Остров в глубинах моря

Вальморен пристально наблюдал за поведением сына, опасаясь, что он вырастет слабым или что в нем обнаружится склонность к душевному расстройству, как у его матери. Санчо эти опасения зятя казались абсурдными. Он ввел для племянника уроки фехтования, а также вызвался научить его собственной версии бокса: кулачные удары и пинки ногами исподтишка. «Тот, кто бьет первым, бьет дважды, Морис. Не жди, пока тебя спровоцируют, бей первым — ногой прямо по яйцам», — наставлял он его, пока мальчишка хныкал, стараясь увернуться от ударов. Спортсменом Морис был никудышным, зато пристрастился к чтению — привычка, унаследованная от отца, единственного плантатора Луизианы, который включил библиотеку в проект своего дома. В принципе Вальморен ничего не имел против книг, он и сам их собирал, но боялся, что от такого интенсивного чтения сын в конце концов превратится в никчемного франта. «Проснись, Морис! Ты должен стать мужчиной!» — говорил он и пускался в рассуждения о том, что женщины так и рождаются женщинами, а вот мужчинами мальчики становятся благодаря смелости и твердости. «Оставь его, Тулуз. Когда придет время, я сам возьму на себя труд устроить ему инициацию в мужских делах», — шутил Санчо, но Тете такие шутки не нравились.

Мачеха

Гортензия Гизо стала мачехой Мориса через год после праздника на плантации. Стратегию она обдумывала несколько месяцев, заручившись поддержкой дюжины сестер, теток и кузин, твердых в намерении покончить с драмой ее незамужнего положения, а также помощью своего отца, которому пришлась весьма по вкусу перспектива привлечь в свой курятник Вальморена. Семейство Гизо обладало сокрушительной респектабельностью, но было вовсе не таким богатым, каким пыталось себя представить, и союз с Вальмореном был для них чрезвычайно выгодным. Поначалу Вальморен не замечал существования плана, направленного на то, чтобы его женить, и полагал, что все знаки внимания семьи Гизо адресованы Санчо, который был моложе и привлекательнее его. Когда же сам Санчо указал ему на эту ошибку, у него возникло желание сбежать на другой континент: он очень комфортно чувствовал себя в своей уже устоявшейся холостяцкой жизни, и нечто столь непоправимое, как женитьба, его пугало.

— Да я едва знаком с этой барышней, видел ее очень мало, — привел он аргумент.

— Мою сестру ты тоже не знал, но прекрасно на ней женился, — напомнил ему Санчо.

— Ну это и вышло для меня боком!

— Холостые мужчины подозрительны, Тулуз. А Гортензия — прекрасная женщина.

— Ну и женись на ней сам, раз уж она тебе так нравится, — ответил Вальморен.

— Гизо меня уже прощупали, зять. И знают, что я всего лишь бедняк с разнузданными привычками.

— Менее разнузданными, чем привычки многих местных, Санчо. В любом случае жениться я не собираюсь.

Но зерно было брошено, и в последующие недели он уже начал обдумывать эту идею, сначала считая ее бредовой, а затем рассматривал как некую возможность. Он еще мог завести детей; он всегда хотел иметь большую семью, и сладострастная пышнотелость Гортензии виделась ему хорошей для этого предпосылкой: девица была просто создана для материнства и готова к нему. Он не знал, что она скрывала свои годы: на самом деле ей было тридцать.

Гортензия была креолкой с безукоризненной родословной и достаточным образованием: монахини-урсулинки научили ее азам чтения и письма, географии, истории, всяческим домашним искусствам, вышиванию и катехизису. Она изящно танцевала и имела неплохой голос. Никто не сомневался в ее добродетели, и она пользовалась всеобщей симпатией, раз уж из-за жениха, не способного удержаться в седле, ей выпало на долю остаться вдовицей еще до того, как она успела выйти замуж. Гизо являлись столпами традиции: отец унаследовал плантацию, а два старших брата Гортензии владели престижным адвокатским бюро, избрав единственную профессию, работать по которой не было зазорно для людей их класса. Происхождение Гортензии компенсировало скудость ее приданого, Вальморен же имел желание быть принятым в обществе не столько для себя, сколько для облегчения жизненного пути Мориса.

