Гуляш из турула

Венгерская душа — первопричина всех бед, и душе этой душно, что проявляется в венгерской еде. Венгрия — душный край. Малый и низинный, опоясанный горами соседних стран. Эти горы когда-то были венгерскими, и венгры никогда не смирятся с их утратой. Когда-то у них были Карпаты, сегодня — только гора Кекеш по дороге к Эгеру [17], самая высокая вершина Венгрии (1014 метров), на которую надо въезжать на машине да еще заплатить за парковку на самом верху. Из-за такого положения в Карпатском бассейне на равнинную Венгрию оседает специфический смог: смесь затхлого воздуха, запахов кухни и алкогольных паров. Это смог ностальгии, который стелется над городами и селами, вьет гнезда в будапештских домах и носится вольно над Великой низиной. Венгрия — поле битвы турула с крылатым змеем ностальгии. Но семиглавый смог побеждает в этой схватке, потому что турул чарами превращен в камень и бронзу и не может шевельнуться. Его крылья распростерты, но неподвижны, клюв грозен, но затуплен, когти остры, но, как камни, обточены водой. Он не в силах причинить никакого вреда смогу ностальгии. Турул очень тяжелый, но его без малейшего усилия поднимает хрупкая девушка из булочной «Бранч» на улице Ретек; смог кажется легким, как воздух, но каждый, кому он уселся на плечи, ходит, согнувшись к самой земле, и не может распрямиться. Турул неподвижно готовится к взлету в Буде или Татабанье, а смог свободно реет от Шопрона до Ньиредьхазы и от Шальготарьяна до Сегеда.

В октябре 2005 года на углу улиц Надьенед и Бёсёрменьи XII квартала в Будапеште, там, где поворачивает пятьдесят девятый трамвай, приземлился новый турул. Памятник жертвам Второй мировой войны, жившим в XII квартале, представляет собой птицу весом четыре с половиной тонны, с мечом в когтях и раззявленным клювом. Турул вот-вот взлетит, хотя перед этим он снес гнилое яйцо; его увековечение стало поводом для очередной маленькой венгерской политической войны. Решение установить турула в этом месте принял бургомистр XII квартала, политик правого толка, что не могло не вызвать бурной реакции социалистов и либералов. В прессе прокатилась дискуссия о птице по принципу: то, что делается в Будапеште, — всенародное дело, если же сюда еще примешивается политический аспект (а в данном случае в этом не приходится сомневаться) — стократ всенародное дело.

Турула не случайно установили в годовщину венгерской революции 1956 года, а значит, в день, который объединяет всех венгров, однако установили без надлежащего позволения. Так что эта птица — символ венгерского мученичества, но птица нелегальная. Грозное величие турула из XII квартала не было санкционировано — во всяком случае, на тот момент — официальной властью. Хотя невозможно вообразить, чтобы памятник решились демонтировать. Демонтировать можно только памятники диктаторов, ненастоящих героев, или настоящих, но неправильных, или правильных, но неактуальных. Но миф демонтировать нельзя. Его корни слишком глубоко.

Памятник XII квартала исключителен еще и по другой причине. Это один из немногих монументов, увековечивающих Вторую мировую войну. Войну, постыдную для Венгрии, поскольку венгерское правительство, хотя и выбрало политику лавирования между немцами и союзниками, неустанно и тщетно пытаясь уклониться от участия в войне, тем не менее участвовало в ней бок о бок с Гитлером. И если памятниками и мемориальными досками в честь героев Первой мировой войны усыпана вся страна, то следующая мировая трагедия столь многочисленных героев не дождалась. Первая мировая война была честной, чистой бойней. Венгерское мученичество времен Франца-Иосифа и императорско-королевской монархии принесло плоды в виде Трианонского договора, который по сей день остается величайшей мадьярской травмой и поэтому заслуживает целой армии памятников. Памятники Первой мировой войны — почтительная дань поражению, чреватому самыми сокрушительными ментальными последствиями. Это по большей части барельефы в гроптеровском стиле [18]: группа гонведов, один из которых держит знамя, другой трубит в трубу, третий падает, четвертый уже лежит, пятый подкручивает ус, шестой возводит очи к небу и лишь седьмой пытается стрелять. На других памятниках те, кому удалось выжить, расправив плечи, обмениваются крепким мужским рукопожатием.

