Шиза и Малыш(СИ)

Турчанова Оксана

Шиза и Малыш

Пролог. Шиза

Как все-таки красиво горят деньги. Особенно, когда их много, и когда это — валюта. Миллион долларов, вспыхивая разноцветными огнями, догорал в пламени ошалевшего от моего безумия костра. Я — Шиза. И меня нельзя купить ни за какие деньги. Потому что они мне не нужны. Деньги не могут принести счастье. Они несут смерть. Чем больше денег, тем больше смерти.

Можно было, конечно, распорядиться ими по-другому, потратить на благотворительность, отдать нуждающимся, потратить на себя…. Но…. Не верю я никому и ни во что.

Дебильная у нас страна. Если отдать этот миллион куда-нибудь в детский дом, то клерки из гороно сразу же учредят какой-нибудь фонд для контроля за расходованием денег, после чего деньги будут разворованы, и выплачены на зарплату работникам фонда. Причем немалую, потому что оклады они будут устанавливать сами. Подарить нищему — пропьет за месяц…. Отправить по объявлению, нуждающемуся в срочной операции? А где гарантия, что это не жулики?

Не придумав ничего лучшего, я поступил, как всегда. Как Шиза. И пошли все к черту!..

Часть 1. Шиза

Глава 1

Я — Шиза. То есть шизофреник, если кто не понял. Маленькое, страшное, но очень умное чмо. Ну и что? Зато я научился и в этом находить свои маленькие гаденькие радости и живу довольно счастливо и весело. Хотя, конечно, весельем трудно назвать то, что я стараюсь сделать и принести людям.

А что я могу дать людям кроме своей ненависти к ним, к их счастью и беззаботной жизни? Они ко мне относятся как я того и заслуживаю. Как к уроду, который никогда ничего не добьется в жизни, и они правы, потому что с самого рождения меня преследует печать неудачи и невезения. Как только я стал адекватно оценивать окружающий мир и людей, я возненавидел себя. Потому что любить себя, как любят другие люди, я не могу. А как я могу себя любить, если при одном взгляде в зеркало, мне хочется плюнуть на того уродца, которого вижу там, или дать ему в рожу.

Ясное понимание того, что я очень сильно отличаюсь от других детей, пришло ко мне в первом классе. Надо мной издевались за мою внешность. Меня били за беззащитность. Ровесникам нравилась моя ранимость и мои горькие слезы.

В формировании личности ребенка основную роль играют семья, друзья и школьные учителя. Полноценной семьи и друзей у меня не было. Как и должно было произойти, с учителем мне тоже не повезло. Вряд ли есть плохие ученики, скорее всего, есть плохие учителя, которые не смогли подобрать отдельный ключик к душе каждого из воспитанников. Которые не сумели разглядеть талант в них, к какому бы то ни было предмету или делу, а наоборот, своей деспотичностью и придирчивостью втоптали в грязь и задушили всякие ростки прекрасного в душе ученика, по их мнению, ни к чему не годного.

Моя первая учительница Надежда Григорьевна Дуркацкая ничего не сделала, чтобы школа стала для меня светлым ростком в грустной и темной жизни. По возрасту, она давно должна была уйти на пенсию, но продолжала работать ради мизерной зарплаты, которая все равно превышала нищенскую пенсию российского учителя. В силу достопочтенного возраста и профессиональной усталости самыми лучшими учениками для нее были забитые и послушные тихони, предано заглядывающие в рот и ловившие каждое слово и жест. Непоседливость и пытливый ум ребенка рассматривались Дуркацкой как покушение на ее учительский авторитет и подвергались жесточайшему диктату, за что у своих бывших учеников она заслужила нелестное для педагога прозвище «Железный Феликс».

Все мое детство привело к тому, что я стал задумываться, чем же я отличаюсь от других, почему я — объект для насмешек? Сделанные выводы были для меня неутешительны.

Ударить я никого не мог. Отца у меня не было, поэтому меня никто не учил драться. Да и переданная по генам от нескольких предыдущих поколений моих предков покорность судьбе не давала даже и мысли промелькнуть, что я могу кого-нибудь ударить.

