Сеул, зима 1964 года

— Ну, так у нас с тобой разные цели путешествия…

При этом он захихикал, но почти сразу же умолк. Мне стало стыдно. Я вылез из под одеяла, потянулся и, подсев к нему, сказал:

— И я с тобой.

Тут я вдруг вспомнил про одинокого мужчину и, попросив Юнсу подождать, вышел наружу. Незнакомец по-прежнему продолжал сидеть на том же самом месте. Я потихоньку приблизился к нему и сказал:

— Простите, может, не откажетесь от рюмочки за компанию?

Он поднял на меня глаза и снова опустил голову. Я, сконфузившись, собрался уже было пойти обратно, но тут он молча встал и последовал за мной. Мужчина, принимая от нас наполненные рюмки, скупо отвечал на наши вопросы, не заговаривая первым. Хотя застолье наше было весьма унылым, на душе у меня было очень хорошо. Человека этого звали Ли, и, как я и предполагал, он оказался одним из членов цирковой труппы.

— И сколько же лет вы проработали в цирке?

— Без малого тридцать.

Надо же — тридцать лет! Впечатляющий срок, можно только позавидовать!

— Вы, должно быть, с раннего детства на арене?

— Это точно, совсем пацаном начинал. Ещё с тех пор, когда мы жили в Маньчжурии.

Юнсу снова сходил за бутылкой. Чем больше мы пили, тем лицо нашего собеседника становилось бордовее. Я тоже порядочно опьянел от четырёх рюмок и с любопытством малого ребёнка только и делал, что спрашивал его то об одном, то о другом.

От него мы узнали, что нынешнее выступление циркачей на острове будет последним: из-за трудностей цирк собирались распустить. Опустошая рюмку, он признался, что за тридцать лет работы в цирке несколько раз переживал распад труппы, но в этот раз на душе было особенно скверно.

— Старый я стал, так что в цирке уже работать не придётся. Мне бы найти какую-нибудь вдовушку да хозяйство завести, но для этого же средства нужны.

Поглаживая сизый подбородок, он словно через силу улыбнулся — впервые за всё это время:

— Конечно, для других это, может, и пустяк… а всё же, как подумаешь, что полжизни на это дело отдал, так тоскливо становится… Совсем немного — и всему конец, а я всё ещё не знаю, что мне делать, как быть…

Он просидел с нами до самой ночи, опустошая рюмку за рюмкой тридцатиградусной соджу, и напоследок проговорил:

— Ну, раз говорите, что составите нам завтра компанию, то я пойду уже.

Пошатываясь, из стороны в сторону, он вышел наружу. Вскоре со стороны мару послышалось, как его полощет. В то же время раздались голоса женщин, которые, видно, куда-то ходили и только что вернулись:

— Ой, это же заму по репетициям плохо стало…

— Надо же, видно, перебрал.

— Может, что-то случилось. Он ведь обычно спиртным не увлекается.

Затем послышались шаги, спешащие к находившемуся не в лучшем состоянии Ли. Мы с Юнсу некоторое время переглядывались друг с другом с округлившимися от удивления глазами.

Самое удивительное же произошло тогда, когда мы уже собирались ложиться. Зашёл прислуживающий нам паренёк и заискивающим голосом предложил:

— Девушки не нужны? Очень даже привлекательные!

Выпитое ударило в голову Юнсу, и он с шутливой улыбкой на покрасневшем лице заявил:

— Если окажутся не красавицами, то от тебя рожки да ножки останутся!

На что парень ухмыльнулся и самоуверенно возразил:

— На что поспорим? — И всё тем же вкрадчивым голосом продолжил. — Это девушки из цирка, я вам самых-самых приведу.

Юнсу ошарашено спросил:

— А что, циркачки тоже продаются?

В свою очередь удивившись нашему неведению, юноша ответил:

— Разве ж одним цирком заработаешь? Ну что, привести?

Я возмущённо посмотрел на Юнсу, мол, чего это ты, и собрался уже было остановить направившегося к выходу парня, когда Юнсу удержал меня:

— Погоди! Давай хоть посмотрим…

И указал юноше глазами на дверь, дав понять, чтоб тот скорее приводил девушек.