Исключением является олицетворение воинской доблести в образе грозного льва по будайской стороне моста Маргариты, в память о львиной отваге венгерских защитников крепости Пшемысль, в которой они оборонялись от русских в 1915 году.

Турул — птица, над которой довлеет проклятие: где бы она ни приземлилась, там тут же возникают проблемы. Она разносит турулий грипп, особенно коварный и трудноизлечимый, поскольку болезнь длится не одно столетие. Турул а очень непросто подстрелить. На снимке 1945 года «Цепной мост в руинах» Кальмана Сёлёшши на первом плане — разрушенный мост с поваленными пресловутыми львами, в глубине — Будайский замок и весь Замковый холм. Турул, однако, стоит невозмутимо и все так же, с вызовом, раскидывает крылья, хотя сидящие в развалинах по пештской стороне советский матрос и черноволосая девушка, готовящиеся к легкому военному флирту, нисколько не обращают на него внимания. Его, правда, трудно заметить, с перспективы смотрящего на фотографию он — элемент третьего плана, насекомое, которое прилипло к фотопластинке, мелкая мушка, разбившаяся об объектив.

Известны три основных вида турулов: турул воинственный — с разинутым клювом, мечом в когтях и широко распростертыми крыльями (замок в Буде, XII квартал, Татабанья); турул на перепутье — непонятно, готовится ли он взлететь или только что приземлился и мог бы, да не решается, пошире раскинуть крылья (турул перед железнодорожным вокзалом в Дьёре); турул стыдливый — сидящий, как кура на насесте, скромно, с трусливо сложенными крыльями и сомкнутым клювом (засранный голубями турул на воротах в Шопроне; на здании на улице Татра в Будапеште; у входа в банк ОТР в Эгере). Есть еще турулы ненормативные, которым нет места в этой типологии. Взять хотя бы Турулвар — то есть Замок Турула — в Сиксо, городке, расположенном между Мишкольцем и словацкой границей, если ехать по автостраде номер три. Это что-то вроде индейского тотема, служащего одновременно детской площадкой. Жизнерадостно примитивное народное творчество в сочетании с мистицизмом, которым проникнуто венгерское представление об истории.

Ностальгия — фундамент, на котором строится венгерское самосознание. Ностальгия по временам своего величия, хоть слишком часто это величие бывало иллюзорным. Трудно, однако, на неизлечимой тоске по утраченному построить самосознание, на котором не было бы клейма несчастья. А значит, венгры будут вечно несчастны. Будут сидеть и грустить, закусывая пёркёлтом, попивая палинку, — меланхолики, не вполне понимающие, о чем в самом деле тоскуют. Мифический турул, приведший венгров в их отчизну, указывая место, где они должны поселиться, обрек их на вечные муки.

Жаркое из Хорти

Самую знаменитую венгерскую фотографию сделал в ноябре 1919 года Рудольф Балог. Миклош Хорти [19] в адмиральском мундире на белом коне въезжает в Будапешт после подавления революции Белы Куна [20]. Начинается очередной этап восстановления земель Короны Святого Иштвана, который закончится сокрушительным поражением, и последствия этой травмы будут, скорее всего, ощутимы до конца существования венгерского народа.

Снимок Балога представляет ключевую сцену — начало эпохи Хорти, которой суждено будет продлиться четверть века, до октября 1944 года, когда немцы, раздраженные нерешительностью регента, без труда лишат его власти и отдадут ее в руки венгерских нацистов, объединившихся под знаком скрещенных стрел. Обычная на первый взгляд фотография, запечатлевшая вступление армии-победительницы в город, только что отбитый у коммунистов, обнажает истинно венгерский абсурд ситуации — вождем края, не имеющего доступа к морю, становится адмирал и, как пристало адмиралу, щеголяет верхом на коне. Это даже не морская пехота, это морская кавалерия! Это — конь белый, ибо Хорти эдаким всадником-ангелом прибывает из Сегедина во главе Национальной армии, чтобы спасти Отчизну, принести ей мир, благополучие и справедливость. Адмирал становится правителем королевства без короля и без моря.