Изгнание из ада

А вот выказывать агрессивность по отношению к Хартмуту Райхлю Виктор остерегался. Хартмут был моложе Вернера, двадцать два года, примерно двумя годами старше Виктора. Он изучал психологию, имел огромную шапку курчавых волос, очки в никелевой оправе, колючий взгляд, узкий острый нос, на тонких губах застыло выражение вечной насмешки и высокомерной иронии. Никто понятия не имел, обладает ли Хартмут хотя бы приблизительно такой же начитанностью, как Вернер, и возможно ли это вообще, но Хартмут блестяще умел в любой ситуации, в любой дискуссии создать впечатление, будто у него есть в запасе кое-что еще, незнакомое и неведомое остальным, а ведь они тоже вполне бы могли это прочесть, если б читали нужные книги. К примеру, если он читал Вальтера Беньямина [42], то не главные произведения — их содержание так и так узнаешь из обсуждения, — а малоизвестные работы, посредством которых доказывал, что все остальные имели не более чем популярное представление о Беньямине и оттого по-настоящему этого автора не понимают. Стоит ли удивляться, что Хартмут говорил Виктору «Ты читаешь не ту книгу!»— даже когда Виктор читал книгу, которую сам же Хартмут с иронической усмешкой всего несколько дней назад усиленно рекомендовал. Если Вернер в учебе был собирателем, то Хартмут — охотником. Он уничтожал каждого, кто в дебатах становился ему поперек дороги. Горе тому, кто дерзнул его критиковать. Он трактовал это как симптом подспудной, направленной против него агрессии, причины и подоплеку которой нужно немедля аналитически вытащить на поверхность. Умел ловко заставить всю группу обсуждать критика, а не его критические замечания. Оттого-то повсюду, а уж по меньшей мере в этом жилтовариществе он пользовался свободой чудака. Если агрессивным называли его самого, он заявлял, что агрессивен только в смысле латинского aggredere,сиречь подходить, подступать к чему-либо,что, по Вильгельму Бушу, равнозначно здоровой жизненной позиции. И сразу же наносил ответный удар и характеризовал тот факт, что его упрекнулив агрессивности, как симптом «гнилой эмоциональности» и затевал дискуссию с целью разъяснить невротическую подоплеку означенного упрека. Поэтому его давно уже перестали упрекать в агрессивности. Он страдал от депрессий, хотя это становилось понятно, только когда узнаешь его получше. На первый же взгляд Хартмут, по выражению Фридля Виснера, казался однозначно «маниакально-репрессивным».

Двадцатитрехлетний Фридль Виснер был упитанный юноша из тех, кто в молодости выглядит старше своих лет, а в годах — моложе, благодаря чему в известных обстоятельствах можно не трудиться быть тем, кто ты есть. Пухлый и мягкий телом, он не дал Райхлю повода обнаружить свой телесный панцирь и таким манером ловко уберег себя от иных проблем. Сын университетского профессора истории, Фридль, как и Виктор, учился на историческом и относился к знаниям и образованию довольно цинично, однако ему хватало ума присутствовать на дискуссиях рабочих кружков, а вместе с тем без особого напряга переваривать услышанное точно так же, как коричные булочки. То, что задевало его ум, он носил с собой, вроде как бедра и живот. И определенным опытом располагал. Его отец пятнадцать лет работал над своим академическим опусом, стало быть, ребенком Фридль имел не отца, а этакое чудовище, которое обитало в книжной пещере, позднее, когда Фридлю сравнялось лет пятнадцать-шестнадцать, отец вышел из пещеры, преподал сыну так называемый ускоренный курс искусства библиографии, чтобы затем регулярно, «вооружив» его каталожными карточками, посылать после школы в Национальную библиотеку. Когда Фридль закончил школу, научное детище его отца, помесь энциклопедии с исследовательским трактатом по истории староавстрийского морского флота, как раз вышло в свет. Не что-нибудь, но именно история морского флота. Австрийского морского флота. Фридль только посмеялся с мягкой иронией. «Когда детей посылают с каталожными карточками в библиотеку, в итоге получается буржуазная наука», — сказал он. Виктор был очень многим обязан Фридлю. Прежде всего как студент-историк. Фридль рассказал ему о каверзных отцовских вопросах и идиосинкразиях, и Виктор сумел благополучно взять барьер, каковым безусловно являлся профессор Виснер. На экзаменах отец Фридля любил твердо знать, что студенты вызубрили его труды не больше и не меньше как наизусть. Чтобы это проверить, он формулировал как вопрос начало той или иной фразы из своего лекционного курса, ответом же должна была стать вся затверженная наизусть фраза. Подготовленный Фридлем, Виктор выдержал экзамен у профессора Виснера, так как сумел ответить на вопрос:

«Господин кандидат! Что едва успела императрица Мария Терезия?»

