Фельдмаршал

Мысль его снова сладко-тревожно остановилась на заговоре. «Как это сделать? Да, конечно, лучше всего использовать момент, когда он будет находиться в одной из наших ставок... Какие же это наши ставки? Только одна и есть: моя. Быть может, о том же думают и другие, но они мне не скажут, как и я не скажу им... "Фюрер, объявляю вас арестованным!" В этом случае можно бы обойтись и без обращения "фюрер". Его сопровождают дружинники. Нужны исполнители. Такие, как мой граф? Но допустим, что исполнителей я найду. Дальше что? После того как он будет арестован (с еще более сладко-тревожным замиранием сердца фельдмаршал подумал, что слово "арестован" тут чистейший эвфемизм: в таких делах не арестовывают). Тогда объявляется диктатура... Кроме себя, я не вижу кандидата... Выпускается воззвание к немецкому народу: мы решились на это дело, чтобы спасти Германию, чтобы обеспечить выгодный и почетный мир, невозможный при этом безумце. Одновременно Англии делается мирное предложение. Одновременно армия арестовывает ближайших к нему людей, всю сволочь гестапо, всю партийную шайку. Армия пойдет за нами и сохранит дисциплину. Затем восстановление монархов при нашей фактической диктатуре...»

В галерее что-то произошло. Вдали отворилась большая дверь, отворилась не так, как вообще отворяются двери. За ней были видны высокие стоячие канделябры, огромные картины, люди, выстроившиеся четырехугольником в нечеловеческом порядке. По галерее быстро прошел человек в невоенном мундире, с открытым воротником. Глаза у него горели, лицо было вдохновенное. «О, пародия на Цезаря! - с удивившей его самого ненавистью подумал фельдмаршал. - Вот то малое, гаденькое, ничтожное, что в воображении людей погубит настоящее и большое!»

Двери затворились так же неестественно. Послышался голос, этот голос, теперь известный каждому человеку в мире. «Значит, мне ждать еще по меньшей мере полчаса!» - сказал себе фельдмаршал. К нему подходил человек с кривой улыбочкой. По его виду было ясно, что произошло нечто неприятное: неприятное не для него самого. «Какая, однако, гнусная фигура, выделяется даже здесь...» Остановившись в дверях, человек с улыбочкой вынул спички и стал неторопливо закуривать папиросу. Первая спичка потухла. Он оглянулся, разыскивая пепельницу, сунул спичку назад в коробочку, зажег вторую и закурил.

- Фюрер не любит, чтобы тут курили, - сказал он ласково, - но ведь окна отворены... Фюрер приказал передать Вашему Превосходительству... - Он втянул и выпустил дым. -...приказал передать Вашему Превосходительству, что не может принять Ваше Превосходительство... Фюрер занят важными делами. - Эти слова он прибавил от себя. - Фюрер также просит Ваше Превосходительство выехать по месту службы Вашего Превосходительства... По возможности немедленно, - тоже от себя вставил он.

Челюсть шевельнулась во рту у фельдмаршала. Он вспыхнул, хотел было что-то сказать, но не нашел нужных слов. Он простоял с минуту неподвижно (потом об этой минуте сожалел так, что лицо дергалось при воспоминании). Повернувшись на каблуках, он пошел к выходу, не сказав ни слова. В ту же секунду он почувствовал, что больше всего в мире ненавидит маляра со смешной фамилией, с фальшиво-вдохновенным лицом, в невоенном мундире, под серый сюртук Наполеона. И сколько бы Шикльгрубер ни сделал для армии, для славы, для Германии - мысль должна работать только для одной цели: чтобы преждевременное не стало поздним. «Фюрер, объявляю вас арестованным...»

Человечек с кривой улыбочкой уже не обращал внимания на фельдмаршала или делал вид, что не обращает. «Экое дурачье! Чего они орут? Фюрер и не думает выступать сегодня. Так всегда: распустят какие-нибудь идиотские слухи и верят», - сказал он кому-то из людей, вошедших за ним в приемную. Выйдя на балкон, он высоко поднял руку. За окном пронесся радостный гул, перешедший в долгий адский рев. Затем снова послышалось пение:

Führer, Führer, sei so nett,

Zeige Dich am Fensterbrett.