Дети судьбы

— Меня зовут Флетчер, — сказал он, называя имя, которым окрестил его проктор. — А тебя?

— Джеймс, — ответил мальчик, — но друзья зовут меня Джимми.

— Ты — новенький? — спросил Флетчер.

— Да, — сказал Джимми, не отрывая глаз от окна.

— Я тоже, — сказал Флетчер.

Джимми вынул платок и сделал вид, что сморкается; потом он наконец повернулся к своему новому товарищу.

— Откуда ты? — спросил он.

— Из Фармингтона.

— Где это?

— Около Хартфорда.

— Мой отец работает в Хартфорде, — сказал Джимми, — он — государственный служащий. А твой отец что делает?

— Он продает лекарства, — ответил Флетчер.

— Ты любишь футбол? — спросил Джимми.

— Да, — ответил Флетчер — не потому, что он любил футбол, а потому, что знал, что Хочкинс был победителем футбольных чемпионатов в последние четыре года, — миссис Никол это тоже подчеркнула в брошюре школьных правил.

Дальнейший разговор состоял из серии вопросов, на которые каждый из них редко знал, что ответить. Это было странное начало того, что впоследствии стало дружбой на всю жизнь.

6

— Без сучка без задоринки, — сказал мистер Картрайт, оглядывая сына в зеркале. Он поправил на сыне синий галстук и снял волосинку с его пиджака.

— Безукоризненно, — сказал он.

Пять долларов за пару вельветовых брюк — это всё, о чём Натаниэль думал, хотя его отец настаивал, что они полностью стоят этих денег.

— Сьюзен, поторопись, а то мы опоздаем, — позвал отец, глядя на лестницу.

Но до того как Сьюзен наконец появилась, чтобы пожелать сыну удачи в его первый школьный день, Майкл успел положить чемодан сына в машину и вывести машину из гаража на дорожку. Она обняла сына, и он подумал, что, слава Богу, этого не видел никто из учеников школы имени Тафта. Он надеялся, что его мать уже преодолела своё разочарование из-за того, что он не выбрал среднюю школу имени Джефферсона, потому что он уже и сам об этом сожалел. В конце концов, поступи он в школу имени Джефферсона, он мог бы каждый вечер бывать дома.

Натаниэль сел в машину рядом с отцом и взглянул на часы на щитке управления. Было почти семь часов.

— Поехали, папа, — сказал он, опасаясь опоздать в школу в первый же день.

Когда они выбрались на шоссе, Майкл выехал на левую полосу и довёл скорость до шестидесяти пяти миль в час — на пять миль выше разрешённой, — посчитав, что вряд ли в такой ранний час его остановит полиция. Хотя Натаниэль был уже раньше в школе на собеседовании, он всё ещё боялся того момента, когда отец проведёт свой старый «студебеккер» через огромные чугунные ворота и медленно поедет по подъездной дорожке длиной в целую милю. Он почувствовал облегчение, увидев, что за ними пристроились ещё две или три машины, хотя и не знал, едут в них новички или нет. Отец повёл машину следом за «кадиллаками» и «бьюиками» на стоянку, не зная, где ему следует припарковать машину: он, как-никак, был отец-новичок. Натаниэль выпрыгнул из машины ещё до того, как отец дёрнул ручной тормоз. Но тут мальчик замешкался. Нужно ли ему идти следом за учениками, направлявшимися в Тафт-холл, или новичкам полагалось пойти в какое-то другое место?

Его отец, не колеблясь, пошёл вместе с другими учениками и остановился, когда высокий самоуверенный молодой человек свысока взглянул на Натаниэля и спросил:

— Ты — новый ученик?

Натаниэль ничего не ответил, так что ответить пришлось его отцу:

— Да.

Молодой человек пристально взглянул на него и спросил:

— Фамилия?

— Картрайт, сэр, — ответил Натаниэль.

— Ах да, начинающий. Ты зачислен в класс мистера Хаскинса, значит, ты — толковый парень. Только такие учатся у мистера Хаскинса.

Натаниэль опустил голову, а его отец улыбнулся.

— Значит, пойдёшь в Тафт-холл, — сказал молодой человек. — Можешь сесть, где хочешь, на трёх передних рядах слева. Когда пробьёт девять часов, перестань разговаривать и молчи, пока директор и остальные учителя не выйдут из холла.

