Иллюзии II. Приключения одного ученика, который учеником быть не хотел

Но огня в кабине нет. Внезапно все замерло. Стоп-кадр. Никто не шелохнется — ни Пафф, ни я, висящий вверх тормашками в ее кабине.

Спасибо, милая Пафф…

И в этот момент перед моими глазами закрылось черное пластиковое забрало. Вот такие события. Кажущиеся события. В пространстве-времени ничто не реально.

Затем, чуть погодя, картинка сменилась — я уже не рядом с Шимодой, но парю в дирижабле над иным миром. И он тоже не подлинный.

В пространстве-времени всё — лишь сон.

— Вперед, — сказал Шимода.

Он знает, что один сон завершился и настала пора для следующего. Ни звука от стартера, ни ощущения взлета — один миг, и мы просто летим. Я — ведомый, справа и чуть позади него.

Дон посмотрел на промежуток между нашими аэропланами — ни словом не прокомментировав мой сон о крушении, — затем пристально взглянул на меня.

— Приблизься, — сказал он.

Я всю жизнь посвятил полетам, и полет для меня — главное. Ничто другое не имеет значения — ни воспоминания о снах, ни что бы то ни было еще. Я лечу. Мне кажется, что я и так достаточно близко — его крыло в каких-то пяти футах впереди моего. Я приблизился так, чтобы между нашими крыльями осталось два фута. Это вполне допустимо, ибо воздух безупречно тих. И для меня это почти предел. Я никогда ни с кем не соприкасался крыльями в полете.

— Еще ближе, — велел он.

Я в шоке. Ближе?

— Ты хочешь, чтобы мое крыло коснулось твоего?

— Подтверждаю. Касайся.

На миг замешкавшись, я предположил, что это иной мир, не похожий на земное пространство-время. Мне подумалось, что здесь два объекта наверняка могут пребывать в одном и том же пространстве. Дон никогда не предложил бы мне соприкоснуться крыльями, если бы это могло привести к крушению.

Я кивнул. Вперед. Если я не прав, то уже через секунду от нас останутся только обломки в воздухе.

Я стал медленно приближаться — переднюю кромку моего крыла от его элерона отделяют уже считаные дюймы.

Когда расстояние между нами сократилось до минимума, воздушные потоки, обтекающие наши крылья, подтолкнули нас друг к другу и мои крылья словно втянуло в крылья Тревл Эйра. Теперь мы как будто срослись — участок длиной приблизительно фут, где поверхности взаимно накладываются друг на друга, пульсирует разными цветами.

— Хорошо, — сказал Дон. — Итак, в этом мире невозможно такое явление, как столкновение в воздухе. Можешь двигаться как хочешь — здесь есть только дух и разум, а законов пространства-времени нет. Во всяком случае, таких, которые нельзя было бы нарушить. — Дон улыбнулся. — Но не пытайся повторить это на Земле, ладно?

Ни секунды не думая и не говоря ни слова, я подлетел еще ближе. Мой пропеллер нырнул в его крыло — никакого радужного водоворота из ткани и дерева. И ни малейшей потери управляемости моего аэроплана. Два отдельных самолета — но они наполовину слились.

Когда я снова ушел подальше в открытое небо, ни на моих крыльях, ни на его не осталось ни следа. Эго не два аэроплана, но идея о двух аэропланах, причем каждый совершенен и не подвержен разрушению — которое неизбежно ждет нас в мире смертных, когда два самолета цепляют друг друга в полете, или врезаются в здания, или обрушиваются на землю. При желании в этом потустороннем мире можно пролететь сквозь скалу.

Относится ли то же самое и к нам самим? Если мы являемся идеями о совершенном проявлении совершенной Любви, то неуязвимы ли мы для крушений, и катастроф, и болезней?

— Ой, — сказал я, — так ведь здесь и больниц нет.

Дон мог бы сказать: «Нет», — но он ответил иначе:

— Есть. Больницы — это мыслеформы, сновидения для тех людей, которые верят в смерть-от-болезни.

«Что за странная идея», — подумал я.

Мне казалось, что каждый человек, умерший от болезни, должен сразу же почувствовать облегчение после ухода из мира смертных. Именно так сделал я сам в своей коме.

