Час ноль

— Да раскрой же наконец рот, — прикрикнул Хаупт.

Брат упорно разглядывал носок ботинка, которым ворошил соломинки. Подбородок у него дрожал. Вернер терпеливо ждал.

— Да я и так уже говорю, — выдавил из себя Георг.

Вернер снова занялся дверью. А спустя какое-то время Георг сказал:

— Я знаю, где лежат гвозди.

— Ну вот, пожалуйста, — кивнула Леа Грунд, когда Хаупт рассказал ей и Лисс про этот случай.

— Если можно, не задавайте ему пока никаких вопросов, — попросил Хаупт.

— Это мы и так поняли, — ответила Леа.

Судя но всему, она не обиделась на Хаупта за недавний спор. Он ведь не сказал ничего особенного, ничего такого, чего она не слышала бы за эти месяцы от других людей. Теперь она даже относилась к Вернеру более дружески. Ей явно правилось, как он возится с братом.

Ее хозяйство было одним из самых больших в деревне. В семье Грундов были уже учителя и даже один инженер. Они упоминались в приходских книгах с 1632 года, и хотя сама Леа поселилась здесь, лишь выйдя замуж, она неизменно спрашивала каждого нового человека, прибывающего в деревню: «Ну и как вам у нас, нравится?»

Свою единственную дочь она выдала замуж за ветеринарного врача. Это была непростая история. Речь шла о виноградниках, большом земельном участке и городском доме в Трире. Самое досадное было, что и дочь, и ветеринар, как выяснилось, не очень-то желали этого. Но как было бы все здорово, ведь совпадали же при этом интересы и деловые и личные, в конце концов это признал и молодой ветеринар. Только Тереза воображала все совершенно иначе. Впрочем, в итоге и она сумела представить себя в роли супруги ветеринара. Все было так смешно и грустно, так беспокойно и в то же время так важно, все эти запутанные сердечные дела, из-за которых с Терезой носились прямо как со стельной коровой, ей сочувствовали все члены семейного клана, и в итоге события завершились роскошной свадьбой, походившей скорее на государственное торжество, нежели на скромный семейный праздник. А потом к власти пришли нацисты, они арестовали Юлиуса Грунда, и в деревне появилась могила с крестом, на котором стояло: «Юлиус Грунд. 1881–1933».

Хаупт избегал общества Леи Грунд. В кухне он появлялся вместе с Георгом лишь во время еды. На посторонних Георг производил, как правило, хорошее впечатление: общительный и очень привязанный к брату юноша. Каково же было ему на самом деле, Вернер понял по-настоящему лишь в тот день, когда после ужина они еще раз забрели на задний двор. Топор Вернера намертво застрял в сучке, невозможно было ни расколоть полено, ни вытащить топор, оставалось только принести клин и кувалду. Но Вернер, вместо того чтобы пойти за ними в сарай, вышел в сад. Он внезапно ощутил умиротворяющее воздействие растений на человека. Среди фасоли, пионов, гороха, гвоздики и зеленого лука он как-то вдруг понял, что вот уже несколько лет не оставался один. Сумерки сгущались, на фоне светло-зеленого вечернего неба полочному уже темнели леса на склонах гор, видневшихся на горизонте. Он не слышал шагов. И когда перед ним неожиданно возник Георг, вздрогнул.

— Вот ты где, — сказал брат. Лицо его выражало сильный испуг. Вернер обнял его за плечи.

— Я здесь, все в порядке.

Хаупт за это время научился уклоняться от встреч, как со знакомыми, так и с незнакомыми людьми. Но однажды — то ли зазевавшись, то ли проявив беспечность — налетел в коридоре на Лею Грунд и лейтенанта Уорберга. Скрыться было некуда, и Хаупт, поздоровавшись, прижался к стенке, чтобы пропустить их.

— Это мой племянник, — сказала Леа Грунд. — Брат того самого вервольфа.

— Как дела у вашего брата? — спросил лейтенант, входя в кабинет Леи. — Да вы садитесь, садитесь, — продолжал он. — Как мог ваш брат стать главарем вервольфов, вы можете объяснить?

— Нет, — ответил Хаупт.

— А что у вас самого было общего с фашизмом, вы можете объяснить? — спросил лейтенант Уорберг, теперь уже улыбаясь.

— Нет, — ответил Хаупт.

— Жаль. — Лейтенант Уорберг откинулся на спинку стула. — Теперь так говорят все немцы. Хотите курить?