Запутавшись в крепкой паутине, сотканной женщинами, Вальморен согласился на помощь Санчо, взявшегося быть его проводником по трудной дороге ухаживаний, более изощренных в Луизиане, чем в Сан-Доминго или на Кубе, где он влюбился в Эухению. «Пока что никаких подарков или записок Гортензии, направь все свои усилия на ее мать. Ее одобрение — самое важное», — предупредил его Санчо. Девушки на выданье редко показывались на публике, разве что пару раз в опере в сопровождении всей семьи, потому что если они мозолили глаза, то «прогорали» и могли окончить свои дни старыми девами, воспитывая детей своих сестер, однако Гортензия пользовалась несколько большей степенью свободы. Она уже вышла из обычного возраста невесты — от шестнадцати до двадцати четырех — и вошла в категорию «лежалого товара».

Санчо и гарпии-свахи устроили так, что Вальморен и Гортензия были приглашены на один из soirées, как назывались семейные ужины с танцами для друзей, домашние балы, где в частном пространстве семейных очагов потенциальные пары могли перекинуться несколькими словами, хотя и не наедине. Протокол требовал от Вальморена поторопиться с объявлением своих намерений. Санчо сопровождал его в разговоре с господином Гизо, где без посторонних ушей были обговорены финансовые условия этого союза — вежливо, но предельно ясно. Вскоре была отпразднована помолвка — déjeuner de fiançailles — званый обед, в ходе которого Вальморен надел на палец своей невесте модное кольцо: рубин в окружении бриллиантов, оправленный в золото.

Отец Антуан, самый влиятельный священник Луизианы, обвенчал их в соборе во вторник, после обеда, без других свидетелей, кроме тех, что составляли узкий круг семьи Гизо — всего девяносто две персоны. Невеста высказалась за скромную свадьбу. В церковь вошли в сопровождении губернаторской гвардии, Гортензия щеголяла в шелковом платье, расшитом жемчугом, которое до нее в соответствующих случаях надевали ее бабушка, мать и несколько сестер. Оно было ей узко, хотя его и расставили по всем швам. После церемонии букет из флёрдоранжа и жасмина был отправлен монашкам: ему было предназначено лечь в часовне к ногам Пресвятой Девы. Прием был устроен в доме Гизо и являл собой обед с чередой пышных блюд, произведений той же банкетной компании, к которой Вальморен уже обращался, когда устраивал празднование у себя на плантации: начиненный каштанами фазан, гуси в маринаде, раки в пылающем коньяке, свежие устрицы, несколько видов рыбы, черепаховый суп и более сорока видов десерта, не считая свадебного торта — весьма прочного сооружения из марципанов и орехов.

Когда родственники разошлись, Гортензия, облаченная в муслиновую сорочку и с рассыпанной по плечам рыжей гривой, ожидала мужа в своей девичьей комнате, в которой родители заменили ее старую девическую кровать другой — с балдахином. В те годы настоящий фурор производили кровати новобрачной с балдахином из синего шелка, долженствующего изображать чистое небо, и с целым выводком пухленьких купидонов с луками и стрелами, букетиками искусственных цветов и кружевными бантами.

Молодожены провели запертыми в этой комнате три дня, как того требовал обычай; им прислуживала пара рабов, приносивших еду и выносивших ночные вазы. Было бы оскорбительно для новобрачной появляться на публике, даже перед собственной семьей, в то время пока она познавала секреты плотской любви. Задыхаясь от жары и скучая взаперти, мучась головной болью от обилия юношеских прыжков в свои годы и к тому же прекрасно сознавая, что снаружи не меньше полудюжины родственников не отрывают уха от двери, Вальморен понял, что он женился не только на Гортензии, но и на всем племени Гизо. Наконец на четвертый день он смог выйти из своего заточения и вместе с женой уехать на плантацию, где они будут учиться познавать друг друга на просторе, с большей свободой и при большем количестве воздуха. Как раз на этой неделе начинался летний сезон, и все выезжали за город.