по шестьдесят второй, или около того, наше славное десятилетие! Мое бюро на улице Лагарп выходило окнами в глубокий колодец двора, и туда же, в этот колодец, выходили и окна кухни грека, нашего соседа с первого этажа. Как-то раз летним вечером я видела, как кошка и крыса (кошка была тощая, а крыса жирная) мирно вместе ждали в глубине двора еду, от которой отказались клиенты. Я ничего не сказала об этом Жосу, и мы продолжали спускаться к Папасу обедать. Двести тогдашних франков, то есть два франка стоил обед… Однажды неожиданно приехала моя мать, она застала нас у грека и пришла в ужас. Успех Жиля — как бы тебе это сказать? — показался нам почти естественным, для меня во всяком случае, я так верила в Жоса! Тебе все это смешно? Извини, что я тебе это говорю, но измены, супружеская неверность, ты знаешь, это не сюжет для трагедии… Как он, Блез? Я его вспоминаю смутно. Я разыскивала его первые книги, но не нашла. А от его сериала была в восторге! Мы здесь, в провинции, люди простые…»

Многоточия откровений Сабины пунктиром прошли через все те два дня, что Жозе-Кло провела в Ревене. Ей дали, ничего об этом не сказав, нескладную комнату, которую прислуга все еще называла «комнатой мадам Клод». Правда, прислуга была уже пожилая. Г-жа Гойе, хрупкая, враждебная, задавала Жозе-Кло вопросы о ее экзаменах, как будто та была девочкой. «Но ведь это уже женщина, мама, почти дама! Вдумайся, ведь она уже разводится…» От негодования и из-за болезни Паркинсона голова г-жи Гойе дрожала не переставая. За открытым окном была ранняя весна с летающими бабочками, о которых забыли в Париже. Жозе-Кло заперлась в библиотеке и позвонила Блезу: «Никогда больше не оставляй меня одну, Блез…»

— Кавалер?

— Нет, грусть.

— А как наши дела?

— Если у тебя есть деньжата, то они решены.

— Есть, моя красавица, есть!

Уезжая, Жозе-Кло плакала, обнимая Сабину. «И тебя тоже я бы любила, как твою мать, — сказала ей Сабина. — Но я не уверена, что ты будешь частой гостьей в Ревене. О могиле не беспокойся, я присмотрю». Она рассмеялась, отчего слезы Жозе-Кло стали выглядеть мелодраматичными.

* * *

Форнеро переселился на улицу Шез к концу 15-го апреля. Через день Жозе-Кло пришла его повидать. Она буквально вырвала у него согласие на это свидание. Между ними, прожившими двенадцать лет как отец и дочь, воцарилось молчание. В гостиной лежали свернутые ковры, громоздились коробки с книгами, среди которых кое-какая мебель, которую она привыкла видеть на улице Сены, показалась Жозе-Кло неузнаваемой. В невероятном беспорядке обращал на себя внимание десяток фотографий Клод, вставленных в серебряные рамки, расставленных на столе, вытертых от пыли, блестящих. Жос держал еще в руках кусок замши, когда пошел открывать Жозе-Кло. Он стоял в метре от нее. «Я тебя не целую, весь в пыли…»

Молодая женщина недоверчиво осмотрелась вокруг, будучи не в состоянии произнести какие-то формулы вежливости. «Гнусновато, не так ли?» — констатировал Жос. В последние два месяца они лишь мельком виделись в коридорах Издательства, где она старалась не задерживаться. А последние две недели она вообще там не была: курьер оставлял и забирал на улице Пьер-Николь те рукописи, которые Брютиже хотел, чтобы она прочла.

— Надо повесить шторы, тюлевые, — сказала она, неопределенно махнув рукой.

За год старческих пятен на лбу и на руках Жоса стало больше, кожа как бы приклеилась к костям, глаза поблекли. «Старятся так обыденно!» — подумала Жозе — Кло. Картина секвой в Ревене пронзительным образом всплыла у нее в голове. Жос был без пиджака, пальцы у него были испачканы пылью, на висках выступил пот. Он освободил два кресла и указал на одно из них жестом, не приглашая осмотреть квартиру.

— Ты сочтешь меня бестактной…

— Ты пришла поговорить со мной о «делах»? — спросил он, комично выделяя это слово. И тут же его лицо опять стало безразличным. «Я тебя слушаю». Он взял один из снимков в английской рамке и начал вытирать его. Жозе-Кло видела, как замша ходила туда-сюда по улыбке Клод. Клод на палубе корабля, в семьдесят пятом, на Родосе. Или в семьдесят седьмом, в Порт-о — Пренсе.

— Я видела Сабину в Ревене. Она не продаст свою долю Иву. И «Евробуку» тоже не продаст.

— Тогда кому?

— Блезу.

— Блез объединится с «Евробуком»? Против меня?

— Да.

Жос всегда был таким, неспособным оставить в тени ни одной детали, уточняя и настаивая на всем, что могло причинить боль. Он в упор посмотрел на Жозе-Кло. Его изменившиеся, постаревшие черты, серые, сузившиеся глаза. Потом спросил:

— И зачем ты пришла ко мне говорить об этой мерзости?

Жозе-Кло, похолодев, почувствовала, что она надеялась на бог знает какую снисходительность Жоса, на какую-нибудь вялую, нежную сцену. А вместо этого, этот враг…

— В крайнем случае Сабина могла бы со мной говорить об этом, или Боржет. Но ты!

Он встал, пошел к камину за сигаретами, прикурил. «Он не курил уже двадцать лет», — подумала Жозе-Кло. Она посмотрела на его пальцы: они еще не пожелтели. В этот момент позвонили в дверь, и Жос пошел открывать. Это были Жанно и упаковщик: они принесли деревянную нотариальную картотеку, которую Жозе-Кло всегда видела в «Алькове». «Патрон, куда поставить?»