— Нет, благодарю вас, — ответил Хаупт. В практике Джеймса Д. Уорберга это был первый случай, чтобы какой-то kraut [3] отказался от американской сигареты.

— Я и в самом деле не могу всего этого объяснить, — сказал Хаупт. — Но хотел бы попробовать.

— А ваш брат?

Хаупт описал состояние Георга, заметил, что тот подает надежды, только надо дать парню время.

— А теперь я могу идти?

— Ну конечно. — Джеймс Уорберг поднялся со стула. Они были примерно одного возраста. Леа Грунд выходила из комнаты, пока они разговаривали. Теперь она вернулась.

— До свидания, — сказал Хаупт.

Когда полковник Шлицер из первого эшелона американских войск покидал деревню, он советовал как можно скорее подыскать бургомистра.

— Пусть эти jerries [4] сами разгребают свое дерьмо. Оставляю вам на всякий случай комендантский взвод.

Вот так и получилось, что в один из солнечных мартовских дней Джеймс Д. Уорберг из Нью-Йорка, стоя у окна в конторе бургомистра, выслушивал предложения в этой связи.

Комиссия по назначению бургомистра заседала несколько часов, и чем дольше они обсуждали кандидатуры, тем сильнее раздражался лейтенант Уорберг, глядя на воронку от полутонной бомбы, угодившей однажды во время налета прямо в здание сберегательной кассы. Много дней уже транспортным колоннам приходилось объезжать воронку, но никому, кроме Джеймса Уорберга, очевидно, и в голову не приходило, что ее можно просто засыпать. Для этого достаточно было отобрать несколько человек из колонн немецких военнопленных, движущихся на запад, или же подрядить крестьян, ожидавших на своих повозках просвета в цепи грузовиков, походных кухонь, гаубиц и санитарных машин.

В поисках будущего бургомистра лейтенанту Уорбергу помогали патер Окс, инспектор Пюц и госпожа Зайде, хирург из Касселя. Для патера Окса это было время привычного послеобеденного сна. И вообще он считал свинством требовать от служителя святой церкви каких-то фамилий. К тому же сидел он весьма неудобно.

Инспектор Пюц был уж так устроен, что вначале непременно соглашался кое в чем с преподобным Оксом. Во всяком случае, он помог тому освежить в памяти некоторые события. Верно, господин Больд (тот самый Больд, владелец мебельного магазина) пытался в 1939 году вступить в отряд штурмовиков, но вряд ли в тот период это можно было рассматривать как серьезный политический шаг. И то, что господин Больд так и не стал штурмовиком, находит ныне в его устах одно объяснение: уже тогда он питал неприязнь к национал-социалистскому тоталитарному режиму. Впрочем, есть еще злые языки, утверждающие, что Больд попросту находился кое с кем из молодых штурмовиков в слишком уж пылких товарищеских отношениях. Однако не этот вопрос является сегодня главным, подчеркнул в своей речи инспектор Пюц, главным является другое — насколько регулярно ходит нынче господин Больд к святой мессе?

Патер Окс заметил, что в этом смысле у Больд а дела обстоят в последнее время вполне приемлемо. И все же, позволил себе возразить инспектор Пюц, как часто ходит господин Больд к исповеди и причащается?

Сам инспектор Пюц причащался каждую неделю. А к мессе и вовсе ходил ежедневно.

Патер Окс не мог не признать, что с причащением дела у господина Больда и впрямь обстоят не лучшим образом впрочем, он уверен, что и это в ближайшее время наладится. Хотя в этом вопросе он вынужден согласиться с инспектором Пюцем. Его преподобию Оксу постоянно приходилось в чем-то соглашаться с инспектором.

Трудно сказать, почему неизменно казалось, будто Пюц состоит помощником при его преподобии Оксе. Костюмы у него были серого, мышиного цвета, галстук всегда черный. Высокого роста, с непропорционально маленькой головой; родом он был из Кёльна. Возможно, такое впечатление возникало из-за стрижки ежиком, а возможно, в силу строения бедер, которые были слегка кривоваты и явно шире, чем плечи. Но скорее всего, подобное впечатление создавали его ботинки. В любой момент их можно было видеть во всей их гигантской величине, ибо брюкам Пюца хронически недоставало длины. Это были высокие черные ботинки на шнуровке, чуть повыше щиколотки. Стоило бросить на них взгляд, и в памяти тут же всплывало слово «ризница». И конечно же, они скрипели. Башмаки церковного служки всегда неимоверно скрипят. Инспектор Пюц явно ошибся в выборе профессии.