— А потом что мне делать? — спросил Натаниэль, пытаясь скрыть свой страх.

— Тебе всё скажет твой классный руководитель, — сказал молодой человек и обратился к Майклу. — С Натом всё будет в порядке, мистер Картрайт. Желаю вам приятного возвращения домой, сэр.

В этот момент Натаниэль решил, что в дальнейшем его всегда будут звать Нат, хотя и понимал, что мать будет этим недовольна.

Войдя в Тафт-холл, Нат опустил голову и быстро пошёл по длинному проходу, надеясь, что никто его не заметит. Он увидел пустое место в конце второго ряда и сел туда. Он взглянул на ученика, который сидел слева от него, опустив голову на руки. То ли он молился, то ли был ещё более напуган, чем Нат.

— Меня зовут Нат, — сказал он.

— Меня — Том, — ответил мальчик, не поднимая головы.

— Ну, и что будет теперь?

— Не знаю. Но пусть уж хоть что-нибудь начнётся, — сказал Том; тут часы пробили девять, и все замолчали.

Нат смотрел, как по проходу проследовала цепочка учителей — никаких учительниц. Они поднялись на сцену и заняли свои места. Два места остались свободными. Они начали тихо переговариваться между собой. Ученики молчали.

— Чего мы ждём? — прошептал Нат, и, как бы в ответ на его вопрос, все встали — в том числе учителя, сидевшие на сцене. Нат не решился оглянуться, когда услышал шаги двух людей, шедших по проходу. Через несколько секунд школьный священник и директор школы прошли мимо него, поднялись и сели на два свободных места. Все остались стоять; священник выступил вперёд, чтобы провести короткую службу, включавшую молитву, и в конце концов все спели «Боевой гимн Республики». [4]

Затем священник вернулся на своё место и вперёд выступил директор школы Александер Инглфилд. Он с минуту помолчал, оглядывая учеников. Затем протянул вперёд руки ладонями вниз, и все сели. Триста восемьдесят пар глаз смотрели на человека ростом в шесть футов два дюйма, с густыми пушистыми бровями и квадратной челюстью. Это была внушительная фигура, и Нат надеялся никогда с ним больше не встретиться.

Директор обратился к ученикам с пятнадцатиминутной речью. Он рассказал длинную историю школы, отличавшейся академическими и спортивными успехами, и напомнил девиз школы:

— Non ut sibi ministretur sed ut ministret, — сказал он.

— Что это значит? — прошептал Нат.

— Не чтобы тебе служили, но самому служить, — так же шёпотом ответил Том.

В завершение директор объявил, что есть две вещи, которые даже прогульщик не должен пропускать: экзамен и футбольный матч против команды Хочкисской школы — и, как бы подчёркивая, что из этих двух вещей важнее, обещал, что если команда Тафта победит команду Хочкиса на ежегодном футбольном матче, ученикам будут предоставлены дневные каникулы. Это объявление было встречено всеобщим восторженным криком, хотя каждый мальчик дальше третьего ряда знал, что за последние четыре года подобной победы ни разу не было.

Когда восторженные возгласы утихли, директор ушёл со сцены, сопровождаемый священником и учителями. Как только они вышли, гул разговоров возобновился, и старшие ученики стали выходить из зала; только мальчики в первых трёх рядах молча оставались сидеть, потому что не знали, что им делать.

Им недолго пришлось ждать: вскоре перед ними появился какой-то пожилой учитель — вообще-то ему был всего пятьдесят один год, но Нату он казался пожилым, потому что выглядел гораздо старше, чем его отец. Это был невысокий человек, приземистый, с полукругом седых волос на почти лысой голове. Говоря, он держался руками за края своего пиджака, подражая директору.

— Меня зовут Хаскинс, — сказал он. — Я — руководитель младшего класса. Мы начнём с ориентировочного обзора школы, который закончится в первую перемену в десять тридцать. А в одиннадцать часов вы приметесь за учёбу. Ваш первый урок — американская история. — Нат нахмурился, потому что история никогда не была его любимым предметом. — Затем будет обеденный перерыв. Не очень надейтесь наесться до отвала. — Мистер Хаскинс криво ухмыльнулся; несколько мальчиков засмеялись. — Но такова одна из древних традиций Тафта, о чём каждый из тех, кто следует по стопам своего отца, наверняка был уже предупреждён. — Один или два мальчика, в их числе Том, улыбнулись.