Дети судьбы

— Я бы предпочла, чтобы мой сын кончил эгалитарную [2] школу, а не патрицианскую, — пылко возразила Сьюзен.

— Почему эти понятия — взаимоисключающие? — спросил Майкл.

Нат ушёл в свою комнату, не дожидаясь, что ответит мать. Она всегда говорила, что он должен немедленно посмотреть в словаре значение любого слова, которого раньше не слышал; в конце концов, ведь именно лексикограф из Коннектикута составил лучший в мире словарь. Найдя эти непонятные слова в словаре Уэбстера, Нат решил, что его мать — в большей степени эгалитаристка, чем его отец, но что оба они — не патриции. Он не был уверен, что хочет быть патрицием.

Дочитав главу, Нат снова вышел из своей комнаты. Атмосфера уже не казалась такой накалённой, так что он решился подойти к родителям.

— Может быть, предоставим решение Нату? — сказала Сьюзен.

— Я уже решил, — сказал Нат и сел между родителями. — Ведь вы сами меня учили, что, прежде чем принять решение, нужно выслушать обе стороны.

Пока Нат разворачивал вечернюю газету, родители молчали, поняв, что он подслушал их разговор.

— Ну, и что же ты решил? — спросила Сьюзен.

— Я предпочёл бы поступить в школу имени Тафта, а не Джефферсона, — быстро ответил Нат.

— А можно узнать, почему ты так решил? — спросил Майкл.

Нат, понимая, какие у него заинтересованные слушатели, не торопился отвечать.

— «Моби Дик», — наконец объявил он, разглядывая спортивную страницу.

Он ждал, кто из родителей первым его переспросит.

— «Моби Дик»? — повторили они в один голос.

— Да, — ответил он. — В конце концов, все добрые люди Коннектикута считали, что великий кит — это патриций моря.

5

— Каждый вершок — ученик Хочкиса, — сказала мисс Никол, оглядывая Эндрью в зеркале. Белая рубашка, синий пиджак и коричневые вельветовые брюки. Мисс Никол поправила на нём белый галстук с синими полосками и сняла пылинку с рубашки.

— Каждый вершок, — повторила она.

Эндрью хотел сказать, что ростом он всего пять футов и три дюйма, но тут в комнату вошёл его отец. Эндрью поправил часы — подарок деда с материнской стороны, всё ещё увольнявшего людей за опоздания на работу.

— Я уже положил твои чемоданы в машину, — сказал отец, тронув сына за плечо.

Это замечание напомнило Эндрью, что он уезжает из дома.

— До дня благодарения — меньше трёх месяцев, — добавил отец.

Три месяца — это четверть года — весьма значительный кусок твоей жизни, если тебе всего четырнадцать лет.

Эндрью вышел во двор, не оглядываясь на дом, который он любил и который он не увидит четверть года. Дойдя до машины, он открыл дверцу для матери. Затем пожал руку мисс Никол, как если бы они были старые друзья, и сказал, что будет рад её увидеть в день благодарения. Ему показалось, что она плакала. Он отвернулся, помахал рукой экономке и повару и сел в машину.

Когда они ехали по улицам Фармингтона, он смотрел на знакомые дома, которые до сих пор считал центром вселенной.

— Пиши домой каждую неделю, — сказала ему мать.

Он не ответил, потому что мисс Никол уже повторяла это по два раза в день в течение последнего месяца.

— И если тебе понадобятся дополнительные деньги, позвони мне, — добавил отец.

Отец явно не читал брошюру о правилах школы. Эндрью не стал напоминать ему, что ученикам Хочкиса позволялось в течение первого года иметь лишь десять долларов в семестр. Это было написано на седьмой странице, и мисс Никол подчеркнула это правило красным карандашом.

Во время короткой поездки никто не сказал больше ни слова. Отец остановил машину перед вокзалом и вышел. Эндрью оставался сидеть, пока мать не открыла дверцу с его стороны. Тогда он быстро вышел, не желая показать, насколько нервничает. Мать попыталась взять его за руку, но он быстро обежал машину, чтобы помочь отцу достать вещи из багажника.