Оба аэроплана остались невредимы. Я слишком привык, что так не бывает: если бы я решился прикоснуться к другой машине в полете — мы трупы! А вот и нет. Абсолютно никакого вреда — мы просто накладываемся друг на друга.

Дон повернул влево и заложил крутой вираж. Я поддал газу и повторил маневр.

— Идея проявления любви неподвластна разрушению, — сказал он. — Почему Пафф осталась невредима? Ты сам увидишь. Ее дух остался не затронут несмотря на то, что тело в земном времени превратилось в груду обломков.

Я это увижу? В моем будущем? Отличная весть! Думая об этом, я повторял маневры Дона: вывел Флита из виража и полетел прямо, несколько сбросив газ. Какое же это удовольствие — летать с ним!

— Ты совершенное проявление совершенной Любви, здесь и сейчас, — сказал Дон. — Вначале поверь в это, затем пойми это, и твое материальное тело исцелено.

— А врачи говорят, что исцеление станет результатом их мастерства, — заметил я, — их хирургического вмешательства, их лекарств!

— Иногда они действительно спасают. Иногда им удается реализовать свою любовь — исцеляет их собственная вера.

Мое тело приковано к постели в сером бетонном здании в том пространстве-времени, в которое я верил всю жизнь. И в то же время мы летим над дивными ландшафтами, столь же прекрасными, как земные.

Шимода — потрясающий учитель. Изменить мое сознание, научить меня летать духом над прекрасными землями духовного мира… я уже исцелен.

— Я не твой учитель, — сказал он.

— Да? Тогда скажи, кто он.

Его аэроплан устремился вниз, к полям, и стал парить над красочными склонами.

— Сам скажи. Каждая жизнь, которую ты придумал, все твои персонажи — они ведь не вымышленные. В процессе их создания ты увидел их дух, и вслед за этим они ожили в твоем мире. И эти учителя будут с тобой всегда.

— Все мои персонажи…

— Твои и не только — все, кого ты полюбил.

— Хорьки Бетани, Боа, Шайен, Сторми?

— Не только.

— Чайка Джонатан? Тинк? Моя маленькая Фея Идея?

— Конечно. И Флетчер, и Конни Шак Айн, и Маленький Принц, и Невил Шют, и Антуан де Сент-Экзюпери и Рэй Брэдбери. Подумай о них, пригласи их — и тебе явится представление или образ. При этом они тоже тебя удивят. Ты это знаешь.

Да. В глубине души я беседую со своими любимыми писателями.

— Невил Шют и Сент-Экзюпери, — сказал я, — а также мой друг Рэй Брэдбери — не вымышленные персонажи.

— Позволь предположить, — сказал Дон, — что они живут внутри тебя, верно? Точно так же, как и ты живешь в некоторых своих читателях. Неужели ты думаешь, что у тебя только одна жизнь, привязанная к твоей идее о теле?

— Да ладно тебе. Морочишь мне голову.

— Разве? Ты ведь тоже вымышленный персонаж, Ричард, пусть даже тебе снится сколь угодно реалистичный сон о жизни, — Дон рассмеялся. — То же самое касается — ты уж меня прости — и моей собственной вымышленной жизни.

Я посмотрел на Тревл Эйр, парящий в небе в тридцати футах от меня. Там летит мой учитель, который некогда был Спасителем, а теперь стал моим другом.

— Дональд Шимода, — сказал я, — ты вымышленный, но кажешься очень реальным!

— Как и ты.

Посреди простирающегося под нами ландшафта я увидел широкую травяную взлетно-посадочную полосу. Одним концом она упиралась в большой деревянный ангар, возле которого припаркован биплан J-1 Standard. А ведь мне уже доводилось взлетать с этой полосы!

— Иду на посадку, — сказал я, — это место мне знакомо!

— Желаю хорошо провести время, — сказал он. — Говорят, тут можно приземлиться лишь после того, как твой срок на Земле подойдет к завершению. Не знаю, правда ли это.

Знает, конечно.

— А могу ли я пробраться туда незамеченным? — спросил я.

— Попробуй, если хочешь. Время здесь течет иначе. После приземления ты увидишь своего пса Лаки, встретишь старых друзей, — он провел нас по широкому кругу над аэродромом. — Духи смертных пребывают здесь и не покидают это место даже тогда, когда кто-то решает родиться в качестве смертного.