Я с головой накрылся одеялом, решив, пусть делает, что хочет. Вскоре стало слышно, как открылась дверь — судя по всему, пришли девушки. Юнсу, срывая с меня одеяло, велел вставать, мол, хватит уже тебе прикидываться, так что мне ничего не оставалось, как нехотя подняться и присоединиться к компании. Девушки на удивление выглядели очень юно — лет так на восемнадцать-девятнадцать. Обе были весьма худощавы, и хотя это было не совсем то, о чём говорил парень, были довольно милы. Юнсу довольно ухмыльнулся в сторону приветливо улыбающихся девушек, потом все встали и застелили всю комнату одеялом. Ту ночь мы провели за игрой в хватху — карты купил по нашей просьбе прислужник. И хотя девушки устали и хотели спать, Юнсу, подбадривая их, вынудил играть до рассвета.

В ту ночь где-то около четырёх часов утра я не смог перебороть сонливость и, повалившись, как был, поверх одеяла, уснул, преисполнившись доверием к Юнсу и уважением к девушкам. Утром я узнал, что Юнсу сполна заплатил девушкам за ночь и отправил их спать.

Следующий день был тёплым и тихим, как ранней осенью. Мы с Юнсу проспали, поэтому, даже толком не умывшись, в сопровождении парнишки из гостиницы поспешили к пристани и поднялись на корабль. Цирковая труппа уже была на месте. Перед самым отплытием мы узнали, что часть коллектива уже распущена и не поедет на остров, а останется в Ёсу в поисках нового заработка. Когда раздался гудок парохода, члены цирковой труппы — все без разбора, бросились друг друга обнимать, разразившись рыданиями. Были здесь и мечущиеся с жалобными сетованиями женщины, и молчаливые мужчины с мокрыми от слёз глазами. Вчерашний наш знакомец Ли с синеватыми порезами от бритвы на щеке тоже держал за руку тощего и очень высокого мужчину: они оба трясли головами, из их глаз текли слёзы. Мы же с Юнсу сидели в носовой части корабля, наблюдая за этой сценой и не переставая улыбаться. Один из матросов поторопил провожающих, чтобы те поскорее сошли с палубы, те толпой спустились на причал и снова, уже в последний раз, с рыданиями стали прощаться. На фоне зимнего моря это расставание выглядело, как прощание каких-то чужеземцев; так необычно было наблюдать за всем этим.

— Будто в далёкое плавание отправляются… — пробормотал Юнсу. Именно так это и выглядело. Похоже, что одна из девушек, которые провели с нами эту ночь, остаётся на берегу, а другая едет на остров. Ту, что отправлялась, звали Мия, а другую — Сонщим. И, как оказалось, у той, что оставалась, по-видимому был муж. Мы поняли это потому что один мужчина неотступно следовал за ней.

— Фу-у… Чуть не сотворили страшный грех… — проговорил я, указывая подбородком на Сонщим.

— Если бы знал, что у неё есть муж, обязательно бы обнял покрепче и провёл бы жаркую ночь… — пошутил Юнсу.

Всего циркачей, отправляющихся на остров, и мужчин, и женщин, было двадцать с небольшим человек. В дороге Мия поблагодарила нас за прошедшую ночь и попросила вести себя на корабле так, словно мы с ней друзья, и всё время была рядом с нами. Приземистый Ли тоже стоял подле нас. Выглядел он по-прежнему расстроенно, но с нами обходился очень вежливо. Разговор шёл о том, куда же подадутся после расставания те, кто остался на суше.

— Говорят, у метателя молота есть в Сеуле старший брат, у которого своё дело?

— Да, да…

Переговаривались меж собой Мия и Ли, мы же с Юнсу больше слушали. Они толковали о том, что кто-то вернётся в родные места и попытает счастья, занимаясь земледелием, кто-то будет тешить свою бродячью душу, торгуя ётом [77], про кого-то со слезами говорили, что нет другого пути, кроме как продавать своё тело. Заговорив об этом, Ли и Мия, похоже, задумались и о своём будущем, отчего на их лица легла тень уныния.

— А что если на острове нам вдруг улыбнётся удача, тогда ведь снова всех можно будет собрать, правда, дядя Ли? — с надеждой в голосе спросила Мия.

— Это навряд ли… — оборвал её Ли. — Не стоит питать иллюзий…

Когда мы оказались в открытом море, из-за ветра резко похолодало. К тому же я не выспался прошлой ночью, поэтому спустился с палубы в каюту и ненадолго заснул.