В своих грезах я мечтал, что когда-нибудь откроется дверь, войдет отец, про которого ничего не рассказывала мама, и мы пойдем с ним гулять. И никто не сможет обидеть меня, потому что папа никому не даст меня в обиду.

Но однажды вечером, когда мама уложила меня спать, а сама болтала о горькой жизни с единственной подружкой, я узнал скрываемую ею правду о моем рождении. Моя мама была не то что не красавицей, а даже не забитой серой мышкой. Она была отвратительной крысой, на которую ни разу не бросил взгляд ни один мужчина. Тем не менее, природа брала свое, и ее желание прижать к груди и оберегать родное беззащитное существо, которое будет зависеть от нее и которому она будет нужна, вынудило ее пойти на крайний шаг.

Со своей подружкой она под предлогом перестановки мебели с огромным трудом уговорила грузчика Петю из располагавшегося по соседству продовольственного магазина придти и помочь передвинуть мебель. Расчетом за работу должен был выступить обильный магарыч с закуской. Когда упоенный в ноль грузчик ничего не соображал, мама затащила его в постель и отдалась ему. Конечно, только он чуть-чуть протрезвел и, начав соображать, увидел с кем лежит, то сразу сбежал. Но поставленная цель была достигнута и, в итоге появился я.

Так я узнал, что у меня есть отец, его зовут Петр, и работает он в соседнем магазине. На следующий день, возвращаясь из школы, я с огромным волнением заглянул в подсобный двор магазина. Во дворе никого не было, за исключением небритого маленького мужчины с пропитым лицом, в грязном засаленном халате, который, издавая сильнейший запах перегара, храпел на приступке магазина в луже собственной блевотины. Это не мог быть мой отец.

— Петька! Твою мать! — выглянула из магазина продавщица, — Сволочь, опять нажрался. Да когда же это все закончится….

И она пропала в двери. Вместе с нею пропала моя сказка об отце. Лучше бы я не знал правды. Я развернулся, и, размазывая кулаками по лицу горькие слезы, кинулся прочь. За гаражами, забившись в кустах, я долго и безутешно рыдал, и успокоился только тогда, когда вместе со слезами из меня немного вышла боль. В этот магазин я больше никогда не ходил.

Обычно в моем положении мои сверстники стараются найти себе таких друзей, общение с которыми возвышало бы их в своих глазах и в глазах товарищей, и потому они всячески подлизываются и шестерят тем немногим счастливчикам, которых угораздило родиться мало того, что красивыми, так еще и получив при рождении богатых предков.

Но я — шиза. И потому не захотел идти проторенным путем серого быдла, а выбрал себе рисковую и трудную судьбу, полную невзгод и опасностей. Как говорят — мы пойдем другим путем.

То, что я далеко не гений, я прекрасно знал и понимал. Но, имея не завышенную самооценку, а, реально оценивая свои шансы в этой жизни, я не ставил себе несбыточные цели, а жил так, как я того заслуживаю. Хотя с другой стороны, может быть, что я занижал свои способности и возможности. Ведь ни один дурак не признается и не скажет, что он дурак. И не один умный не скажет, что он умный.

Начиная жить жизнью шизы, я даже не предполагал, насколько она окажется интересной, трудной и опасной. Чем-то сродни жизни шпиона в чужой стране в тылу врага.

Свой первый урок я получил в первом классе, в котором все мои сверстники сразу заметили мою человеческую неполноценность и с первого дня сделали меня объектом своих издевательств и насмешек. Мне было обидно и больно терпеть все те унижения, через которые я проходил, и мне хотелось мести. Толстый и высокий двоечник Петров, местный хулиган и гроза всех отличников и недоделков типа меня, не мог пройти мимо, чтобы не отвесить мне увесистого шелбана, тем самым, вызывая смех одноклассников. Я понимаю, конечно же, что я — урод, и бог, сотворивший меня, почему-то хотел, чтобы я страдал и каялся. Но нагадить Господу я еще не успел, каяться мне было не в чем, и у меня была своя, пусть маленькая, уродливая, но очень обидчивая гордость.