«Императрица Мария Терезия едва успела взойти на трон, как началась Силезская война».

«Очень хорошо. Спасибо».

Впоследствии Виктор осознал, что обязан Фридлю много большим. Ведь Фридль некоторым образом жил, предвосхищая Пауля Файерабенда [43], когда никто о Файерабенде еще слыхом не слыхал. Годы спустя, читая файерабендовское «Против метода», он, наверняка благодаря Фридлю, имел то, что называли тогда «непосредственным доступом».

Субботний завтрак, «рабочий кружок по оргазму». Виктор диву давался, как быстро все это стало для него естественным — системой привычек, воспроизводимых реакций и сплетений в густой сети цитат. Но по сути, это нельзя было или еще нельзя было назвать желанной свободной жизнью, скорее уж очередной необходимостью — новыми жизненными обстоятельствами, где он поневоле осваивал новый язык. Новый язык тела, новые вокабулы, новые связи будней и фраз, интересов и грамматики. Он словно совершил побег и теперь уже знал в своем убежище кой-какие уголки, да-да, кое-что казалось ему очень хорошо знакомым, так вот здесь обстояло, одна трудность — язык. Постигнет ли он когда-нибудь во всей глубине этот чужой язык, на котором тут говорят? На родном, материнском языке можно было сказать простенькие фразы вроде: я проголодался. Или: я одинок. А на свободе язык настолько сложен, что поначалу удавалось понять лишь самое простое, а именно: с твоими простыми потребностями обстоит не так-то просто!

Но станет ли проще, когда он лучше овладеет этим трудным языком?

Хартмут открыл книгу — Куперову «Грамматику любви» — и прочитал один абзац. Виктор слушал, пока Хартмут не поднял вдруг голову и не посмотрел на него.

— Почему ты, собственно, все время вздергиваешь брови? — спросил он. — Твои лобные мускулы наверняка постоянно в напряжении, Виктор! Из-за поднятых вверх бровей у тебя такие испуганные глаза, будто ты вытаращил их от ужаса. Чего ты боишься?

Райхль усмехнулся, словно заранее знал ответ. Его не обманешь, у него все и каждый в кулаке.

Вернер Абляйдингер взглянул на Виктора, откусил кусок бутерброда и с неожиданным беспокойством обронил, что ему немножко больно глотать. Откусил еще кусок, тщательно прожевал, как следует пропитал слюной, медленно и осторожно проглотил. Ну вот! Опять больно. Снова откусил и сразу же проглотил, словно затем, чтобы содрать эту ссадину в горле, которая мешала глотать, и заодно тоже проглотить. Между тем Хартмут Райхль не отставал от Виктора:

— Нет, в самом деле, ты все время жутко высоко задираешь брови. Они прямо как петли, на которых подвешено лицо. Может, ты боишься потерять лицо?

Ой, оставь меня в покое! — думал Виктор, с растущим смущением осознавая, что Хартмут, вполне возможно, прав. Вернер отхлебнул глоток кофе. Может, горячая жидкость утишит боль или хотя бы увлажнит горло, смягчит его и таким образом снимет боль. Все опять будет хорошо — но нет! Глотая, он снова ощутил боль, занервничал еще сильнее, от волнения на лбу выступил пот, что он конечно же не мог не счесть симптомом некоего недомогания, а потому его опять еще сильнее бросило в жар и пот.

— Маска! — Трижды за минуту: — Маска! — Хартмут был в своей стихии. Маски и панцири требовались ему как лед ледоколу. Он поднял руку: тихо! Полистал книгу и наконец прочитал: — Сексуальность и страх соответствуют двум противоположным направлениям вегетативного возбуждения. Поскольку же страх с самого раннего момента нагоняется в форме разных реальных принуждений, мы все тем или иным образом имеем половые нарушения. А выражается это так, как в глазах Виктора, означающих только одно: страх! — И, глядя на Виктора, он торжествующе воскликнул: — Пожалуйста! Смотрите! Брови от ужаса задраны вверх! Явное отражение полового нарушения! Мы уже достаточно это обсуждали: эрекцию, которую путают с потенцией, эякуляцию во время полового акта, которую путают с оргазмом, верно?