К ним подошёл носильщик в синей фуражке. Погрузив чемоданы на тележку, он повёз её на перрон и остановился около восьмого вагона. Пока носильщик погружал чемоданы в вагон, Эндрью обернулся, чтобы попрощаться с отцом. Он настоял на том, чтобы с ним в поезде в Лейквилл ехал только один из родителей, и, так как его отец когда-то окончил школу имени Тафта, с ним поехала мать. Теперь он жалел о своей настойчивости.

— Счастливого пути! — сказал отец, пожимая ему руку. («Какие глупости родители говорят на вокзале», — подумал Эндрью; гораздо важнее было сказать, чтобы он хорошо учился.) — И не забывай писать!

Эндрью сел в поезд вместе с матерью, и, когда поезд тронулся, он даже не взглянул в окно на отца, полагая, что так будет выглядеть более взрослым.

— Хочешь позавтракать? — спросила мать, когда носильщик поставил его чемоданы на верхнюю полку.

— Да, пожалуйста, — ответил Эндрью, приободрившись впервые за утро.

Другой человек в железнодорожной форме провёл их к их столику в вагоне-ресторане. Эндрью просмотрел меню и спросил мать:

— А что, если я закажу полный завтрак?

— Заказывай, что хочешь, — ответила она, как бы читая его мысли.

Эндрью улыбнулся, когда подошёл официант.

— Яичницу из двух яиц с сосисками и беконом, и тост, — сказал Эндрью.

— А для вас, мадам? — спросил официант.

— Только кофе с тостом, спасибо.

— Первый школьный день вашего сына? — спросил официант.

Миссис Давенпорт улыбнулась и кивнула.

— Откуда он знает? — удивился Эндрью.

Эндрью нервно проглотил завтрак, не зная, придётся ли ему снова сегодня есть. В брошюре не было упоминания об обеде, и дед сказал ему, что учеников Хочкиса кормят только один раз в день. Мать всё время повторяла, что, когда он ест, он должен класть нож и вилку на стол.

— Нож и вилка — это не самолёты, им незачем оставаться в воздухе дольше, чем необходимо, — говорила она. Он не знал, что она нервничает не меньше его.

Когда мимо их стола проходил мальчик, одетый так же, как он, Эндрью отворачивался к окну, надеясь, что его не заметят, потому что ни у кого из них не было такой новой формы, как у него. Когда поезд подошёл к станции, его мать допивала третью чашку кофе.

— Приехали, — объявила она, хотя это и так было ясно.

Эндрью посмотрел на надпись «Лейквилл»; несколько мальчиков выпрыгнули из поезда, пожимая друг другу руки и обмениваясь приветствиями:

— Ну, как прошли твои каникулы?

— Рад снова тебя видеть!

Эндрью взглянул на мать и мысленно пожелал ей раствориться в клубах дыма. Мать была ещё одним свидетельством того, что он — новичок.

Два высоких мальчика в синих двубортных пиджаках и серых брюках начали направлять учеников к ожидавшему их автобусу. Эндрью молился, чтобы родителей в автобус не пускали, иначе все поймут, что он — новенький.

— Фамилия? — спросил один из мальчиков, когда Эндрью вышел из поезда.

— Давенпорт, сэр, — ответил Эндрью, оглядывая мальчика. Станет ли он когда-нибудь таким же высоким?

Мальчик улыбнулся.

— Не называй меня «сэр». Я — не учитель, я — только старший проктор. [3]

Эндрью опустил голову. Он произнёс первое слово — и сразу же остался в дураках.

— Твой багаж уже в автобусе, Флетчер?

«Флетчер?» — подумал Эндрью. Конечно, ведь его полное имя — Флетчер Эндрью Давенпорт; он не поправил высокого мальчика, боясь сделать ещё одну ошибку.

— Да, — ответил он.

Мальчик обратился к матери Эндрью.

— Благодарю вас, миссис Давенпорт, — сказал он, сверившись со своим списком. — Желаю вам приятной поездки обратно в Фармингтон. С Флетчером всё будет в порядке.

Эндрью протянул руку, стремясь предотвратить материнские объятия. Если бы только матери могли читать мысли своих детей! Он содрогнулся, когда она его обняла. Но где ему было понять, что она чувствовала? Когда она его наконец отпустила, он быстро юркнул в толпу детей, садившихся в автобус. Он заметил мальчика ещё ниже ростом, который сидел один и смотрел в окно, и быстро сел рядом.